Извинившись, Виталий лег.

— А сейчас у нас голова забита не тем — мы ведь прежде всего должны дать план, думать и о жилье, и о питании, и о запасных винтах-болтах. А у меня еще пленумы обкома, сессии облсовета — я же депутат… Главное, обезножел, — он зло стукнул кулаком по коленке. — А все-таки, знаешь, это здорово, если ты нужен! Даже когда лежишь, целый день народ валит. Удивляюсь, как это сегодняшний вечер никто не пожаловал.

Тут же в дверь постучали, и Виталий захохотал.

— Войдите! — Он продолжал заразительно смеяться. — Этот еще по-божески, со стуком. А то прут прямо без предупреждения и с порога орать начинают… А-а-а, Фридрих! Заходи, располагайся!

Вошел Фридрих Таушканов, секретарь обкома комсомола. В этот раз он прибыл сюда за неделю до моего приезда и уже собирался домой.

— Чего ржете? — спросил Фридрих и повернулся к Виталию. — Тебе-то с твоими ногами плакать надо.

Фридрих, простой, улыбчивый, остроумный шорец, был желанным гостем в Кедрограде.

— Нет, серьезно, Виталий, с тобой что-то делать надо.

— Слушай, Виталий, — подхватил я, — ну давай я тебе в Москве путевку похлопочу!

— Да что вы меня хороните? — обиделся он. — Я до инвалидности еще попрыгаю…

Первая поездка в горы. Спутники.

Лесной таксатор — что это за профессия?

Случай в якутской тайге.

Тайга золотая, наконец-то я с тобой! Глаз мягко утопает в твоих зеленых глубинах, на вершинах кедров, едва слышный, звенит птичий благовест, дышится ненасытно, глубоко, до хруста в ребрах…

Выехали утром при хорошей погоде — ни облачка, ни ветерка. Пересекли лесовозную дорогу. По ней ноющий МАЗ тащил на гнилых тросах испорченный трактор. Бедуют ребята с техникой — гробится она тут на каменюках, а настоящей ремонтной базы еще нет.

За дорогой лошади шибко пошли на косогор, однако вскоре караван остановился — начались завалы. Кто не лазил по ним, не знает, что это такое. Иногда, чтобы продвинуться на сажень, надо обходить за сотню метров поваленную когда-то лесину. Встречаются стволы-перестарки, квелые, сырые и рыхлые, мягко оседающие под копытом или ногой, а чаше они просушены до звона и грозно топорщатся острыми белыми поторчинами. Мы придерживаемся направления по старой охотничьей тропе, лишь изредка вступая на нее — так она сильно захламлена.

Нас четверо. Веселый и ловкий Коля Ялбакпашев, недавний комсорг Уйменского лесопункта, разговорчивый и вежливый. Короче, хороший человек. Еще один хороший человек едет — Борис Спиридонов. Этот молодой ученый из Красноярска пишет экономическое обоснование комплексного хозяйства и, кажется, диссертацию на эту же тему. Ему нужно посмотреть тропы, альпийские луга, кедрачи в бассейне реки Нырны, горельники. В седле он сидит мертво, как мешок с овсом. Начальник лесоустроительной партии Николай Телегин замыкает кавалькаду. Он должен сделать снимки территории с горы Лысой, побывать в Бигеже, где работают его люди.

Коля Телегин — бесспорно, хороший человек, из тех, что тихо, спокойно, без крика делают все, что надо. Мы знакомы уже много лет. Еще студентом Ленинградской лесотехнической академии он печатал статьи по лесным проблемам. Помню, как в 1957 году его небольшое письмо в газету о беспорядках на лесозаготовках вызвало жаркую дискуссию. Этот худущий, костистый парень, молчун и скромница, в студенческие каникулы обычно уезжал в лесоустроительские партии, замещая в лесу опытных инженеров. Его дипломная работа о тувинских лесах была выполнена столь блестяще, что экспонировалась на Всемирной выставке в Брюсселе. После окончания академии он был руководителем генерального плана освоения лесов Пермской области, но потом я сорвал его, это документальная историческая правда.

Кедрограду, как всякому солидному промышленному предприятию, был необходим проект, причем перед лесоустроителями — их называют таксаторами — стояла новая, невиданная доселе задача: подсчитать не только запасы древесины, но и все остальные богатства кедровой тайги, рассмотреть их в комплексе, подсказать пути наиболее выгодного их использования.

