– А коммерческая тайна? – в надежде спросила желтоглазая, умоляюще подняв брови домиком.

– Понимаете, – осторожно начал адвокат, – к сожалению, информация об отношениях в коллективе не относится к разряду неразглашаемых сведений. Она ведь не озвучила суммы сделок, не дала посторонним людям контакты ваших поставщиков и контрагентов… Ее цели не были корыстными. Она, по сути, никак не воспользовалась тем, что узнала, работая у вас. Безусловно, девушка осталась в материальном выигрыше, еще каком! Но за это ее точно нельзя привлечь. Она не совершила ничего противозаконного.

После этих слов его клиентка окончательно разъярилась.

– Но что-то же можно с нее поиметь?! Неужели это все так и останется? Я – оплеванная, оклеветанная, сижу в дерьме. А она – в шоколаде! Разве это справедливо? Нет, я костями лягу, а не позволю ей процветать за мой счет! Она должна хотя бы отстегнуть мне процент! За воспользование тем, что произошло в моем офисе, для своей книги.

– Вряд ли нам стоит на это рассчитывать.

Желтые глаза метали молнии во все стороны – невольно хотелось увернуться. На минуту адвокат задумался.

– Если речь идет о клевете, то есть намеренном искажении фактов, налицо попытка очернить вашу деловую репутацию. Такое имело место быть? Тогда это преступление. Мы можем оценить репутационный ущерб. Попробовать подать иск. Но, повторяю, речь должна идти именно об искажении фактов – того, что происходило в действительности и что можно легко проверить. Тогда мы сможем доказать ее вину. Если в ее словах нет правды…

– Разумеется! Разумеется, в ее словах нет ни капли правды. Все, что она придумала про нас, все это ложь – от первого и до последнего слова!

***

Друг, которому повезло, называет ее «наш ребенок». Он прав: что-то детское сохранилось в ней. Во многом это объясняет ее болезненную уязвимость.

У нее «немодная» для нашего времени внешность. Она похожа на даму с картин мастеров раннего Возрождения. Светлая, весенняя. С такой наивной и трогательной посадкой головы на тонкой шее. Такая слабая и хрупкая, что хочется защитить ее.

Я прочла ее рукопись. Да, я была первой, кто ее прочел – что, несомненно, огромная честь для меня. Я благодарна ей за то, что она доверилась мне и в этом.

Читая ее рукопись, я, мысленно взяв ее за руку, прошла с ней через всю ее жизнь, повторила каждый ее шаг. Прожила с ней каждый день ее детства, ее неспокойной одинокой юности. Я знаю, как она росла, как постепенно осознавала, в какой мир она попала. Как пыталась найти себя в нем и все никак не находила, как отчаивалась, разочаровывалась, а потом все-таки обретала веру. И я понимаю, почему она написала такую книгу.

Я знаю, как создавались ее картины. Теперь я знаю причину и подоплеку каждого движения ее кисти по холсту, знаю истоки каждой линии, проведенной ее рукой. Знаю, каких мук ей стоили ее картины и какую радость они ей принесли своим появлением.

Я знаю, как рождались ее странные стихи. Я знаю, как стихи спасали ее, когда этого не делали люди.

Мне горько и обидно за «нашего ребенка» из-за того, каких людей она встречала на своем пути. Она этого не заслужила… Но вот ее победа: она осталась собой – самым светлым и добрым созданием, которое мне когда-либо встречалось. Даже они не смогли ее очернить!

Своей книгой она очистила свое имя от слухов и домыслов. Знаю, многие не смогли и не смогут простить ее того, что она об этом написала. Некоторым из нас непросто признать, какими бывают люди, в том числе, каковы, возможно, мы сами. Поэтому многие и восприняли в штыки написанные ею слова. Но уверяю, что в своей книге она не обманула ни в чем – какими бы гротескными ни казались некоторые ее персонажи. Каждого человека и каждое событие она описала именно такими, какими они и были в действительности. Единственное, чего не мог знать этот добрый взрослый ребенок: некоторые люди оказались еще хуже, чем она написала о них. Я провела расследование – на которое, кстати, она так и не дала мне своего согласия. Я навела справки обо всех, о ком смогла. С кем-то даже получилось встретиться, и после разговора (в некоторых случаях после изучения дела, ибо было бы странно, если бы такие люди да без грешков), я узнала то, чего не знала и не могла знать она. Я вижу, что даже создавая весьма нелицеприятные портреты, она думала об этих людях лучше, чем они того заслуживали. Даже их она пыталась как-то оправдать, моя добрячка! Таких, кто совсем не заслужил оправдания. Даже меня, хотя я отнюдь не могу назвать себя хорошей девочкой (о, прочитав посвященную мне главу, вы в этом убедитесь!)… Но снова, в сотый раз отмечу: она и обо мне думает лучше, чем я есть.

