Утро. С Бардама видны глубокие синие ущелья, далекие сахарные гольцы в бледном небе, бескрайние густо-зеленые села с первыми вкрапинками желтизны, а прямо перед нами, в широком распадке, недвижимо лежит плотное, снежно-белое, нетающее облако. Где-то вдали выстрелили, и эхо повело себя необычно — оно нарастало, ширилось, а потом внезапно оборвалось, как недозвучавшая басовая струна.

Поймали и заседлали лошадей, тронулись. Зора Татур сидела в седле боком и громко досадовала, что нет у нее длинного платья — вот было бы эффектно! Я спросил:

— Значит, славные парни у вас на Пыже?

— Еще бы! Витя Игнатенко, Витя Резниченко… Один Коля Печкин чего стоит!

— Это тот самый Печкин, без рубахи?

— Он.

Я вспомнил, как Виталий Парфенов рассказывал мне об этом Печкине. Приехал он в Кедроград из степного Алтая, нанялся плотником. Работал неплохо, но частенько закладывал. И была у него одна странность, к которой кедроградцы, правда, скоро привыкли, — Коля Печкин ходил без рубахи. Всегда — летом и зимой, в жару, в дождь и снег. То ли он хотел быть оригинальным, то ли хвастался своим мощным торсом и ножевыми шрамами на ребрах — неизвестно. Виталий однажды спросил его в общежитии:

— Ну почему ты без рубахи всегда?

— Я, может быть, кому мешаю? — вежливо отозвался Коля, отложив в сторону гитару, на которой он вечно что-то тренькал. — Мешаю?

— Да нет, — засмеялся Виталий. — А все-таки?

— А ну вас! Приходишь в магазин — никакого выбора — водка есть, рубах нет.

— Я б тебе давно привез из Горного — только скажи. Да и пить ты стал поменьше, чем в первое время. В комсомол у нас не думаешь вступать?

— Меня не примут.

— Почему?

— Я запятнанный. В драках участвовал — видишь шрамы?

— А я думал, что тебя корова. Ну а еще что?

— Без рубахи хожу. Пою все время. Нет, не уговаривай!

— Есть еще причины?

— Есть. Я вольный человек. Хочу — здесь, хочу — еще где-нибудь.

Разговор этот ничем не кончился. А когда началось отселение на Пыжу и Коля стал проситься туда, Виталий сразу согласился: такие богатыри, как Коля, в Обого пригодятся, а водки там не будет. Зора Татур рассказала мне сейчас, что Коля тут работает хорошо, но уж больно говорлив. А весной, когда пали дороги и работа настоящая еще не началась, Коля Печкин стал проситься в отпуск.

— На мать только гляну, — уговаривал он Титова. — И назад.

Отпустили. Его не было около месяца. Вскоре Обого было совсем отрезано от внешнего мира, и Колю Печкина ребята уже не ждали. Однако он пришел, пробравшись через глубокие сырые снега и коварные разливы таежных речек. Притащил на себе огромный мешок, набитый колбасой и консервами…

Мы быстро спускались в долину Пыжи — река делает к Суучаку пологий изгиб, а мы пробрались напрямки. Вот и Обого — несколько домишек в густом ельнике и дюжина палаток на крутом косогоре. Отсюда начинается освоение самого богатого кедроградского массива.

Новую историю Пыжинской тайги открыли трое: лесничий Евгений Титов, его помощник Георгий Кащеев и молоденький паренек из Подмосковья Володя Матвеев. Они всю зиму давали тут жизни браконьерам. Потом прибыла хорошая подмога. Ребята пригнали сюда по зимнику два трактора, завезли продукты, цемент, пилораму. Не через Бардам ли? — спросите вы.

Нет, это невозможно. Сорокакилометровый путь через этот перевал самый короткий, но зато самый трудный. Из Уймени можно попасть в Обого и другой дорогой — через поселок Иогач, что на берегу Телецкого озера. Эта дорога в два раза длиннее первой, она огибает хребты, и по ней можно гнать тракторы.

Мы попали, как говорится, с корабля на бал. Все население поселка собралось у тракторов. Одна из машин совершенно «раскулачена». Другая в порядке, но у нее намертво отказал мотор. А трактор нужен позарез: на полпути из Иогача, там, где кончается хорошая автомобильная дорога, лежат так необходимые сейчас двенадцать тонн цемента, сварочный аппарат, рация, подковочное железо, кузнечный инструмент. Был один выход — переставить мотор. Но как это сделать? Нет под рукой ни лебедки, ни талей. Двигатель весит тысячу семьсот килограммов. Тракторы стоят поодаль друг от друга. Что придумать?

