Ищите.

Обыск ничего не дал: нужной телеги в хозяйстве не нашлось. Домой неудачливые сыщики возвращались молча: милиционеры дремали, а Кузьма грыз ногти, пытаясь понять, что он видел на руках и шее Ксении Распутиной, и могут ли дешевые стекляшки так полыхать огнём в свете свечей. А ещё на запястье тяжело звякнули массивные браслеты. Разглядеть успел не всё, но то что видел, притаившись у окна, прежде чем ворвался в дом, врезалось в память   и не давало покоя. С милиционерами он об увиденном говорить не стал. Странная она была, эта Ксения. Появилась здесь аж из самой Москвы-столицы, и как ни старалась, всё равно отличалась от местных баб. Несколько лет назад оперуполномоченный, по-видимому, что-то заподозрил и послал запрос в Москву. Ответ пришел быстро: Иванова Ксения Петровна, из мещан, отец учительствовал в гимназии, погиб на войне, вся семья умерла в 1919 от холеры, одна Ксения, хоть и работала в госпитале, выжила и уехала. Когда оперуполномоченный вызвал к себе Ксению, чтобы расспросить  её подробнее, она отвечала просто и точно. Дома она ещё раз возблагодарила мать за то, что перед бегством из Москвы, та позаботилась о новых документах для дочери.

Аня.

 Лом был тяжелый и с первого удара легко вошёл в  обгоревшее бревно стены, от  завалинки отвалился кусок. Там что-то звякнуло. Расширив дыру, Аня вытащила тяжёлую металлическую коробочку.

Странно, но огонь не повредил камням, хотя шкатулка была вся в копоти. В ней Аня нашла два десятка  монет,  браслеты, колье, крест, несколько серег и колец. Особенно выделялся тонкой работы перстень с темным изумрудом, как предположила Аня. Оправа, удерживающая камень, была сплошь покрыта в два ряда мелкими бриллиантами и в лучах лампы полыхала огнем. Все предметы были из золота, только иумрудно-бриллиантовый перстень – из серебра. Она долго держала его в ладони, не решаясь надеть. В эту ночь Аня не пошла ночевать к Ольге Петровне, осталась дома и долго молилась перед иконой, выпрошенной у соседки. Узнала её сразу, как увидела. Это был образ богоматери «Нечаянная радость», что принадлежал раньше бабушке Лизе. Молилась легко и действительно радостно, даже не от явной ценности клада. Было что-то в нём таинственно смущающее, очень уж странно он ей дался. Тревожность постепенно покидала душу, зато крепло ощущение, что соприкоснулась Аня с каким-то иным миром. А ночью ей приснился сон. Она  не сразу поняла, что видит себя. Другая прическа, странная одежда, но, главное, выражение лица:

Не бойся меня. Вот мы и свиделись.

 Кто Вы?

 Гостья улыбнулась. Её видение было нечётким.

На меня столько навалилось в последние дни: пожар, клад этот. Вот кольцо. Ой, у Вас такое же!

Я знаю, – мягко отозвалось видение: мы смогли встретиться благодаря ему. Я прошу тебя его не снимать, по крайней мере надолго. Мы ещё увидимся, и не раз. Мне очень трудно у вас в первый раз.

Видение растаяло, но она услышала последние слова: Не бойся меня. Мы, наконец, встретились.

Отражение, но странно, что наши движения совсем не совпадали, – успела подумать Аня и вдруг поняла, что сидит за столом, перед ней шкатулка, а на пальце  перстень с изумрудом. Глаза сами нашли икону, Аня перекрестилась, но перстень не сняла, с ним и легла. Долго не могла заснуть, думала, что появился новый сюжет: редко-редко, но случалось ей грезить наяву. Еще в детстве началось. Жили они в новом микрорайоне на краю города, напротив дома в километре от него полого раскинулся холм. Выпал неровный первый снег, Аня так внимательно рассматривала испещрённый пятнами склон, что в какой-то момент увидела  несущуюся стаю волков. Чуть позже, даже пятилетним умом она поняла, что всё ей привиделось, но в кошмарах лавина серых хищников возникала снова и снова.

 Наутро Аня так и не смогла определиться. Дом завораживал её уже по -настоящему, и его нужно было приводить в порядок. С утра она внимательно осмотрела место, откуда вынула шкатулку. Ей стало ясно: тот, кто прятал клад, явно не собирался им пользоваться: чтобы достать шкатулку, нужно было разрушить стену, как это сделал пожар.

