Пойдём, Ксеня, а то дочке твоей худо будет. Скоро изверг придёт, – обернувшись к Лизе, добавила:
Подожди меня здесь с часок.
Лиза готова была ждать и дольше. Сквозь ветки деревьев она разглядывала больницу, гадая, где сейчас её мама, вспоминала её слова и ничего не понимала. Поэтому, когда вернулась тётя Маня, она набросилась на неё с расспросами. Ответ её напугал:
Лизавета, мать твоя, тронулась умом, несладко ей пришлось. А кому сейчас сладко? Говорит редко и всё загадками. Тебе то что сказала?
Просила, чтоб я пряталась от каких-то Лыховых. Я ничего не поняла. Почему я должна прятаться, тетя Маня?
Ох, не знаю. Ты – дочка кулацкая. В детдом тебя, наверное, хотят отдать, чтоб забыла родителей своих.
А вы знаете, где папа? Я побоялась у мамы спрашивать.
Забрали его. Куда, точно не знаю. По слухам, всю партию арестованных отправили в Черемхово, на шахты. Ты, девка, туда не суйся, а то я смотрю, глазёнки твои засверкали, – вдруг строго добавила Маня и ласково погладила стриженую голову Лизы. Лиза так никогда и не узнает, что именно в этот миг Марья решила не выдавать её Лыховым. Очень уж в этот момент напомнила она Марье её младшего сына, умершего зимой от скарлатины.
А где сейчас мама?
Спит. Пошумела немножко, доктор ей укол поставил.
Что значит, пошумела?
Лиза, ты уже большая, ты понимать должна, что, когда у человека ум больной, он себя по-другому ведет. Если иной раз и случиться просветление, как сейчас, то ненадолго. Будет божья воля, поправится твоя матушка, ты молись за неё. А сейчас тебе лучше уехать отсюда подальше. Ты куда собираешься, мать что-нибудь посоветовала?
Нет, у нас всю родню забрали.
А где ты всё это время была?
В лесу, в какой-то зимовьюшке, – Лиза солгала, не задумавшись, даже сама удивилась.
Что дальше то делать будешь?
Не знаю. Тетя Маня, а вы почему в больнице?
Так я тут санитаркой работаю.
А живёте здесь в Заларях?
А вон видишь дом, я там угол снимаю. Только ко мне нельзя. Тебя сразу увидят.
Я понимаю. Я вас завтра найду.
На этом они расстались.
Воспоминания Лизы подошли к самому страшному моменту. На следующий день мама умерла. Ей не удалось попрощаться. В том же одичавшем прибольничном лесочке тётя Маня, утирая краем платочка слезы, убедила ошеломлённую новой бедой девочку срочно уехать:
Милиция подозревает, что мать твоя с кем-то встречалась, если появишься близко, сразу арестуют. Может оно и к лучшему, запомнишь маму свою живой.
Как она добралась до Иркутска, Лиза точно не помнила. С родителями она несколько раз бывала в городе. Отец иногда возил сюда на продажу масло, сало, пока торговал, жил на квартире дальней родни, Лиза тоже здесь бывала. Ей показалось, что в большом городе тёте Груне будет легче спрятать её. Тётя жила с дочерью тихо, незаметно. Когда-то, ещё до революции, им принадлежало несколько торговых лавок в городе и хороший деревянный дом на набережной Ангары. В семнадцатом году во время декабрьских боёв большевиков с юнкерами, дом обгорел. Семья Груни перебралась во флигелёк, да так там и осталась, ни на что не претендуя. Умер муж, за ним почти взрослый сын, Груня осталась одна с младшей дочерью Ниной, на жизнь зарабатывали пошивом белья, одежды. Когда полумёртвая от пережитого Лиза добралась до них, тётя Груня пригрела девочку, выходила её. Летние потрясения изменили Лизу не только внешне. Ласковая, улыбчивая, немножко избалованная девочка превратилась в осторожную, никакого труда не чурающуюся, почти взрослую женщину. Пока выздоравливала, посмотрев на работающих по очереди на зингеровской машинке родственниц, сама попросила иголку с ниткой и переделала для себя старенькие Нинины платья. Оказалось, не зря учила Ксения дочку шить, приметив Лизино мастерство и изобретательность, Груня начала приносить на дом работу и на её долю. С первых же денег решили проблему документов, удалось подобрать подходящую метрику. Главное, сохранилось имя. Елизавета Николаевна Алексеева, 1917 года рождения, так значилось в документе. Можно было, наконец, вздохнуть чуть свободней, хотя на улицу Лиза старалась не выходить.
