Но Мэттиссену повезло. Когда же ЛСД приняла его девушка, это обернулось для нее страшным противоборством со смертью.
Так как это довольно часто случается с теми, кто проводит много времени в Ином Мире, я приведу описание Мэттиссена.
Она начала смеяться, все шире открывая рот, и она уже не могла его закрыть. Все ее защиты были разрушены, и теперь она была открыта для всех ветров ада. Обернувшись ко мне, она увидела, как мое тело истлевает, а голова превращается в череп. И целую ночь все в том же духе. Все же в конце концов она поняла, что сможет освободиться, только отбросив страх перед смертью, гнев на собственную беспомощность, которые на самом деле прячутся за этими страш-ными видениями. И ей пришлось примириться с этой особенностью всех мистических путешествий: нельзя просто взять и сбежать оттуда. Можно выбирать любой из множества путей, но как только ты его выберешь, то приходится идти до конца.
Если бы у Мэттиссена и людей вроде него существовал свой девиз, им могло бы стать выражение «случайностей не бывает».
* * *
Одной из причин растущей популярности ЛСД-терапии были результаты исследований относительно безопасности вещества. В частности, в 1960 году Сидней Коэн опубликовал свою работу по изучению негативных последствий, которые вызывает наркотик. Коэн собрал статистические данные о примерно пяти тысячах человек, которые принимали ЛСД в совокупности около
двадцати пяти тысяч раз. Он обнаружил, что на тысячу приемов ЛСД приходится в среднем всего 1,8 % психических заболеваний, 1,2 % попыток самоубийства и 0,4 % самоубийств. «Учитывая огромнейшее психическое воздействие, которое оказывает это вещество, — писал он, — можно заключить, что ЛСД потрясающе безопасен». Теперь, когда стало понятно, что наркотик безопасен, исследователи сконцентрировались на изучении наилучших методов его использования. Существовало два основных направления. Одни считали, что ЛСД просто облегчает обычные задачи психотерапии. Другие же, вслед за Хаббардом и Осмон-дом, давали пациентам большие дозы, добиваясь психоделического или интегративного опыта. Этот метод стал известен под названием «психоделическая терапия», в отличие от обычной, психолитической, при которой используют только небольшие дозы. Сообразительный человек мог различать книги этих двух направлений просто по названию: заголовки психолитических статей гласили: «Использование ЛСД в психотерапии» или «Прекращение и последующая ремобилизация сопротивления при использовании ЛСД в психотерапии», тогда как психоделические обычно назывались «ЛСД. Алкоголизм и трансцендентность» или «ЛСД и новые горизонты».
Окружение и обстановка были важным моментом во всех экспериментах. Но использовали их по-разному. Доктора, занимавшиеся психолитической терапией, например Хартман и Чанддер, давали ЛСД небольшими дозами, нащупывая пути к подсознательному. Они пытались добиться состояния грез наяву. Когда человек сидит с закрытыми глазами, а перед его внутренним взором разворачиваются различные картины — словно «объемный фильм». Некоторые из частей этого фильма могли базироваться на реальных случаях, например забытого детства. Но большинство основывались на символике, которая, по словам Фрейда, была истинным языком подсознательного, когда психическая, воображаемая реальность предпочитается объективной.
Пациенты, когда их просили постоянно описывать, что с ними происходит, говорили примерно следующее: «Я в черном туннеле… в конце — серый свет. Иду к нему…» Это цитата из сеанса Тельмы Мосс, когда она «очутилась в пропасти».