Хоть бы записочку положили, – почему-то происхождение драгоценностей волновало её не меньше самого факта обретения целого состояния. В её юридической практике не было подобных дел, и она принялась вспоминать, сколько придётся платить налога, если она заявит о находке. Выходило, что клад – её собственность, он найден не в земле, а внутри помещения, унаследованного ею и принадлежащего только ей. Аня пожалела, что нет выхода в Интернет:

Хоть бы цену монет узнала! А так только гадать остаётся, сколько это стоит. Но на квартиру и кое-что, конечно, хватит. Стоп, дорогая, а ты способна расстаться с этой красотой?

Она то раскладывала на столе украшения, то примеряла, то восхищалась, то приходила в ужас, чем ей всё это грозит: два гарнитура, один краше другого, пара старинных браслетов, изумительный перстень.

Кто же его носил? Интересно, бабушка Лиза знала об этом кладе? А может, она его и спрятала? Так, так, по документам дом был построен в 1940 году, и бабушка говорила, что заселились они в новый дом перед войной. Чьё же сокровище: бабушки или деда. Скорее всего, бабушки, слухи о её матери-дворянке Ксении были неспроста. Как жаль, что меня тогда всё это не интересовало. А может, дед Илья? Тут, вообще темно, неизвестно даже, как он оказался в Сибири. Страшная жизнь была. Даже детям своим ничего не говорили: боялись, что те могут проговориться.

Аня почти не помнила дедушку Илью. Он умер, когда ей было пять лет. В бабушкиной спаленке на комоде раньше стояла фотография седоусого и очень строгого, как казалось Ане, деда. Бабушка редко сидела без дела, только перед этой фотографией. Несколько раз она заставала бабу Лизу, непривычно печальную, как будто чужую. Увидев внучку, та подхватывалась, начинала снова хлопотать. Аня помнила, что совершенно особенным для бабушки было второе августа, Ильин день. За всё детство раза три – четыре Ане случалось в этот день гостить у неё. Баба Лиза с вечера стряпала хворост, варила холодец. Наутро пекла сладкие блинчики, варила кисель и торопливо собиралась к автобусу, брала с собой внучку. Ехала в Залари, всегда на одно место – площадь, где с одной стороны раскинулся базар, а с другой – старый парк. Если был воскресный день и базар работал, бабушка давала внучке денег на мороженое, просила  знакомых присмотреть за ней, а сама уходила. В будни Анечка качалась на карусели у самого входа в парк. Отлучка бабы Лизы всегда была недолгой. В последний раз, за год до  её смерти, повзрослевшая уже Аня на качели не пошла, а просто стояла у парковой стены. Старинный парк, небольшой, но когда-то ухоженный, теперь зарос травой, среди разросшихся деревьев и кустов ещё проглядывали чьи-то гипсовые статуи и остовы аттракционов, какие-то постройки. Бабушкина фигура то появлялась из-за деревьев, то исчезала. Девочке стало скучно и она пошла на поиски  бабы Лизы, нашла её сидящей на скамейке. Бабушка смотрела на Аню, но  не видела: она плакала.

Бабуля, тебе больно? Ты упала? Ничего не сломала? – кинулась к ней внучка. Баба Лиза потрясла головой, белейшим платочком промокнула глаза, только потом тихо ответила:

Что ты, милая, притомилась я, не пугайся, солнышко.

Возвращались к машине в молчании, Анечка заметила, как неохотно бабушка покидала сад, и крепко держала её за руку. По дороге ей пришла мысль, не прихватило ли у бабы Лизы сердце, Аня решила, что сегодня не отпустит её на кладбище одну. Она не раз бывала у дедовой могилы, но впервые это случилось в Ильин день. Там, глядя на бабушку, с пронзительной ясностью она поняла, что у бабы Лизы когда-то была другая жизнь, и что не всегда главной заботой её было накормить внучку. Сейчас Анна ругала себя, что не расспросила бабушку о деде Илье ни в тот вечер, ни позже. Пятнадцатилетняя девочка сумела уловить боль и тоску старой женщины, но  постеснялась говорить об этом. А через год баба Лиза умерла.

 Ладно, хватит тут, как царь Кащей над златом чахнуть, пора домом заниматься. Не готовит ли он ещё каких-нибудь сюрпризов?