Пери расспрашивала о подробностях ее утраты, пока не убедилась, что случай на самом деле таков.

— Что ж, хорошо. Джавахир-ага, ты сопроводишь нашу гостью в Совет справедливых, чтоб она могла изложить свою тяжбу, и скажешь им, что ее прислала я.

— Чашм, — отвечал я. — Следующее заседание через неделю.

— У тебя есть деньги или место, где остановиться? — спросила Пери.

— Несколько монет, — печально ответила женщина, — этого мне хватит… — Но она взглянула на личико спящего ребенка, и глаза ее наполнились страхом.

— Джавахир, отведи мать к моим девушкам и скажи, что я велела приютить ее, дать побольше свежей зелени, пусть молоко для ее младенца заструится изобильно.

— Благослови тебя Бог за твою щедрость! — воскликнула Рудабех. — Если я когда-либо смогу помочь тебе, да станут глаза мои ступенями для твоих ног!

— Это мне только в радость. Когда вернешься домой, пиши мне о ваших новостях.

— Обещаю быть верной твоей вестницей.

Когда я впервые заступил на дворцовую службу, меня обучал евнух с Малабарского берега Хиндустана. Баламани, угольно-черный, животастый, с темными кругами вокруг мудрых глаз, проводил весь день в разговорах со служанками, садовниками, лекарями и даже мальчишками-посыльными. У него был веселый смех и добродушное обхождение, отчего подчиненные чувствовали, что он о них радеет. Так он узнавал все дневные новости дворца: кто кого ревнует, кто в очереди на повышение, а кого вот-вот выгонят. Его известители сообщали ему даже о крови в ночном судне придворного прежде, чем становилось ведомо, что тот умирает. Товаром Баламани были сведения, и продавал он их на вес золота.

Баламани подсказал мне запомнить «Танассур», книгу, где перечислялись правильные титулы, с которыми следовало обращаться к каждому разряду людей. Мне пришлось заучить, что «мирза» ставится после имени, например Махмуд-мирза, и означает, что он является царевичем по крови, в то время как «мирза», поставленное перед именем, является просто чествованием. Когда я ошибался, Баламани отсылал меня к книге: «Иначе все благородные будут хлестать тебя по спине так, что она станет подобна красному ковру».

Когда я узнал, как обращаться к любому из обитателей дворца, Баламани стал учить меня искусству получать от них сведения таким разумным образом, чтоб казалось, будто я ими делюсь, и как платить за них, если нужно, и как использовать их в качестве политического капитала. «У тебя нет драгоценностей ни между ногами, ни на пальцах, — сказал он как-то, — так что обзаведись ими в голове».

Баламани так и называл каждый кусочек сведений — «драгоценность», «джавахир», и каждый день допрашивал меня, что я достал для него. Первый «алмаз», добытый для Баламани, принес мне и прозвище. Проследив за мальчиком-посыльным, служившим одному из министров шаха, я открыл, что он заносит письма и очень неприятному книготорговцу. Оказалось, что министр пытался продать бесценную рукописную книгу с рисунками золотом, которую он перехватил до того, как она попала в дворцовую сокровищницу. Когда Баламани сообщил шаху, министра сместили, книготорговца наказали, а я родился заново под новым именем. Обычно «Джавахир» называли женщин, но это стало моим знаком отличия.

Я любил и уважал Баламани, как родного дядю. Сейчас, когда он уже состарился, я вожусь с ним, у него сложности с мочевым пузырем, — скорее всего, оскопление сделало его уязвимым к болезненным заражениям. Работу его я тоже делаю сам, когда он слишком слаб для нее. Как помощнику Анвара, африканского евнуха, начальника над гаремом, ему достается множество забот.

Служа Пери, я пользовался всем, чему научился у Баламани, для установления более прочных связей с людьми, близкими к женщинам шахского дома, — служанками, дамами свиты, евнухами. Особенно интересовали царевну те жены и наложницы шаха, у которых были взрослые сыновья. Ей хотелось знать о степени их привязанности к сыновьям, в особенности о намерениях возвести их на трон.