Тётя Груня, что за шум был сегодня ночью у соседей?
Арестовывать приезжали. Увезли хозяина и мужчину, что жил у них, – вздохнула тётка.
Я не хочу вас подводить. Вдруг милиция придёт сюда в дом.
Груня промолчала тогда, а через день, вернувшись после отлучки, подсела к девочке и предложила:
Есть семья, оба – люди с положением, врачи. Им нужна в доме нянька и помощница, сами то они почти всё время на работе. Девушка, что у них сейчас работает, завтра уходит, на завод устроилась. Согласна? Дочке ихней два года, сможешь присматривать? Ещё надо в доме порядок держать и еду готовить.
Тетя Грунечка, конечно. А что, если расспрашивать начнут, кто я, откуда?
Не будут, некогда им будет с тобой разговоры разводить, им помощница в доме нужна надёжная. Я за тебя поручилась, так что, смотри, не подведи! С маленькими то приходилось водиться? Ну я тебя подучу, дело нехитрое.
Приходилось, я нянчилась с племянниками.
Вот и ладно! Завтра после обеда пойдём к ним, а сейчас надо тебе кое-какую одёжку ещё подсобрать, всё в порядок привести.
Так Лиза оказалась и нянькой, и домработницей. Она быстро втянулась в дело, хозяева были довольны. Вскоре Лиза поверила, что никого её прошлое не волнует. Врачи оказались по женской части, при этом муж считался лучшим специалистом в городе, а потому даже самое высокое начальство относилось к нему с уважением.
Дочка у врачей была прехорошенькая, забавная толстушка Машенька. Рядом с ней начала оттаивать измученная лизина душа. Само собой выходило, что забывалась старая жизнь, каждую минуту Лиза старалась заполнить каким-нибудь делом. Хозяйка, Софья Андреевна, однажды увидев дочку в незнакомом платьице, долго не могла поверить, что его из старых тряпок Лиза сама сшила. Всё больше и больше заказов получала она. В первое время шила, конечно, для хозяйской семьи, потом для их знакомых, соседей. В её крохотной комнатке, рядом с Машенькиной, всегда лежала какая-нибудь начатая работа, радости Лизы не было предела, когда врачи подарили ей на Первомай швейную машинку. Тётя Груня, изредка забегая в гости, нарадоваться не могла на успехи своей протеже. С таким мастерством Лиза, по её мнению, всегда будет иметь работу.
Лиза очнулась от раздумий. Слезы высохли. Близилось утро. Заглянув в спальню Машеньки, убедилась, что та спокойно спит, немного постояла над её кроватью.
Как Маша выросла! Скоро уже пять лет исполнится. А вдруг я стану не нужна здесь. Машеньку могут отдать в детский сад.
Вернувшись в комнату, Лиза опять вспомнила про свой день рожденья. Одно из первых воспоминаний детства было связано у неё как раз со днем, когда ей исполнилось пять лет. Мама испекла воздушный пирог, отец смастерил из воска крохотные свечечки. Лизе так нравилось смотреть на них, а родители, весело смеясь, убеждали её задуть весёлые огоньки. А потом она, повизгивая от предвкушения, разворачивала огромный свёрток, уже догадываясь, что в нём настоящая кукла. Как же она полюбила её, подружку своего беззаботного детства. Кукла осталась тогда в доме. Сломали её, или может быть, с ней играет теперь другая девочка? Закрыв глаза, Лиза пыталась вспомнить свой дом, свою комнату. Счастливое милое детство! Какой злой ветер задул тебя, как свечку? Лыховы. Это слово навсегда врезалось в её память, хотя даже про себя Лиза старалась его не произносить. Всё зло, существующее в мире, казалось, воплотилось в нем.
Мамочка! Я даже не знаю, где ты лежишь. А, что если, съездить! Я так изменилась, кто меня узнает? Два с лишним года уже прошло, по документам мне теперь девятнадцатый год идет, и никто ещё ни разу не засомневался.
Лиза была права, в её лице уже не осталось ничего детского. Скорбные складочки вокруг губ, привычка щурить глаза за шитьем, затвердевшие от работы ловкие руки могли принадлежать и двадцатилетней женщине. Тем более, что Лиза сильно подросла, подростковая угловатость давно исчезла. Вообще, если бы Лиза интересовалась этим вопросом, она обнаружила бы, что стала очень хороша собой. Но именно в этом она ещё оставалась сущим ребёнком. Приняв решение просить Софью Андреевну об отпуске, Лиза перекрестилась и легла спать. За окном стояла непроглядная тьма.
