Я недели две буду очень плотно занят: серьёзные переговоры, если не приеду, подставлю партнеров. Ты подождёшь меня здесь или встретимся в Иркутске.
Лучше подожду, – прошептала Аня. Обрадованный Андрей вытащил телефон, попросил её продиктовать номер.
А теперь, на всякий случай, запиши мой.
Аня терпеть не могла записывать номера сотовых на бумажки, поэтому поинтересовалась его визиткой.
Увы, с собой нет. Все на свадьбе раздал.
Пришлось вставать и искать свой телефон, скорее всего разрядившийся. Аня высыпала содержимое сумочки на кровать, вместе с сотовым на простыню легли драгоценные гарнитуры. Реанимировав свой телефон, она ввела в его память номер Андрея. Попрощались нежно. Глядя в окно, как уходит Андрей, она прислушивалась к своим ощущениям: тоска или досада? А виновата её дурацкая привычка переворачивать сумочку. Уже проехала машина, увозя Андрея из деревни, а она всё гадала, почувствовал ли тот её смятение, когда тяжело звякнув, упали на кровать браслеты, кольца, серьги. Почему Андрей не удивился, увидев их, искренен ли был, когда, взяв и подкинув на ладони массивный браслет, обронил:
Надо же, как научились бижутерию делать.
Анька, ты совсем рехнулась. Вроде не в милиции работаешь, а готова любого подозревать, – убеждала потом она себя: Мало, кто из мужиков разбирается в этих вещах. И в конце концов, что такого, что он их увидел? А напрягся, потому что поразился богатству невесты. Тьфу ты, совсем дура! Уже в невесты себя записала. Успокойся и займись делом.
Семейная летопись. 1936
Надежда – тонкая игла
сегодня в окруженье фей,
Они вперед на много дней
ткут кружева из полотна.
Девятнадцатого января Лизе исполнилось шестнадцать лет. Она вспомнила об этом только поздно вечером, когда закончила шить. Сложив стопкой четыре штуки белья, аккуратно завернула всё в кусок холста, чтобы завтра с утра отнести заказчице. Уже несколько лет она подрабатывала белошвейкой, жизнь её постепенно налаживалась. Лиза давно запретила себе вспоминать прошлое, но сегодня мысли сами обратились к нему. Милое и беззаботное детство в родительском доме казалось таким далёким, безнадёжно утраченным. Ни родителей, ни фотографий, ни самого дома, даже ни одной вещи оттуда не сохранилось в Лизиной жизни. Прошло всего три года, а казалось, вечность, заполненная страхами, унижениями, борьбой за выживание. Лиза вспомнила, как, сидя в подполе сарая, напряжённо вслушивалась в разговор тети Фроси с какими-то мужиками. Тётя говорила громко, и то Лиза разбирала не каждое слово, мужики что-то требовали. Она чуть не выпрыгнула из подполья, когда голоса раздались совсем рядом, но вовремя вспомнила, что родственники её прячут. Один голос она узнала, дважды этот человек приходил в их дом. Из-за него Лизе пришлось бежать, так настоял отец. Но как же трудно усидеть на месте, когда слышишь:
Бедная мать, присмерти уже, дочку просит найти, чтоб успеть повидаться, а мы найти эту дочку не можем.
Мамочка, родная, не умирай, я найду тебя, – шептала девочка в мокрые от слёз ладошки, но сдержалась, сумела не закричать пока чужие не ушли со двора. Лиза просидела в подполье до темноты, так велела тётя, на миг забежавшая в сарай. Но ночной разговор не принёс облегчения. Тётя Фрося настаивала, что к Лыховым у неё веры нет, что всё слишком подозрительно и, если отец Лизы заставил дочь прятаться, то так тому и быть.
А точно мамы в доме нет?
Нет, милая, мы с Иваном там были.
Может мама вернулась после вас? Я её там подожду. Там есть, где спрятаться, – умоляла девочка.
И думать забудь об этом, Елизавета! Твое дело – волю отца исполнять. Поживём-увидим. А братцы Лыховы, запомни крепко, мерзавцы, как их только земля носит! Они, наверное, специально это сказали, надеялись, что ты где-нибудь спряталась и услышишь. Ты умница, Лизонька, что не вскрикнула. Утащили бы они тебя с собой.
