Ни Хаксли, ни Хед никогда не составляли точного плана, каким образом сегодняшний беспокойный мир перерастет в психоделическую утопию. Хотя Хаксли и обдумывал возможность написания другого «Дивного нового мира», в котором психоделическая система образования приводила к настоящей утопии. Но это было слишком фантастично и довольно сложно представить. Он пытался написать нечто в этом роде, но большинство его попыток отправлялись в корзину для бумаг. То, к чему стремились Хаксли с Хёдом, было своего рода постепенным постижением, особенно среди научного сообщества. Если бы они могли привлечь на свою сторону науку, если бы они могли картографировать и каталогизировать Иной Мир, используя принятые инструменты научной правды, всегда осторожной, чтобы не тревожить обывателей грандиозными заявлениями, то у них появился бы шанс… И осуществить это можно было, привлекая на свою сторону как можно больше исследователей «лабораторного сумасшествия» и ученых, занимающихся ЛСД И позволить им соприкасаться с «самым лучшим и чистым» под видом законных научно-исследовательских работ.
«Тот, кто вернулся, побывав за Дверью в Стене, никогда уже не будет прежним, — написал Хаксли на последних страницах «Дверей восприятия». — Он станет более мудрым, но менее самоуверенным, более счастливым, но менее удовлетворенным собой. Более скромным, как человек, который познал свое невежество…» Как апостол Павел по дороге в Таре, то есть открытым для разных точек зрения.
Важно понять, что Хаксли вовсе не предлагал массового паломничества в Иной Мир. Он был очень избирателен. Когда романист Кристофер Ишервуд, друг Хёда и ученик того же самого Свами Прабхавананды, у кого Хаксли изучал ведантический индуизм в сороковых годах, попросил мескалин, ему было отказано — как человеку слишком непостоянному. Раздраженный Ишервуд позднее сам раздобыл немного мескалина и попробовал его однажды в Лондоне. Он направился к Вестминстерскому собору, чтобы «увидеть, есть ли там Бог». Его там не было. Фактически его отсутствие было настолько глубоко, что Ишервуд начал безудержно хихикать и был вынужден спрятаться в укромном уголке, пока не смог полностью восстановить самообладание. В этом огромном, продуваемом всеми ветрами соборе не было и следов божественного.
Но если на горизонте появлялся подходящий человек, он обычно удостаивался чести. Так произошло, например, с Аланом Уоттсом, который был моложе Ишервуда (он родился в 1915 году), бывшим англиканским священником, превратившимся в свободного философа. Правда, случай Уоттса был особым, поскольку в молодости он вращался в тех же самых теософских кругах, к которым в тридцатых принадлежали Хаксли и Хёд. Он был протеже Кристмаса Хамфриса, английского адвоката, стоявшего во главе лондонского буддистского клуба. Когда Уоттс не смог поступить в Оксфорд, Хамфрис с друзьями начали посвящать Алана во всё «оккультное и нетрадиционное, что только есть под солнцем». И Уоттс зарекомендовал себя способным учеником. В девятнадцать, когда он издал первую книгу, его стиль уже полностью сформировался. Уоттс умел излагать любые самые сложные темы так, что они становились ясными и прозрачными. Это было скорее не литературным даром, а качеством ума. Когда Уоттс впервые встретился с Хаксли, он участвовал в радиопостановке в Сан-Франциско. Ему звонили старушки из Окленда и спрашивали о самых ужасных вещах, например как дзенское «сатори» соотносится с католической концепцией праведности. Не моргнув глазом, Уоттс открывал рот (в котором всегда дымилась зажженная сигарета — он изумлял радиомехаников своей способностью одновременно говорить и курить) и нужными словами объяснял — десять, пятнадцать, двадцать минут, — пока радиомеханик не давал ему знак, и тогда он мгновенно и всегда очень логично заканчивал ответ. Исследователи ЛСД любили Уоттса именно за разговорчивость. Когда он хвастался, в мире не существовало наркотика, который заставил бы его замолчать.