Собирались второпях, прибыли сюда во второй половине июня. До зимы оставалось так мало времени, что на изысканиях можно было ставить крест. У Николая не было подготовительного периода, когда предварительно изучаются экономические и природные условия, не было данных аэрофотосъемки. В тайгу не пролезть — шла коренная вода, и лошадей сносило. Энцефалитного клеща было полно в тот год, а ребята не успели сделать прививки.

— Ну, думаем, попали в переплет! — неторопливо рассказывает Николай, скособочившись в седле. — Однако делать нечего, полезли в тайгу. Вертолет наняли. Как окошко в небе, он моментально забрасывает таксатора с консервами куда-нибудь подальше. Пошло дело. Выхлопотали особую пленку, чтобы породы можно было на ней различать, сняли территорию. Все решали, конечно, наши «лесные солдаты» — Володя Дмитров, Игорь Беляев, Толька Совенко, Саша Шелепов…

— Как, тот самый? — встрепенулся я.

— Он, ясное дело.

Несколько лет назад, когда Николай Телегин был у меня в Москве, я показал ему огромную, на две стены квартиры-маломерки, карту лесов СССР, подаренную ее авторами. Коля, помню, долго и задумчиво смотрел на красные, зеленые разводья, потом сказал:

— Это хорошо, что они тут расписались. Только еще бы не мешало сюда фамилий. Сашки Шелепова например.

— Какого Шелепова?

— Так ведь материалы этой карты добыл наш брат — рядовой таксатор…

…Таксатор Александр Шелепов летел на стареньком Яке над якутской тайгой. Аэротаксатор должен иметь орлиный глаз, крепкие нервы и неподкупную профессиональную совесть. Ведь проверить его работу, на основании которой строятся важные народнохозяйственные планы, может только другой таксатор при повторных полетах. Ажурную работу Саши можно было не проверять.

И вот тот памятный вылет. Под крылом старенького Яка скользил слегка всхолмленный зеленый океан. Ни дымка, ни стойбища, только справа змеилась серая лента какой-то безымянной речки. Штурман-то, наверно, знал, что это за речка, он лениво, сонно водил линейкой по карте, — видно, ровный гул мотора его усыплял. И вдруг…

Сашу потянуло от планшета. Сердце, как в скоростном лифте, куда-то провалилось, в уши рванулась жуткая тишина. Потом он увидел белое лицо пилота и услышал крик:

— А-а-а-а-а!

Самолет с заглохшим мотором падал на острые вершины лиственниц. Последнее, что запомнил Саша, — пустой пульт управления. Удара он не слышал, в ушах завяз вопль пилота…

От боли в ноге и собственного стона он очнулся на мягком и влажном мху. Ноги были защемлены обломками самолета. «Сейчас будет взрыв», — подумал Саша. Он рванулся и снова потерял сознание. Почувствовав, что кто-то грубо ощупывает ему грудь, открыл глаза. Это был пилот. Будто во сне, Саша наблюдал, как он срезал у него планшет. Вот раскрыл, аккуратно отгибая целлулоид, вынул карту, пошел к кустам.

— Стой! — закричал Саша. — Стой, сука! Убью!

Прислушался. Только ветер нежно свистел, струясь в хвое. Саша начал осторожно елозить по земле, стараясь расшевелить обломки, и вскоре освободил одну ногу. Стоная от боли, он долго раскачивал сухую расщепленную рейку, сдвинул ее наконец в сторону, выпростал другую ногу. При малейшем прикосновении к ней Сашу будто прожигало огнем. Все еще не веря себе, понял, что у него перелом. Достал и раскрыл нож, расщепил рейку, разрезал на узкие полоски ремень, стянул ногу примитивным, но прочным бандажом. «Где же Никулин?» — подумал Саша о штурмане.

— Никулин! — крикнул он. — Ты живой, Никулин?..

Саша подполз к обломкам с другой стороны, где легче было подступиться, начал оттягивать в сторону сучья, листы фанеры и жести, какую-то древесную труху, удивляясь, что еще недавно все это было самолетом.

— Никулин! — снова позвал он штурмана.

Послышался стон. «Живой!» Старый завал из лиственниц, на который рухнул самолет, зарос густым кустарником. Саша снова пополз вокруг. Стонов больше не было, совсем рядом слышалось сопение и возня. Потом из кустов выполз ободранный, в крови Никулин.