** Г.Г. Маркес. Сто лет одиночества
3
С небольшой дорожной сумкой я шла по выученным наизусть улочкам, на каждом шагу отмечая дорогие сердцу мелочи, которые помнила с детства. Вот на асфальтовой дорожке отпечатки чьих-то ног, собачьих и человечьих… А это пятиэтажный кирпичный дом в виде волнистой линии… Вот и наш двор с «секретиками» – разноцветными фантиками под зелеными бутылочными стеклами, закопанными в землю много лет назад… Но что это? Странное зрелище заставило меня остановиться и поставить у ног сумку. Я не сразу поняла, почему знакомый двор приобрел вдруг такой неуютный, такой несвойственный ему вид.
«Наш дом… Почему он такой… голый?»
Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать, чего не хватает для привычной глазу картины.
«Они вырубили все деревья… Зачем?»
Раньше дом утопал в зелени высоких старых тополей, заботливо окружавших его и словно оберегавших от внешних угроз и неприятностей. Теперь же, лишившись этой природной защиты, домик казался маленьким, покинутым и еще более старым и жалким. В своей неприглядности он чересчур четко и неловко, словно стыдясь себя, вырисовывался на фоне голубого весеннего неба. Я прошлась вдоль ряда свежих пеньков и грустно погладила каждый из них. Под этими деревьями отец когда-то учил меня ходить… А теперь их спилили. Зачем? За что? Какому идиоту это пришло в голову?
Удрученная увиденным, я вошла в подъезд и поднялась на свой этаж.
– Доченька, а ты почему приехала? Ты ведь вроде не собиралась.
– Соскучилась, мам.
– Вот радость-то какая! Неожиданно!
Мать восхищенно рассматривала меня. Она даже заставила меня покрутиться.
– Как ладно на тебе сидит этот новый плащик!
– Он не новый. Я давно себе не покупала новых вещей.
– Нет, я рада, что ты устроилась на эту работу! Она тебе явно на пользу.
– Ты так думаешь?
–А как же! А твоя одежда! Как ты выглядишь! Как оделась!
– Я и тебе кое-что привезла из одежды. Сейчас… А где моя сумка? Да ведь я же оставила ее во дворе!
Мать всплеснула руками.
– Зачем оставила? Нельзя так: обязательно сопрут.
– Пойду спущусь за ней.
В дверях я обернулась.
– Мам, а зачем они спилили все деревья возле дома?
Казалось, мать меня не слышит. Она ничего не ответила, продолжая восхищенно осматривать меня с ног до головы. А потом на кухне, за чаем, она пересказывала мне все местные сплетни, которые накопились за время моего отсутствия и которые некому было рассказать:
– Представляешь, Люсенька, дочь тети Глаши, так удачно вышла замуж! Все-таки успела до двадцати пяти, коза! А то никто уже в это особо не верил. А муж-то ее – важная шишка! На такой крутой машине ездит… Племянник мэра. Или двоюродный брат, не помню точно. Богатый! Богаче, чем у Светки – ну под нами которая раньше жила, ты помнишь? Приодел ее, Люську-то эту! Ты бы ее сейчас видела! А помнишь, какой она была? Тютеха деревенская! Нет, ты бы ее сейчас не узнала! Ну такая важная ходит! Даже здороваться перестала.
Я грустно улыбнулась. Я слушала про всех этих странных, смешных, неинтересных мне людей и их глупые «соревнования» и не могла понять: неужели это имеет значение? Что ты женился не позже «положенного срока», что купил крутую тачку и завел знакомства с мэром? Сколько ты получаешь или сколько тебе платит тот, кто тебя содержит? Чей ты сват или брат? Разве не важнее, кто ты, какой ты человек и что ты можешь?
– Мам, так зачем они спилили все деревья?
Мать застыла с открытым ртом, не понимая о чем я.
– Ну спилили и спилили, какая разница? – она беззаботно махнула рукой. – Так вот, слушай дальше…
И продолжила рассказывать обо всем и обо всех, не смущаясь невниманием своего невольного слушателя. Маленькими глоточками отхлебывая горячий чай с медом и лимоном и заедая вкуснейшими мамиными оладушками, я лишь делала вид, что слушаю, что там стряслось у тети Глаши и у подобных ей до невыносимости скучных тань и маш. Я обвела взглядом нашу старенькую кухню, на которой все было по-прежнему, как в детстве. И мать была та же самая, в том же стареньком халате. И всегда такой будет.