Как-то вечером я вернулся, выполнив поручение, и застал тихо разговаривающими Пери и ее дядю, черкеса Шамхал-султана. Шамхал был необыкновенно велик ростом, широк в плечах, с огромными руками и предплечьями, запястья его были шириной с мялку для шкур. Лицо стало темным от долгих скачек под солнцем, а шея бугрилась толстыми мышцами, даже когда он просто говорил. Громадный сине-белый тюрбан из двух полос ткани разного цвета, скрученных вместе, делал его еще выше. Рядом с ним Пери выглядела хрупкой, как ваза, сделанная другим мастером.

— …готов к тому, что будет потом… — услышал я слова Пери.

Она называла родичей, а Шамхал отвечал: «С нами» или «Не с нами». Несколько раз он говорил: «Не знаю».

— Почему? — каждый раз спрашивала Пери, пока наконец не отступалась и не говорила тоном, не допускающим обсуждения: — Нам следует знать это, или мы проиграем.

— Обещаю, что к следующей встрече с тобой узнаю больше.

Его покорность ей поразила меня.

Несколько дней спустя я нашел способ поинтересоваться у Пери, кого она собиралась поддержать на троне. Я сказал царевне, что слышал сплетни о Султанам, первой жене шаха, искавшей подходящую жену своему сыну Исмаилу, хотя он был тогда в тюрьме. Она подозревала, что отсутствие у него мужского потомства было результатом порчи, насланной врагами, и советовалась с травниками, как отворить для него ворота удачи.

Пери жадно слушала новости.

— Отличная работа…

— Есть догадки, что она собирается поставить его следующим шахом, — добавил я.

— Как и каждая мать каждого царевича. Надо обождать и присмотреться. Но мы должны быть готовы.

— К чему?

— Ко всему, что может случиться, и мы должны поддержать любого, кого мой отец назначит преемником. Знать показала, что разобщена, и мне хочется любой ценой избежать новой междоусобной войны.

— И как вы это сделаете?

— Уверившись, что преемник получит всю нужную помощь, какая нужна, чтоб мой отец успешно передал ему власть.

— И кто это будет?

— Мой отец еще не объявил о своем выборе.

— Говорят, что Хайдар — самый лучший, — сказал я, стараясь вызвать ее на ответ, — хотя и провел всю жизнь во дворце.

— Никто не видел его в деле.

— А другие думают, что лучше Исмаил, потому что он такой храбрый воин.

Глаза Пери погрустнели.

— Когда я была маленькой, он был моим героем. Сердце мое болело за него, сосланного. Никому из шахского рода, кроме матери, не позволялось писать ему или получать от него письма.

— Вы полагаете, он сможет успешно править после такого долгого отсутствия?

— Выбирать преемника — забота моего отца, — жестко ответила Пери. — Наша — обеспечить прочную сеть поддержки задолго до того, как она понадобится. Ты понимаешь?

— Да, высокочтимая повелительница, — сказал я, — но я думал, что вы на стороне вашего брата Сулеймана.

Губы Пери сжались.

— Я не слишком чувствительна. Он не ровня даже тем, кем должен править.

У меня взмокла спина, когда я понял, что Пери рассчитывает на решающую роль в этом наследовании. Подозревая, что толстая пачка писем, разосланная ею накануне, была требованиями поддержки, я не знал — для кого?

Мне-то было не только любопытно. Если звезда Пери всего лишь закатится со смертью шаха, то моя просто упадет.

Принятый на дворцовую службу, я стал обзаводиться друзьями и просить тех, что поближе, помочь узнать об отце. Мать Махмуда была тогда слишком юна, чтоб запомнить его, да и, как рабыня, не имела связи с правящими семьями, которые могли знать больше. Хадидже, улучив предлог, спросила однажды Султанам, но Султанам ничего не знала о случившемся. Баламани и Анвар оправдывались незнанием.

Я пытался также получить доступ к дворцовым хроникам, чтоб изучить их на предмет сведений об убийстве моего отца. Каждый раз мне отвечали, что слуге моего положения не разрешено даже глянуть в секретные дворцовые документы. Годы шли впустую. Я рвался подняться выше по служебной лестнице, чтоб добиться связи с влиятельными людьми, обладавшими теми сведениями, которых я жаждал.