Гоша известный медвежатник: в одиночку убил трех медведей и штук пятнадцать — в компании. Я вспомнил, что к короткой характеристике Гоши прибавили: «Только жаль, что тайга его наказала». У меня не было тогда возможности расспросить подробнее, и сейчас я подумал: может быть, Гошу медведь ломал? Да вроде нет, бойцовых шрамов не видать.

— Пришвин не так понял пословицу, — говорю я. — Однако тайга и наказать может.

Гоша молчал. Тогда я решил действовать напрямки — для моего собеседника это был, наверно, самый лучший метод.

— Мне говорили, что и вы наказаны.

— Кем?

— Тайгой.

— Да что они знают? — обиделся за тайгу Гоша. — Она ж меня и выручила!

— Подробностей не говорили. А что произошло?

Гоша не ответил. Да и с какой стати он должен мне докладывать? Но парень меня заинтересовал, и я решил не отступать. Хоть меня Гоша ни о чем и не спросил, я сказал ему, что детство и юность тоже провел в тайге. Родной мой городишко даже так и называется — Тайга. Рассказал, как мы с матерью собирали по весне колбу и саранку, как летом я ставил кулемы на кротов, а зимой — петли на зайцев, как я заработал странную для такого раннего возраста форму ревматизма. Томские доктора сказали, что болезнь неизлечима, и тогда мать отвезла меня на заимку Литвинова.

Это был знаменитый старик. Он жил в наших местах, когда еще не было Великой Транссибирской магистрали, но теперь одна из станций на основной линии именуется в его честь — Литвиново. Назвал ее так известный русский писатель, изыскатель сибирских железных дорог Гарин-Михайловский, которого этот старик водил по нашим холмам и болотам. Хозяйство старика не трогали до самой его смерти, потому что Литвинов был великим охотником, еще в войну возил на базар медвежатину. И рудознатец он был добрый. А старуха его врачевала. Пихтовыми ваннами и муравьиной кислотой она в десять дней поставила меня на ноги…

— А я тоже руду нашел, — сказал Гоша.

— Какую?

— Мы проводили тут геологический поход. Потом собрали все образцы и пригласили на консультацию профессора. Он увидел мою руду, затрясся: «Где взял?» Увез эту породу с собой.

Лед был сломан, и никаких усилий уже не требовалось для продолжения разговора. Гоша поведал мне наконец, как его наказала тайга.

На следующий день после возвращения из армии он ринулся в лес; родные приготовили ему замечательный подарок — лицензию на отстрел марала. В здешней тайге даром ноги не бьют — Гоша добыл зверя. Мясо в лесу оставил, чтобы прийти за ним с людьми, а драгоценные пудовые панты взял. Вернулся усталый, повытаскал из себя клещей и прилег отдохнуть. Заснул, но мать к обеду не могла его добудиться. Пришел в себя вечером — весь горел.

— Панты еще не варили? — невнятно спросил он.

— Нет, — сказала мать. — Ты лежи.

— Ты их в терку, мама, пока не поздно.

— Неужто, сынок?! — ахнула мать — Клещ?

— Наверно. Спирт у нас есть?

Гоша снова потерял сознание. Можно сказать, он был уже наполовину в могиле. Если с бешеным медведем-людоедом, что иногда встречается в тайге, еще можно помериться силой, то против зверя, жертвой которого стал Гоша Кащеев, средств нет. Страшилище это — маленький, со спичечную головку, таежный клещ. Чтобы дать потомство, самка клеща должна попить живой крови. Неслышно, пуская в ход анестезирующее средство, она впивается в кожу птицы, животного или человека. И попадаются среди тысяч клещей меченные дьяволом экземпляры, несущие смертельный вирус.

Тогда, в 1956 году, противоэнцефалитная служба была еще поставлена неважно. Той весной, помню, я был на строительстве железной дороги Новокузнецк — Абакан, и даже там несколько строителей стали жертвой этой страшной болезни. А в глубине Горного Алтая надеялись больше на домашние средства. Гоша свято верил в целебные свойства маральих пантов. Несколько дней мать терла сырые панты, разводила густую маралью кровь спиртом и поила бесчувственного сына. Кое-как он поднялся, но сил хватило лишь на то, чтобы дойти до тракторного прицепа.

Из больницы он приехал через три месяца. В том же году снова слег с продолжительной сорокаградусной температурой. Только выписался — опять попал в ту же клинику.

— Насмотрелся я, — рассказывает Гоша. — Эта проклятая болезнь одного делает полным идиотом, другого парализует. Был там в больнице веселый, хороший парень, так у него вдруг шейные мускулы отказали, и голова повисла на груди. А меня, я считаю, панты спасли да натура…

Гоша мечтает открыть в Кедрограде маралье хозяйство. По самым скромным подсчетам, ребята располагают диким стадом благородных оленей не меньше чем в пятьсот голов. Ценные звери уничтожаются медведями и браконьерами. Маралов непременно надо приголубить!

Кедровая тайга может дать не только чудодейственный пантокрин. Без специальной переработки некоторые сырые продукты самого кедра лечат ревматизм, туберкулез, бери-бери, гнойные раны, авитаминоз. Мы с Гошей начали вспоминать средства, что применяют сибиряки против разных болезней.

_ От чесотки, — говорю я, — можжевельник.

— Знаю, — говорит Гоша. — А бадан — от лихорадки и воспаления легких.

— Корни голубой синюхи — от бессонницы и язвы. Вороний глаз — если голова кружится или болит.

— Слышал, — сказал Гоша. — А первоцвет простуду лечит.

— А вероника кровь останавливает, — продолжал я это интересное соревнование.

Мы перебрали чемерицу и смородину, кипрей и ерник, а сколько еще осталось такого, чего мы не знали! Ведь до сих пор половина лекарственных средств создается в естественной лаборатории.

— Изучать все это надо, — закончил разговор Гоша. — А то старики мрут, и какую-нибудь траву, которую они знают, лет через сто снова будут открывать…

На перевале мы отдохнули, дали лошадям овса и стали по крутому склону спускаться в долину Суучака. Это была уже территория, на которой работал соседский Иогачский леспромхоз. Гоша обернулся:

— Смотри! Как надо смотри!

Мы выехали из-под полога леса, и я увидел. Вниз круто падал Иванов лог. Над рваными рядами дурной травы редко стояли ободранные, поломанные, пригнутые к земле стволы, лежали штабеля из толстенных кедровых лесин, источенных жуками и личинками. Склоны урочища были глубоко и неровно взрезаны оврагами. Мы спускались по дну одного такого оврага. Его слезящиеся глинистые края поднимались высоко, метров на пять. Как в заклятом месте, вокруг стояла мертвая тишина, ни птиц не было слышно, ни писка грызунов.

Всего несколько лет назад отсюда ушли лесозаготовители. Они не соблюдали элементарных правил рубок — у ручьев и речек не оставили защитных полос, не думали о сохранении семенников, восстановлении леса, очистке лесосек и даже вывозке всей заготовленной древесины. Причем подваливался самый крупный древостой, а покалеченный молодняк уже стал очагом таежных эпидемий.

Сколько езжу, — говорит Гоша Кащеев, — не могу привыкнуть! Гложет!

Еще бы! Ведь всего десять лет назад тут росла прекрасная кедровая тайга, водились маралы, соболь, белка, были тетеревиные тока. Здесь можно было бесконечно долго брать живицу, пушнину, орех, мясо и — выборочно — древесину. А теперь урочище омертвлено на сотни лет.

Где та цивилизация, которой так похваляются лесозаготовители? Они постоянно твердят, что тянут в медвежьи углы дороги, строят поселки, открывают библиотеки, проводят электричество и радио. Через десяток лет дороги зарастают, и поселки надо снимать — уже сейчас в Суучаке людям делать нечего. Поселок к тому же скоро сам развалится, потому что привозные сборные времянки очень быстро сгнивают под здешними дождями… Как же мы плохо еще считаем народную копейку, как мы привыкли удовлетворяться временным, сегодняшним успехом и не задумываться над будущим!

Пыжу мы перебродили уже под звездами. Было страшновато лезть в черную бурлящую воду, но все обошлось хорошо, только мои смирный и сильный Рыжка испуганно фыркнул и присел в стрежневой струе — под самой его мордой промелькнул большой черный зверь: это Кушман, Гошин пес, предусмотрительно забежал для переправы далеко вверх, и его быстро протащило мимо.