Я начала стремительно падать вниз. И чувствовала, что начинаю уменьшаться. Вот я стала ребенком… очень маленьким ребенком… младенцем… Я стала младенцем. Это не было воспоминание о времени, когда я была младенцем. Я стала им буквально (бодрствующая часть сознания поняла, что я столкнулась с феноменом, который называется «возрастная регрессия», такое случается под гипнозом). Но в данном случае, превратившись в младенца, я оставалась взрослой женщиной, лежащей на кушетке. Я ощущала состояние раздвоения сознания. Нога младенца (моя нога взрослой женщины) резко дернулась я и я голосом маленького ребенка захныкала: «Они ткнули меня иглой!» Прежде чем я смогла выяснить, что это была за игла, все вокруг поменялось и приобрело цвет фиолетового мрамора. Пространство поделилось на квадраты., преобразовавшиеся в прямоугольники… которые начинали расти вверх и вширь и, наконец, стали стенками детского манежа. Снаружи играл мой брат, и я опять захныкала детским голосом: «Ему разрешили играть снаружи, а я — здесь…»
Потом детский манеж исчез, и Мосс обнаружила, что глядит в огромный фиолетовый драгоценный камень, который оказался аметистовой подвеской на шее ее матери. Затем камень превратился в багровое от гнева лицо матери. Но потом оказалось, что это не мать, а тряпичная кукла.
Вот что пряталось на дне пропасти.
Чандлер и Хартман, как фрейдисты, выявили множество детских сексуальных травм, эдипов комплекс и зависть к пенису, но кроме этого они сталкивались и с элементами юнговского бессознательного, например с архетипом мудрого старика и архетипами, символизирующими зло. Иногда встречались и мифологические создания вроде драконов и злобных японских богов. И, как писал и Хаксли, случалось, что человек случайно попадал в темные области Иного Мира. Некоторые, однако, справлялись с этим и выходили с твердой уверенностью, что они прикоснулись к сердцу творения. Но было ли это действительно так? По зрелому размышлению Хартман и Чандлер решили, что такой мистический гнозис является отрицательной стороной ЛСД — переживая его, пациент полностью терял интерес к дальнейшей терапии.
Однако именно этот мистический гнозис и интересовал занимавшихся психоделической терапией. С помощью больших
доз и определенных невербальных вспомогательных средств, после долгой работы с тестами, психоанализом и подготовкой, они пытались подвести пациента к состоянию, когда личность теряется и человек сливается с окружающим миром, растворяется в нем, состоянию, известному у буддистов как сатори, у ин-дуистов как самадхи, а в психологической среде как «временная потеря различения между собой и внешним миром». Царство чистых возможностей. И если психолог был мастером своего дела, эффект превосходил всяческие ожидания. Осмонд и Хоффер вылечивали от 50 до 70 % хронических алкоголиков. В клинике Эла Хаббарда и в голливудской больнице результат был еще выше — около 80 %.
Вернемся к Элу Хаббарду. Несмотря на дурные предчувствия Хамфри Осмонда, который опасался, что Эл создает больше проблем, чем решает, он получил степень доктора психологии в университете Теннесси. Он стал теперь доктором Хаббардом, по крайней мере — на бумаге. Возможно, Хаббарду было необходимо добиться определенного интеллектуального статуса, чтобы находиться на равных рядом с такими людьми, как Хаксли и Хёд. Возможно, его поразила их университетская эрудиция. Если так, то в этом была доля иронии, — в то время как ему хотелось бы без напряжения поддерживать интеллектуальные разговоры, беседуя о Юнге и Ином Мире, для его собеседников предметом зависти была его деловая хватка обычного простого американца и умение руководить путешествием в Иной Мир. Все, что делал Хаббард, всегда было пронизано трезвым практицизмом. Вот и в этот раз Эл решил (тут я прибегну к транзактной терминологии Лири), что единственная игра, в которую он хочет играть, — это игра в исследования психоделиков. Со своей собственной клиникой, пациентами, коллегами. А перед этим он должен получить на это соответствующий мандат.
Эл был прямолинейным человеком: заинтересовавшись ЛСД, он сжег за собой все мосты. Даже забросил бизнес. Однако, несмотря на искренний интерес к тому, что таится в глубинах человеческого сознания, Хаббард вовсе не исключал возможности, что больница с ЛСД-терапией может стать прибыльным делом. Но для этого ему была необходима помощь компетентного врача. И он нашел такого в докторе Россе Маклине, руководителе голливудской больницы в Нью-Вестминстере, в Британской Колумбии. Маклин предоставил в распоряжение Хаббарда часть помещений, и в 1958 году новая клиника по ЛСД-терапии открылась.