И если бы я сам не участвовал в этой египетской работе, никогда бы не поверил, что такое возможно. Нас было человек двадцать, а в успех этого дела верил один Виктор Игнатенко, тракторист. Спокойный высокий парень, сын Героя Советского Союза, выросший в партизанском отряде, он приехал сюда из Днепропетровска с двумя друзьями — Виктором Резниченко и Сашей Гузиенко. У друзей есть общее прозвище — «Енки». И когда Игнатенко предложил подтолкнуть один трактор к другому, первым взялись за ржавые траки его друзья.

Мы вцепились в тяжеленную мертвую машину, жиманули дружно, и трактор, загремев своими железами, пошел. Двигатели теперь располагались рядом. Потом выпилили три бревна и, надежно скрепив их сверху, сделали прочную треногу. Подвесили на ней петлю из толстого троса и туда завели огромную, метров в пятнадцать длиной, лесину. С помощью этого рычага сняли на землю один двигатель, а на его место поставили другой.

Вскоре трактор зачихал.

А как тут другие дела? По дороге Женя Титов рассказал мне, что новоселы залили фундамент под лесопильный цех, подвели под крышу огромный типовой амбар, заложили два дома, а весной успели собрать из-под снега и обработать сорок тонн ореха. Но все это, как выяснилось на месте, было каплей в море — неразрешимые противоречия тормозили развитие нового производственного участка. Пуск пилорамы резко ускорил бы строительство, но не хватило цемента для ее установки. Плотники по такой погоде многое могли бы сделать, но стояла горячая сенокосная пора, и, чтобы не пришлось зимой забивать лошадей, все вышли на сенокос.

Тягот тут немало, хотя через год-два, мне кажется, все это будет вспоминаться с юмором и даже удовольствием. Уже сейчас стенная газета «Шишка» настроилась на этот тон. В газете много разных рубрик, и все они ведутся с улыбкой, без которой, наверно, тут было бы в десять раз тяжелее. В «Кедроградской энциклопедии» говорится, например: «Баня по-черному — устройство, куда входишь серый, выходишь черный», «Мясо — медведь без шкуры». Вместо того чтобы написать, что за год никто из уйменского начальства здесь не побывал, они сообщают в разделе «Главные события»: «6–7 августа 1961 года Г. С. Титов обогнул 17 раз земной шар. 6 августа 1961 года исполнился год, как был в Обого наш директор». Своих главных врагов в Пыжинской тайге — промкооператоров и лесохимиков — они окрестили презрительно «промзверь» и «химдым», а против болтунов выбросили лозунг из дневника Василия Кубанева: «Кто имеет что сказать, тот молчит». (Этого талантливого, безвременно погибшего поэта, как я выяснил, многие здесь знают наизусть.)

Фануз Ахмадиев, дипломник Бийского лесного техникума, в палатку к которому меня поселили, рассказывает вечером:

— Я сюда на практику приехал — уж очень интересное дело затевается. Проработал три дня — все идет нормально. И вот вдруг замечаю — что-то готовится, все втайне от меня шепчутся. Гляжу — Зорка Татур достала последние сухофрукты и варит два ведра компоту.

И кроме того, завела оладьи. Во время ужина вдруг поднимается Женя Титов с кружкой компота в руке, толкает речугу и торжественно вручает мне меховые рукавицы. Все орут, а у меня слезы. Дело в том, что заглянул кто-то ко мне в паспорт, а у меня в этот день — двадцатилетие. Я ведь сроду не праздновал свои дни рождения — у меня жизнь такая, что не до этого. Я для них все готов сделать. Вы не спите?

— Нет.

— Завтра у нас Большой Костер.

— У вас что, так называются общие собрания?

— Ага…

Утром я услышал сквозь сон скрипучий, заунывный голос, старательно и самозабвенно выводящий:

А путь дале-е-о-оо-ок и до-о-о-о-ло-о-а-а-ак!

Я перевернулся в спальном мешке, однако голос снова повторил эти слова, безбожно перевирая музыкальный рисунок и до невозможности затягивая гласные звуки. Досадно было, что хорошую песню так калечат. Тоже мне певец! Я снова стал засыпать, но тут раздалось совсем рядом, казалось — над самым туго натянутым полотном, через которое едва брезжил рассвет: