«Такого рубаку зря не пошлют», — думал майор.

Времени было достаточно, и Рощин вел колонну на пониженной скорости. На последних километрах он выдвинул в передовой разъезд автомашину с отделением автоматчиков и одно орудие с прислугой.

Уже под станцией его автоколонна догнала какое-то стрелковое подразделение.

— Какой части? — приостановив машину, спросил. Рощин какого-то капитана…

— Подполковника Свирина! — отозвался тот.

— Где подполковник?

— Уже в Пинфане! Еще с вечера выехал.

Свирина майор нашел около полицейского управления. Подполковник сидел на низком грязном крыльце и нетерпеливо хлестал длинной хворостиной себя по голенищу. Рядом стоял и командир батальона, два полицейских чина и ординарец подполковника.

— Какой черт фары пялит? — казалось, не выкрикнул, взревел Свирин.

И сейчас же сухо треснуло лобовое стекло, где-то рядом зыкнула пуля и зло грызнула кабину. Шофер мигом выключил свет и вильнул в сторону.

А-а, это ты! — узнал подполковник Рощина. — Здесь, брат, такая кутерьма! — заметив немой вопрос майора, добавил: — Какая-то сволочь — троих бойцов угробила и шестерых ранила.

— Товарищ подполковник! — взмолился комбат.

Но Свирин был на грани утраты своего постоянства. Свирепо взглянув на командира батальона, цыкнул:

— Замолчите! Объяснением людей не воскресишь… В бою — и слова не сказал бы, а по станциям терять… Да и что ты объяснишь? Не знал? Не предполагал? Тьфу! Толку с этого?

— Подождите ругаться, — с обычным спокойствием остановил Рощин. — Дальше что?

— От местных жителей узнал, что подошла какая-то часть Чан Кай-ши… Союзник!.. Послал мэра города и начальника полицейского управления, чтобы пригласили представителя командования. Через час возвратились: отряд Ли Чин-цы подошел, чтобы занять Харбин. Мне, дьявол с ними, кто подошел! Представителя и виновников подавай! Отправил вторично… Уже три часа прошло — нет!

— Ну, а налетчики сбежали? — удивился Анатолий Андреевич.

— В том-то и дело, что нет! Засели за железнодорожной насыпью в развалинах, десяток дотов уцелевших заняли… Кто, говорит, японцы, кто — маньчжуры. И палят мерзавцы!..

— Значит, палят, говоришь, по твоим солдатам? — грубо проговорил Рощин, рассматривая Свирина как какую-то невидаль.

«Что с ним случилось? Злость и вялость», — подумал он про себя.

Но Свирин просто растерялся. Месяцем раньше он, не задумываясь, повел бы взвод на эти укрепления и взял бы их. Но теперь… Война осталась позади. Половина его полка подлежит демобилизации. Еще вчера провожали с цветами. Кому же потребовалась кровь сегодня? Жечь его огнем? Уговаривать? Выяснять? Убийство из-за угла должно быть наказано! Но это чужая земля.

От слов Рощина подполковник вздрогнул и быстро затер лоб грубой ладонью.

— Что делать? Что делать, скажи? — простонал он. — Я же их за полчаса могу искрошить в лапшу! Потому и попросил начштарма прислать тебя…

Свирин умолял.

— Федорчук! — окликнул Рощин. — С разведчиками к железнодорожной насыпи! Установить, откуда ведут огонь!

Подозвав командиров батарей, приказал развернуть орудия прямо на дороге.

— Ты что хочешь делать? — удивился Свирин.

— Агитировать на мир! — бросил Рощин, следя за артиллеристами. — Где этот Чин Лин-ця, или как ты его называл?

— Вон, за той сопкой… Да ты что задумал? Мир подписан!

— Мир? Не мир, а капитуляция! Наших людей бьют на занятой нами территории! — уже зло выкрикнул Рощин. — Слышите!..

За насыпью раздалась частая стрельба, глухо закашляли доты.

— Первая батарея по развалинам и дотам беглым! Вторая две очереди по вершине сопки впереди!

— А если там китайцы?

— Бандиты!.. Сам отвечать буду…

— Не то, майор! — вскрикнул подполковник. — Под расстрел с тобой пойду…

— Огонь! — подал команду Рощин.

В ночи прокатился рев, на развалинах и вершине сопки брызнул огонь. Ночь притихла, отголоски гула прокатились облегченным вздохом…

Рощин вышел на железнодорожную насыпь. Развалины молчали. Где-то впереди решал тактические задачи Федорчук: «Дуй, дуй связку прямо в амбразуру!» — «Майор будет ругать!» — «Дуй, кажу! Вин сам бы так зробыв… сделав?»

«Зачем он туда полез?» — недовольно подумал майор. Позади, от полицейского управления донесся топот. Рощин оглянулся: к Свирину подбегало трое мужчин. «Мэр, полицейский и долгожданный представитель Чан Кай-ши», — догадался майор.

* * *

Утро. Позднее солнце растопило тяжелый туман, высушило густую росу.

Рощин и Федорчук сидели на насыпи. Майор задумчиво смотрел на развалины, старшина неловко и виновато поглядывал на него. Гимнастерка на Денисовиче была мокрая.

— А где Земцов?

Фью-ю! — присвистнул старшина. — Сопровождает военных пленных японцев. Под его командой один майор, три лейтенанта, один поручик и восемьдесят шесть солдат. Земцов попэр в командующие!

— Вон как! Еще кто?

— Восемь человек из нашего дивизиона.

В это время к ним подошел сконфуженный Свирин, Присев около Рощина, он долго молчал.

— Поверишь, растерялся, — скучно проговорил он. — Как теперь?

— Договорились! Побежал в отряд. Сейчас разоружают японцев…

— Сагитировал, значит? — констатировал Рощин, Они переглянулись и рассмеялись.

Глава девятая

1

Шестнадцатая мулинская команда — две тысячи военнопленных дивизии «Каменное сердце» с полусотней автомашин японского производства и двумя походными кухнями — под вечер вышла в Сабурово и погрузилась в эшелон. Она направлялась в Шимановский район, Амурской области на лесоразработки.

На станции возле палисадника собралась толпа любопытных. Люди молча смотрели на «завоевателей», не выражая ни сострадания, ни ненависти. Только древний старик, на деревянном протезе, грозно потрясая клюкой, выкрикивал вполуголос ругательства: «Попили русской кровушки, оборотни! Теперь кланяетесь!» Да еще ребятишки, не растеряв воинственного пыла, «бесстрашно» взирали с «безопасной» высоты привокзальных тополей на заморских вояк. Но, когда у пассажирского вагона появилась офицерская команда, глухо затоптала толпа:

— Убийцы! — надсадно вырвался материнский вопль тоски и страданий. Толпа зашумела и тут же затихла.

— Отходчив наш народ! — задумчиво заключил Земцов, провожая взглядом крайние хаты Сабурово. — Всю войну страдал, злобился, а увидел вас в человеческом облике и отошел! Сознание в нашем народе великое, Киоси!

Земцов и Киоси, русский и японец, сидели в дверях теплушки, свесив ноги, и смотрели на желтую осеннюю степь. Один с хозяйственной придирчивостью и радостью, другой с любопытством и тоской.

— Додзин^[48], у вас тоже управились уже с уборкой урожая? — спросил Земцов. — Ну, там… рис, чумизу убрали? — дополнил он себя жестом.

— Один, два месяц позади, — ответил Киоси.

— Ити, ре, сан, го^[49]! — пошутил Земцов.

— Нету сан, го!

Стоявший около нар поручик что-то зло выкрикнул Киоси подхватился, словно его подбросили пружиной, побледнел, вытянулся. Земцов крутнул головой и тоже встал. Офицер смотрел на него зло и выжидающе. Вокруг стояли, затаив дыхание, солдаты. Только унтер-офицер Кои и ефрейтор Фусано продолжали мостить офицеру постель из собранных по нарам одеял. Недобрым взглядом окинув офицера, Земцов зло усмехнулся:

— Ты еще долго будешь ломаться?

Оттолкнув Фусано, Земцов сдернул одно одеяло и бросил его к противоположной двери вагона.

— Ложись! — приказал он так, что офицеру не по требовался перевод. Тот с удивительной проворностью улегся под дверь и даже закрыл глаза.

— Скажи ему, Киоси, если он еще раз подаст без моего разрешения команду, пусть пеняет на себя!

Офицер поднялся на четвереньки и молча поклонился.

— А ты не прыгай перед ним, — недовольно предупредил он Киоси. — Плохой пример солдатам подаешь! Так и будете перед ним лебезить?.. Я назначаю тебя комиссаром! — вдруг объявил Земцов. — Не посоветовавшись с тобой и солдатами, он ничего не имеет права делать. Понял? Отвечать будете вместе! Сейчас прикажи солдатам разобрать одеяла и ложиться спать… Предупреди, чтобы его кто ночью спросонок не обмочил! — В вагоне раздался смех!