Ане не спалось. История, рассказанная соседкой требовала рационального объяснения, и она его искала. Кунгуровых Аня знала плохо, скорее по рассказам отца, чем личным впечатлениям. Он очень одобрительно отзывался об арендаторах. Случилось однажды, что Кунгуров приехал к отцу в конце зимы, 23 февраля. Гостя усадили за стол, и, выпив, он такое рассказал, что отец, по-советски интернационалист, ещё долго не мог успокоиться. Даже приехав поздравить дочку с восьмым марта, он только и говорил об ужасах девяностых, когда распался Советский Союз. В Алма-Ате, откуда сбежали Кунгуровы, творился беспредел. Кстати и тогда, как вспомнила Аня, у несчастной семьи была всего лишь ночь на то, чтобы исчезнуть из города. Сосед – казах просто вечером предупредил, что если они завтра ещё будут в квартире, он придет с братьями и всех зарежет как баранов. Вот так и оказались Кунгуровы в далекой сибирской деревушке с жалкими пожитками, уместившимися в одном чемодане. Начинали с нуля и смогли стать на ноги, пятерых детей вырастили. Нет, если б глава семьи был слаб, не выжили бы. Что же его так напугало? Аня знала, родственников или близких друзей у них не было ни в России, ни в зарубежье. А, если так, что ещё можно вычитать в журнале, чтобы поседеть. Несколько номеров журнала «Домашний очаг» она нашла на подоконнике кухни. Перелистав их, она ничего особенного не обнаружила. Загадка! Никто накануне к Кунгуровым не приезжал, писем не приходило, ближайший телефон был в райцентре, сотовой связи не было. Оставалось одно – конфликт с кем-то из местных. Но скрыть такое в деревушке, где всего-то сотня жителей, невозможно. Не надумав местных проблем, Аня вновь задумалась о прошлом Кунгуровых. Её, по семнадцатилетнему независимую, при первой и единственной встрече с семейством, поразил пришибленный вид детей. Старшая девочка, почти ровесница Ани, очень коротко и неумело стриженая была покрыта следами от шрамов. На её загорелой коже они выделялись бледно-розовыми пятнами. А когда Аня случайно коснулась её плеча, та болезненно вскрикнула. Потом, на берегу озера она, не отрывая глаз от лунной дорожки, рассказала, как за два месяца до их бегства из Казахстана, её избили в самом центре Алма-Аты. Днём. Она шла с подружкой по улице, когда услышала, как грязно их обсуждают сзади. Трое парней, уйгуров, пояснила она, хотя Аня тогда не поняла, но запомнила слово, лениво шли по пятам, плевали им на голые ноги.
Я тогда не выдержала и попросила их оставить нас в покое, – она помолчала, прежде чем завершить горький рассказ: я вдруг полетела вперёд, на асфальт. На мне была светлая юбка, любимая, джинсовая. Я её видела потом, там след ботинка остался. До сих пор забыть не могу. Потом они меня пинали, до крови, голову разбили. Не знаю, как жива осталась, хотела потом в больнице руки порезать. Врачи откачали.
Аня плакала тогда, да и сейчас в горле появился ком. Бедный ребёнок. Но какая связь между трагическим прошлым и настоящим семьи Кунгуровых. Сейчас та девочка – замужняя женщина.
