– Хочешь есть? – спрашивает он, зная, что ответа не получит, но Сан всё не отводит прозорливого взгляда. – Когда ты так смотришь, мне неловко становится. Словно ты всё понимаешь…

Сан лизнула ребро ладони и положила подбородок на колено.

– Знать бы ещё, что это значит… – выдыхает Андрей и снова берёт телефон.

Последние сообщения и чат с мамулей.

Сейчас она на работе. Стоит ли обрадовать? Или обрадовать с порога? Обрадуется же? Она не Сан, она понимает человеческие слова, точно обрадуется! Скажет, какой Андрей молодец, только начал, а уже на виду у такого знаменитого человека!

У Андрея щёки алеют от фантазий, и он не удерживается, пишет сразу, что у него стажировка под начальством Матвея Григорьева. Мамуля ожидаемо не читает ни через минуту, ни через пять.

Андрей поджимает губы и хмурит брови, при этом не бросая улыбки. Мамуля вся в делах, стирает руки на мойке. Считает, что больше ни на что не способна… А Андрей говорил, что сам пойдёт работать, что будет её обеспечивать, а она всегда отказывалась, никогда не признавалась, как ей нужна помощь. Андрей не хотел – никогда не хотел, чтобы выглядело так, будто мамулины слова ничего для него не значат, поэтому слушался, но теперь мамуля сама позволила ему выйти на тропу самостоятельной жизни…

Сан дёргает уходом и резко цепляется когтем, а затем встаёт. Запрыгивает на кровать и останавливается там.

– Привередливая ты дама.

Андрей встаёт с пола и идёт на кухню. Открывает холодильник. Смотрит на упаковку торта и на развороченный кусок. Он его не трогает, а лишь осматривает, как мамуля пыталась отрезать от него ложкой кусочек за кусочком, а затем оставляла на тарелке, собирая новый «торт», только это уже был не тот, а другой – другой формы, содержания, смысла. Какой-то торта, а уже не целый, разбитый на части, наполненный непринятием.

Андрей достаёт коробку и отрезает себе, чтобы отпраздновать в тишине, но понимает: одного кусочка мало, надо поесть. Он ещё сегодня не ел, и желудок взывает, его звёзды в глазах осматривают холодильник и цепляются за картошку с большими кусками мяса. Её и берёт, наваливает себе и ждёт, когда подогреется, подтирая слюни.

Ест одно за другим, пытается различать вкусы, но всё сливается в одно – в энергию, которая станет его живительной силой, силой его звёзд, его альфа-распределения, которое прячется под кожей, в волокнах мышц, перебегает от нейрона к нейрону в головном мозге.

Иногда Андрей чувствовал себя контейнером, который служит только для того, чтобы потреблять. Потреблял он исключительно еду, в бóльших количествах, чем следовало. Сладкое умеряло аппетит, но мамуле приходилось на него тратиться. За это было стыдно, совестно, неловко – словно в одежде не по размеру, которая сковывает движения, но уже взял и сказать, что хочешь вернуть, никак не можешь. Андрей пускал в себя еду, она переваривалась, давала энергию, а потом исчезала, и так раз за разом, долго-долго. Иногда Андрей даже ловил себя на мысли, что он живёт от одного акта потребления до второго, и так до третьего, и до четвёртого, не замечая за собой ничего, что стоит вокруг – ни друзей, ни мамулю, ни Сан, но затем – вспышка, как обухом по голове, и контейнер открывался, одумывался. Я не только для еды, я и для людей, для отношений. Но всегда это получилось самим собой.

За посудой Андрей к приходу мамули пропылесосил квартиру, прибрал лоток Сан, поменял ей воду в прозрачных кружках по комнатам и помыл её маленькие, опустевшие тарелочки. Услышав знакомый шум, кошка прибегает и начинает виться вокруг ног.

– Сан, ещё не время… – повторяет ей Андрей, протирая тарелку, но Сан не отступает, не даёт и шагу ступить. Хвостик у неё дрожит, а она жалобно мяукает, словно ни разу в своей жизни не ела. – Придёт мамуля, тогда и покушаем все вместе, а у тебя сухой корм есть. – Андрей указывает на корм, но кошке это ни о чём не говорит, она его даже не видит, игнорирует, а Андрей переставляет кошку мордочкой к миске, но та разворачивается и начинает переминаться лапками о руки. – Ты меня не заставишь. У тебя есть расписание! – Но Сан смотрит и продолжает мявкать. – И что, что у меня его нет? Ты же не Звезда? Я не слышал про Звёзд-животных! Да и будь у тебя силы, ты бы сама у меня еду забрала!