Свами Прабхавананда
Уоттс не сразу оценил психоделики. Поначалу это ему показалось «абсолютно невероятным, что истинный духовный опыт можно получить, съев какую-то химию. Видения и ощущение восторга — да. Возможно, необычные ощущения, словно учишься плавать». Первый раз приняв ЛСД, он пережил моменты «оживленной красоты», но «едва ли то, что можно назвать мистическим». Но зато в следующий раз он уже испытывал полностью мистические переживания, что, с одной стороны, привело его в замешательство, с другой — было поучительно. Привело в замешательство, потому что Уоттс всю свою сознательную жизнь занимался духовным поиском, и теперь он достиг цели не благодаря соответствующей духовной дисциплине, но просто растворив ампулу в стакане дистиллированной воды; а поучительно, потому что проникновение за Дверь оказалось не примером дзен-буддизма, в котором специализировался Уоттс, а скорее образцом индуизма, словно индуизм был «локальной формой определенного немыслимо древнего тайного знания, которое таится у любого человека в уголке сознания, но никогда себя не обнаруживает».
Оскар Дженигер всегда считал, что приезд Алана Уоттса был ключевым моментом в истории психоделиков, потому что влияние Уоттса распространялось на совсем другие круги. В Сан-Франциско он был важной фигурой среди местной богемы. И, несомненно, оказал влияние на молодого кузена Дженигера, Аллена Гинсберга, который в поисках духовных ценностей обратился к восточным учениям.
Тот период был очень важен, хотя сложно сказать, что из при-сходящего тогда было наиболее важным. В Канаде Осмонд начал применять ЛСД в лечении алкоголизма — и с многообещающими результатами. В то же время он дал попробовать ЛСД своему старому школьному товарищу, а теперь члену парламента, Кристоферу Мэйхью. Он предложил Мэйхью использовать свои связи, чтобы уговорить Би-би-си отснять короткий научно-популярный фильм про мескалин. Мэйхью предложил себя в качестве подопытного кролика, и съемочная группа Би-би-си отправилась к нему домой в Суррей, снимая на пленку, как Осмонд дает ему 400 микрограммов гидрохлорида мескалина. То, что пос-ледовало затем, теперь можно было бы легко предсказать: Мэйхью начал через нерегулярные интервалы выпадать из реального пространства-времени и попадать в место, «полное лучащегося света, словно снег, освещенный невидимыми солнечными лучами». Хотя по часам Осмонда эти путешествия длились секунды, для Мэйхью они, казалось, продолжались целую вечность.
— Меня снова здесь нет и уже долго, — внезапно объявил он, во время одного из тестов Осмонда. — Но вы вообще не заметили, что меня нет.
— Когда вы вернетесь? — спросил Осмонд.
— Я теперь в вашем времени, — ответил Мэйхью, но через несколько минут вновь сказал: — О, я снова там!
Подобно Олдосу, Мэйхью заглянул и в темные части Иного Мира. «Были моменты когда я воспринимал все с ужасающей яркостью, и это сводило с ума», — писал он в отчете о своем опыте, опубликованном в лондонском «Обсервер».
Другая иллюстрация к тому, как развивались события: в 1954 году Джеральд Хёд читал лекции в Пало-Альто, в организации «Секвойя семинар». Среди слушателей был инженер по имени Майрон Столярофф. Столярофф отвечал за перспективное планирование в «Ампекс», одной из первых компаний высоких технологий, появившейся в регионе к югу от Сан-Франциско. Столярофф, немного послушав Джеральда, решил, что перед ним один из великих мистиков. Так что когда Хёд начал превозносить изменяющие сознание наркотики, Столярофф удивился. «Я думал, что вы и так можете попасть во все эти места, — сказал он. — Зачем же вы их принимаете?» «Просто они открывают двери и позволяют различными путями попасть во множество измерений», — ответил Хёд.
Отдавал ли он себе в этом отчет или нет, но Майрон Столярофф был уже завербован. Несколько месяцев спустя, остановившись по делам в Лос-Анджелесе, он посетил Хеда и долго обсуждал с ним наркотики, изменяющие сознание. В какой-то момент в разговоре всплыла фамилия Хаббарда, и Хед заметил, что если Столярофф хочет попробовать все эти вещества, Эл сможет помочь ему. Столярофф написал Хаббарду, и вскоре Эл — «веселый парень», «излучавший волны энергии», — появился у него на пороге с резервуаром карбогена. После знакомства и формальных предисловий Эл предложил Столяроффу вдохнуть немного карбогена, и спустя полминуты директор по перспективному планированию полностью расслабился.