Засыпая, она решила, что съездит в райцентр и найдёт своих сбежавших арендаторов. Но поездка только ещё больше разожгла её тревогу. Поседевшего главу семейства она не увидела – он слёг в больницу и категорически был против встречи. Жена его божилась, что ничего не знает, обмолвилась только, лишь бы настырная гостья не рвалась к мужу, что знак ему дан был прямо на стене. Добавила ещё, что ЭТО потребовало от мужа молчания, иначе с семьёй случиться беда, поэтому она сама не хочет расспрашивать и другим не даст. Ничего не добившись, Аня вернулась в деревню. Теперь её страх перед ночными шумами дополнился подозрительностью к стенам. Собственно стена на кухне была одна, остальные были заняты окном, огромной русской печью, дверями и полками. Почти пустой оставалась стена за печью. Аня теперь боялась повернуться к ней спиной. Себя она успокаивала тем, что хозяину чертовщина померещилась, мало ли как бывает: наработался за день, перегрелся на июньской жаре. Под вечер она даже кота в дом зазвала. Матёрый котище, привыкший жизнь проводить на вольном воздухе, быстро раскаялся, что соблазнился вкусной едой, рвался на волю, однако Ане его периодические вопли и царапанье были приятнее, нежели гнетущая ночная тишина с непонятными шорохами. Запретив себе думать о домовых и прочей нечисти, она мыслями перенеслась в детство. Вот окно, где раньше рядом под потолком темнела икона. Трогать её баба Лиза запрещала, и маленькая Анечка забиралась на стул, чтоб разглядеть изображение женщины с ребенком, перед которым вечером бабушка молилась. Когда она подросла, икона сделалась столь привычной, что уже не привлекала внимание. Теперь угол был пуст. Аня перекрестилась на окно, из молитв она знала только «Отче наш». Она была благодарна бабушке, что та ребёнком сводила её на крещение, родителям мысль об этом даже в голову не приходила. А бабушка Лиза, в один из немногих приездов к ним в город, взяла внучку за руку и отвела в церковь. Ничего особенного бабушка о боге, церкви не рассказывала, но из немногословных реплик, скупых движений Анечка уяснила, что никакая критика с её стороны недопустима. Поэтому она не изводила бабушку замечаниями: а вот космонавты там летают, но бога не видели. Когда она начала учиться в университете, стало модно иметь на шее крестик, да ещё выставленный напоказ, её такая показная суета раздражала. Несколько раз Аня заходила в церковь, скорее из любопытства, периодически увлекалась каким-нибудь религиозным вопросом, но спросить не решалась. В конце концов, есть Интернет. Сейчас же она раз за разом шептала единственную знакомую ей молитву, испытывая странное умиротворение. Успокоившись, она задумалась над вполне прозаичным вопросом: как быть дальше? Свою городскую квартирку она снимала так давно, что привыкла к роли хозяйки. Уезжая надолго, она старалась сдать её знакомым. Также Аня поступила и сейчас, так что возвращаться до сентября было особо некуда. С другой стороны, выходило, что продать деревенский дом, находясь в городе, будет проще: здесь даже сотовой связи не было, чтоб связаться с потенциальными покупателями. Она разрывалась между желанием удрать в город и привычкой доводить начатое дело до конца. А первоначальный план, возникший после звонка Ольги Петровны был таков: прожить лето в деревне.
Конечно, я сглупила, приехав одна. Рассчитывала, что возобновятся старые связи детских лет, всё-таки компания у нас была большая, – думала Аня: кто ж знал, что свободный вечер и нормальный деревенский житель понятия несовместимые.
С пьяницами её общаться не тянуло. Несколько человек из таких уже пытались нанести ей визит. Сегодня заявился Пашка, Паша Дубов. Нетрудно догадаться, что в детстве он имел незатейливое прозвище, тем более, что благородные дубы в Сибири не растут, а значит, это слово воспринимается исключительно в смысле тупости. Аня усмехнулась, вспомнив школьную историю с урока литературы «Размышления Болконского под дубом». Одноклассники Пашки Дуба рассказывали, что урок был сорван. Она Пашку старалась избегать с детства, он платил ей той же монетой. Но сейчас он стал просто назойлив, и Аню это пугало. Сегодня она его впустила в дом и даже угостила, в надежде выведать, что Пашка узнал от младшего Кунгурова. Выпив, тот всего лишь повторил, что Аня слышала от Ольги Петровны. С трудом выпроводив недовольного Дуба, она постаралась заснуть. Разбудили её истошные вопли кота. Её дом горел. Аня вмиг оказалась на улице. Возле дома уже бегали люди. Пожар потушили быстро. Героем дня, вернее ночи, оказался Петька. Всем вновь подбегавшим он с гордостью повторял, что решил проведать свою кучу песка и заметил ещё метров за сто, как у дома копошиться чья-то фигура. Когда он подбежал, пожар уже начался.
Точно говорю, бензином воняло. Поджёг ирод, а сам сбег, огородами ушёл. Я скорее песочком и начал огонь закидывать. Хорошо, ведро на заборе висело. Огонь то низко занялся, от самой завалинки.
А ты разглядел, кто был-то у дома? Фигура-то на кого похожа была? Куда побежала? – спрашивали односельчане.