И пусть Сан не Звезда, еду она нацелена добыть, поэтому продолжает выпрашивать и жалобно смотреть, мяукая под ухом и носясь за хозяином. Для Андрея это испытание, но мамуля просила, не мог же Андрей пройти против её слов! Даже если Сан так просила… так вилась и мяукала…

– Чёрные кошки, правда, черти! – говорит он, но не сдаётся. Хочет даже дверь закрыть, но знает, что Сан начнёт скрестись когтями – и не выбрать, что лучше!

Он подбирает её, прижимает к себе, целует в ушки.

– Ну потерпи, подружка, немного. До прихода мамули.

Когда Сан не хотела, на руках её ничего не могло удержать, даже поцарапать могла, но Андрей лишь обращал внимание на то, как кошка извивается, как ей неприятно быть в руках, и отпускал. Та терпит своё поражение и с заносчиво поднятым хвостом принимает.

Андрей проверяет телефон, но не видит сообщений от мамули. Там и до прихода её недалеко, так что можно обождать, сказать с порога. Объятие она не подарит, улыбку из закромов не достанет, но скажет что-нибудь подарочное.

Только стоит ключу заскрипеть в замочной скважине, как Андрей подпрыгивает и вместе с Сан семенит к двери. Чуть не сталкиваются, но Андрей равновесие удерживает, уже привыкший к этой игре: «Кто будет первым». Кто первым увидит мамулю, кто первым посмотрит в её уставшие глаза, кто первым заметит пластырь на руках или забинтованный палец, который она ненароком порезала о тёрку.

– Привет, мам! – кричит в чувствах Андрей, стоит двери открыться, а мамуля вздрагивает, роняет связку ключей. Та бренчит и крякает о тишине. Тишине в квартире, зале, душе.

Андрей не думая бросается вперёд, хватает ключи и поднимает их, и только потом смотрит на мамулю с пола. Та готова бежать, в подъезд, на работу, снова браться за посуду, шпарить руки в кипятке.

– Я закрою. – Андрей отскакивает назад, прижимает к себе ключи и освобождает мамуле пространство, только бы она не ушла никуда, не передумала, не испугалась. Перенервничал и слишком близко к ней приблизился.

Мамуля неуверенно заходит, словно и не в свой дом вовсе, словно она в страшном притоне, где валяются грязные матрасы, ломанные шприцы и иглы, обугленные ложки и стаканчики. Осматривает с осторожностью место, как никогда Сан не обнюхивала новые фрукт, который Андрей нашёл в продуктовом и решил купить для мамули, показать Сан – та не была вегетарианкой, но считала своим долгом допустить каждый купленный товар до кухни.

Мамуля медленно стягивает потрёпанные балетки, а из-под копронок виднеются всё новые и новые красные мозоли и серые пластыри. Андрею жалко на мамулю смотреть. Когда он получит первую зарплату, купит ей новую обувь, потом обновит ей гардероб, поменяет всё постельное бельё в квартире, которое он помнит с далёкого детства, когда ещё и помнить ничего не должен был. Он много чего сделает для мамули, её не касаясь. Она сама всё увидит, сама поймёт, что её ребёнок теперь взрослый и самостоятельный, и улыбнётся, что такого воспитала.

Сам в сторону отходит, чтобы она в комнату свою прошла, и закрывает дверь. Ключи её вешает на крючок. Дожидается её на кухне, где Сан уже чавкает своим влажным кормом и довольно крутит хвостом по часовой стрелке, ударяя им непроизвольно по полу.

Мамуля тянется, как тень на закате, в старом потрёпанном розовом халате, щурит глаза, как от солнца, которого нет, а потом глядит на сына.

– Мам, – он улыбается счастливее, – я завтра на стажировку иду. – Удерживает свои чувства, чтобы не обваливать их на свою мамулю, которая, казалась, упадёт, стоит услышать ещё одно громкое слово. Но Андрей такого сегодня уже не скажет. Мамуля устала, слишком устала от работы, которая тянется день ото дня.

– Да? – выдыхает она с облегчением. – К тому мальчику? Матвею?