Некоторые пользовались этим ее свойством — думать о людях лучше, чем они есть, – а также ее ранимостью и уязвимостью. Я презираю тех, кто причинил ей вред своими жестокими шутками, из зависти и злости, по зову своей мелкой пакостной натуры!

Но я люблю и уважаю тех, ДРУГИХ, немногих, близких ей, добрых к ней. Я люблю ее Дима (хоть никогда его и не видела), люблю нашего Валю. Люблю и мысленно жму им руки, прижимаю их к груди. Мы не вместе, но в душе я всегда держу их в своих объятиях.

Когда я встретила ее, уже близкую к победе, но все-таки безнадежно отчаявшуюся, она почти разуверилась в том, что в жизни есть счастье, дружба и любовь. Я рада, что в этом мире есть человек, который живет, чтобы убедить ее в обратном. Я точно знаю, что такой человек есть.

Итак, разные люди видят ее в разном свете. Так, кто же она, «наш ребенок»? Мне кажется, что она — совесть тех, с кем ей довелось жить в одно время. Нас с вами. Как-то так получилось, что эта совесть отделилась от нас и воплотилась в отдельного человека, которому постоянно за всех стыдно. А нам самим – нет. В нас самих нет ни грамма совести. Она вся – в ней.

Но мало кто это понимает, пытаясь ей за это отомстить. И сейчас есть, и, наверно, всегда будут те, кто сочиняют о ней все эти небылицы, одна нелепей другой, стараются опорочить ее, выставить в неверном свете. Придумывают ее такой, как им нужно, выгодно и спокойно.

Ярлыки, ярлыки! Эти глупые ярлыки! Сколько мы с тобой говорили об этом, помнишь, АЕК?

Когда-то ты пообещала, что очистишь меня от наклеенных на меня ярлыков. С благодарностью за тот твой чистый и прекрасный порыв я делаю то же самое для тебя. В меру своих сил и своего красноречия я знакомлю их с тобой настоящей. Мало кто хотел и смог узнать тебя такой. Несчастливцы! Как многого они себя лишили!

Кто ты для них – пусть это будет на их отсутствующей совести.

Друг, которому повезло, очень точно сформулировал, кто ты для него: «Она слишком хороша, чтобы быть правдой». Вот с этим я, пожалуй, соглашусь.

Красавица Аля, которая удобно устроилась в мягком кресле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая острым носиком туфельки, утвердительно кивнула:

– Верно. Все так.

Усатый ведущий с трудом отвел глаза от ее стройных голых ног.

– Складно. Ну просто поэма! Вам бы и самой книжки писать.

Слегка наклонив голову в его сторону, Аля наградила ведущего едва заметным движением век и легкой снисходительной полуулыбкой уголком рта. Его безусый напарник по эфиру был не столь мягок и не столь податлив чарам очаровательной женщины.

– Мы только что прослушали строки из вашего эссе, опубликованного в журнале «Город в лицах». Так?

Не глядя на него, Аля кивнула.

– Вы написали это про автора одной весьма скверной книжонки, которая тем не менее наделала немало шума. Я говорю о той, которая называет себя АЕК.

Аля лениво склонила голову в сторону ведущего.

– И я о ней же. Вот только с оценкой ее труда я не соглашусь. Это прекрасная книга.

– Оставим в стороне вопросы литературы – мы не специалисты, да и наша передача все-таки не об этом. Нас интересует личность автора. Знаете, после прочтения вашего эссе складывается такое ощущение, что мы с вами говорим о двух разных людях.