«Наша застывшая жизнь… Она так и не получила хода, сколько бы ни прошло лет. Нам только кажется, что мы что-то в ней меняем… Сами мы не умеем приводить ее в движение – ни я, ни ты. Вот почему все так».
Я грустно улыбнулась.
– … цветок вот что-то жухнет, листья сохнут по краям. – Мать подошла к большой кадке с фикусом и озабоченно потрогала ветки. – Не понимаю, чего ему не хватает?
– Счастья…
***
Несмотря на то, что страх провинциального болота, так и стремившегося меня засосать, после прошлого приезда домой стал едва ли не фобией, удерживая меня от новых попыток приехать в родной город на срок дольше двух дней, я не выдержала: на следующее же утро после нервного срыва, лишившего меня последних остатков разума и сил, я отпросилась у директрисы и на две недели уехала в Город Высоких Деревьев.
В то утро после моего приезда выдалась на редкость теплая и солнечная, почти летняя погода – настоящий подарок для начала мая. В наших краях в это время обычно еще достаточно прохладно. Я шагала по знакомым улицам, по которым, несмотря ни на что, успела соскучиться, отмечая, что нового появилось здесь за время моего отсутствия. Люди, попадавшиеся на моем пути, разглядывали меня с той возмутительной провинциальной бесцеремонностью, которая напомнила мне, почему в прошлый раз я тут долго не выдержала.
«Что за дикая привычка: уставятся и смотрят до очумения! Как будто ты не человек, а картинка!»
Казалось, им было интересно во мне все: выражение моего лица, моя юбка, мои ноги, мои ботинки. Они впивались в меня пытливыми отчаянными глазами, словно вопрошая меня, приехавшую из другого города, из другого мира: «Зачем ты вернулась? Ведь ты вырвалась. Тебе повезло, а что же будет с нами, с нашими жизнями? Неужели вот это бессмысленное прозябание до самой смерти?»
На самом деле я мало чем отличалась от них. И никуда я не вырвалась. Сменились только декорации, а суть осталась та же – все то же бессмысленное прозябание. «Депрессивная девочка в черной кофте» – так, кажется, меня называли в школе. Что ж, за эти годы ничего не изменилось. Все та же бесполезная неудачница, которую никто не любит, у которой ничего в жизни не получается и у которой нет сил что-то изменить. Да разве могло что-то получиться у такой, как я? Кого я пытаюсь обмануть? Все эти временные вспышки надежды и воодушевления, как было со мной после получения диплома и по приезду в город …sk, не отменяют того факта, что мне давно уже все равно и я давно уже ничего не жду и ничему не верю. Я умерла еще тогда, той осенью. А разбитое мое сердце закопано на берегу той реки, под деревьями, которые меня помнят.
Кстати, на реку надо обязательно заехать. Давно там не была. А ведь там оно, наше с Димом дерево…
Когда я возвращалась с другой стороны дома, я с радостью обнаружила, что деревья спилили не все. На той стороне они уцелели, в том числе и раскидистая верба напротив моего окна. Она была там!
И в комнате моей все было так, как в тот день, когда я несколько лет назад в очередной раз отсюда сбегала. Я достала с антресоли «коробку памяти», а из «коробки памяти» —ту старую кассету… Ну, конечно, Дим был! Конечно, я его не выдумала! В этом я убедилась еще в городе …sk, случайно увидев мольберт, который он для меня сделал и о котором я снова успела позабыть. А вот и кассета с его песней, которую он написал для меня… Мне теперь не на чем ее прослушать. Теперь, наверно, уже ни у кого не осталось дома тех старых магнитофонов… Светлая грусть накрыла меня.
«Дим! Мой отчаянный гонщик! Мой сломавшийся сломанный байкер! Единственный, кто меня любил. Как ты живешь сейчас? Поешь ли ты наши любимые песни? Играешь ли на гитаре? Моя мелодия, боюсь, никогда больше не зазвучит – все струны порваны. На этот раз точно».
С кассетой, прижатой к груди, я подошла к окошку и отодвинула шторку. Выглянув на улицу, я улыбнулась: вдоль дома тянулась полустертая, но все еще ясно читаемая надпись, написанная белой краской, когда-то давно-давно:
