Ричард Альперт в ипостаси Рама Дасса
Докладная сделала свое дело, и отношение к проекту только-только начало смягчаться, как вдруг 20 февраля появилось объявление Лири, в котором содержался следующий встревоживший всех абзац: «Руководители центра предполагают использовать псилоцибин на «грибных семинарах», которые будут проводиться для аспирантов: теологов, психологов, специализирующихся на изучении поведения, и философов. В основу курса будет положено принятие раз в месяц наркотика и решение имеющихся проблем в соответствующих областях знаний с помощью нового понимания».
По-видимому, несмотря на предупреждения, Лири так и не поверил, что университетские власти могут свернуть исследования, связанные с псилоцибином. На протяжении осеннего семестра он уговаривал всех студентов, слушавших его вводный курс по клинической психологии, попробовать хоть разочек совершить путешествие с помощью наркотика. Ему отказал только один студент. Но этот единственный отказавшийся уведомил об этом Келмана. Сознавая, что отказ может повредить ему (по крайней мере, в глазах Тима он точно становился ретроградом-психологом), этот студент пошел к Келману и поделился с ним своими опасениями. Келман пришел в ярость.
Лири и Альперт перешли границы дозволенного! Келман тут же опросил других студентов, посещавших вводный курс по клинической психологии. Некоторые признавали, что подверглись давлению, другие рассказывали страшилки о путешествии в Иной Мир. Вооружившись подобными свидетельствами, Келман направился к Макклелланду и потребовал обсудить все это на заседании факультета. Макклелланд обратился к Лири, и тот согласился, что это неплохая идея. Новость об обсуждении быстро распространилась, по факультету ходили самые разные слухи. 16 марта «комната психодрамы» на Дивинити-авеню, 5, превратилась в обычный конференц-зал.
Дэвид Макклелланд пытался смягчить разгоревшиеся дебаты, которые растянулись на полтора часа. Будучи настроен скептически, он тем не менее поддерживал Лири. Наиболее яростным оппонентом был Келман, который требовал либо радикально изменить программу, либо вовсе закрыть исследования псилоци-бина. «Я был бы рад назвать это всего лишь расхождением во мнениях среди ученых, — сказал он. — Но на самом деле эта работа нарушает принятые в научных кругах принципы исследования… программа проникнута антинаучным духом. Они настаивают на ценности чистого опыта, а не на научных результатах, выраженных в словесной форме. Это является попыткой опровергнуть все, на чем базируется психология как наука». Критика Келмана была поддержана и другими присутствовавшими.
«Скажите, а вы не утруждаете себя чтением литературы по вашей теме исследования?» — с таким вопросом обратился к Лири Брендан Мейер, чей стиль ведения спора напомнил ему прокурорский допрос. «Да, я читал эти труды». «Тогда как вы можете исследовать эти наркотики вне стен психиатрической клиники?»
Хотя Лири и ожидал критики, но не представлял, насколько сильно настроены против него другие ученые. Ему с трудом удалось сохранить невозмутимость. Чего нельзя сказать об Альпер-те, который к концу заседания был полон холодной ярости.
Лири позже упоминал, что перед встречей Дика отозвали в сторонку и предупредили, что «Тима уже ничто не спасет, но если Дик будет вести себя тихо, то, возможно, еще сможет спасти свою карьеру». Была ли эта угроза реальной или нет, неизвестно, но половину слушаний Альперт сидел, ни во что не вмешиваясь, потом же вскочил и яростно обрушился на Келмана и Мейера. В конце все утихомирились и завершили спор во вполне академическом стиле — было принято решение назначить комитет, чтобы исследовать разногласия. «Встреча закончилась вполне цивилизованно и спокойно», — писал Лири в «Воспоминаниях».
Однако это спокойствие продлилось всего лишь сутки. На следующее утро на первой странице гарвардской «Кримсон» появилась статья, озаглавленная «Психологи расходятся во мнениях по поводу исследований псилоцибина». Статью перепечатали другие бостонские газеты, затем новость распространилась дальше, и в результате связь Гарварда с изменяющими сознание наркотиками стала общеизвестной. Но это было еще только начало.
Внезапно на Дивинити-авеню, 5, появились федералы и подняли шум, грозя им инспекцией со стороны местного отдела ФДА.[83] Гарвард мягко отклонил инспекцию, заверив власти, что университет вполне контролирует ситуацию. О том, что ситуация находится под контролем, они сообщили и нагрянувшим репортерам. Программа исследования псилоцибина ныне находится под наблюдением специально назначенного факультетского комитета. А поставки псилоцибина контролируются доктором Даной Фэрнсвортом — представителем университетской службы здравоохранения. И распределяются только под наблюдением комитета. Вдобавок к этому Лири и Альперта попросили вернуть все их личные запасы псилоцибина — требование, шедшее вразрез с представлениями об академических свободах. Однако Лири легко согласился на это. В самом деле, к концу 1961 года руководству Гарварда могло казаться, что проблема с программой исследования псилоцибина вполне успешно преодолена, если не разрешена окончательно. Университету оставалось лишь дождаться, когда у Лири закончится годовой преподавательский контракт, что должно было произойти будущей весной, — и тогда они смогут избавиться и от него, и от всякой сопутствующей ему мистики навсегда.
К сожалению, в Гарварде были не в курсе дел. Потому что если говорить о Лири, то его вряд ли бы взволновало, даже если бы доктор Фэрнсворт запер все запасы псилоцибина и выбросил ключи. Псилоцибин стал для Лири пройденным этапом с тех самых пор, как он получил от Холлингсхеда чайную ложку ЛСД — будто эстафетную палочку — и в результате выскочил в запредельные пространства. Позже Лири писал: «После этого сеанса стало очевидно, что нам неизбежно придется удалиться из Гарварда, да и из общества вообще».
Холлингсхед был англичанином лет примерно тридцати пяти. Он конечно же был высок, с необычными шрамами на лбу и звучным аристократическим произношением. Он выразительно и живо описывал свое обучение в частной школе и свое общение с Анной Фрейд. Лири прозвал его «божественным мошенником» и был очарован его «остроумными рассказами». Однако большинство окружающих считало его просто психопатом. Кто-то заметил: «То, что Тим связался с Холлингсхедом, — самая большая ошибка в его жизни».
В первом телефонном разговоре с Лири Майкл Холлингсхед представился как протеже английского философа Д.И. Мура. Он приехал в Бостон, сообщил Холлингсхед, поскольку Олдос Хаксли говорил ему о Тиме как о человеке, который понимает толк в психоделиках.
Лири пригласил Майкла на ланч в Гарвардский факультетский клуб, где ему большую часть времени пришлось провести, слушая планы Холлингсхеда относительно его будущего романа. Он также похвалялся тем, что принял ЛСД больше, чем кто-либо другой во всем мире. Тим вежливо выслушал его болтовню, пожелал ему удачи во всех начинаниях, расплатился за обед и вернулся в свой офис.
Зазвонил телефон. Это вновь был Холлингсхед: он нуждается в помощи, он на грани самоубийства, ему негде переночевать. Лири отвез его в свой дом в Ньютоне и позвонил в Нью-Йорк знакомым, чтобы разузнать, что представляет из себя его новый квартирант. Держись подальше от него, сказали ему, это подстава. Подстава или нет, но Холлингсхед привез с собой целую майонезную банку с ЛСД.
Способ, которым он добыл эту банку, является хорошей иллюстрацией к тому, насколько быстро распространялись в то время психоделики. Холлингсхед приехал в Нью-Йорк в 1953 году и на протяжении десяти лет был связан с организацией, называвшейся «Англо-американский институт по культурному обмену», который, как предполагалось, способствовал установлению дружественных связей между Англией и Америкой. В дирекцию института входил Хантингтон Хартфорд, а также поэт У.X. Оден. Среди знакомых Холлингсхеда был еще один эмигрант из Англии — Майкл Бересфорд. А Бересфорд, будучи поклонником книги «Двери восприятия», входил в небольшой психоделический кружок, собиравшийся в темном магазинчике в Гринвич-Виллидж, где продавались любые виды корней и растений — пейотль, хармалин, вьюнок пурпурный, мескалин, — причем все совершенно легально. Холлингсхед вместе с Бересфордом участвовал во многих интересных экспериментах с наркотиками. Вершиной их начинаний была совместная покупка нескольких граммов ЛСД, из которых Холлингсхеду достался один грамм (стоивший около 285 долларов) — объем, который соответствует примерно пяти тысячам доз.