Пусть бы тащили, зато к мамочке с папенькой.
Глупенькая ты моя, – измученная волнениями дня, Фрося заплакала, и Лиза отступилась с разговорами.
В следующую ночь Иван ещё раз сходил на Хлопунову заимку и обнаружил, что её заселяют незнакомые люди. Понаблюдав из лесу за ними час-другой, Иван вышел к людям, объяснялся знаками, как немой. Понял, что люди эти – сами ссыльные, издалека, им ещё повезло: будут жить в готовых домах. О бывших хозяевах, понятное дело, они ничего не знали.
Вспоминая всё это сейчас, Лиза плакала. Ей тогда всё-таки удалось увидеть мать. Из тёткиного дома она сбежала. С первых дней Фрося одела девочку в старенькую мужскую одежду, Лизе осталось только отрезать косы и, прихватив Иванов картуз, она рано утром тихо покинула дом. Как хотелось девочке заглянуть в родной дом, но, зная, что родителей там не найдёт, она направилась в Залари. Добираться лесными тропами пришлось более суток, к счастью в пути ни с кем не столкнулась: ни с людьми, ни со зверями. В Залари вошла среди каких-то обозов, тянувшихся в направлении базара. Проходя мимо церкви, глазам своим не поверила: белокаменная красавица стояла с выбитыми окнами, верх колокольни уже исчез, какие-то мужики с уханьем ломали купол. Всё вокруг было замусорено, загажено. Лизино сердечко сжалось от страха: мир менялся до неузнаваемости. Сколько раз она бывала на этой площади, хоть и не в большом почете была церковь, но большинство народа всё же крестилось, проходя мимо. Сейчас же люди проходили просто мимо, изредко только кто-нибудь низко склонял голову. Лиза просунула руку в ворот рубахи, сжала крестик и заметила пристальный взгляд какого-то парнишки. Глубже надвинув картуз, она быстро пошла по улице. Лиза знала, где в Заларях располагалась небольшая больница, выйдя к ней, обошла вокруг, вглядываясь в окна. Ей повезло, на завалинке сидела женщина, соседка дяди Федора. Лиза часто играла с её детьми, когда гостила у родственников в Красном Поле. Осторожно подойдя, девочка шёпотом спросила:
Тётя Маня, вы меня не узнаёте?
Ты чей будешь, малец?
Лиза тихонечко объяснила и заметила, как испугалась тётка:
Ты, стало быть, мать свою проведать пришла?
Она здесь? – вскрикнула девочка.
Тихо! – женщина, подумав, сказала:
Здесь. Ты отойди за деревья и жди. Ни с кем не разговаривай. А лучше спрячься. Я попробую Ксеню вывести.
Лиза просидела в кустах больше часа, искусала все губы, чтоб не плакать, но готова была и до ночи сидеть в густой траве среди разросшихся кустов и деревьев. Мимо бродили, разговаривали разные люди. Наконец, появились две фигуры, петляя по больничному двору, они всё ближе подходили к тому месту, где пряталась девочка. Женщина, опиравшаяся на руку тёти Мани, шла низко опустив голову, странно маленькой казалась её голова, обтянутая сереньким платочком. Даже увидев лицо, Лиза не сразу поняла, что это – мама. Всхлипнув, прижалась к ней. Тётя Маня всё приговаривала:
Девоньки, тихо, не дай бог, услышат вас. А ты, Лиза, пойми, мама тебя может и не признать, она сейчас не в себе, болеет она.
Мамочка, милая, что с тобой сделали?
Ксения сначала смотрела мимо, но постепенно стала внимательно вглядываться в лицо дочки. Видя, как проясняются глаза матери, чувствуя оживающие пальцы, утирающие её слёзы, Лиза зашептала:
Мамочка, давай уйдём отсюда. Я знаю, где спрятаться.
Что ты, девка, не вздумай. Я сразу людей позову. Да и не сможет она идти. Больна твоя мать. А больным полагается быть в больнице.
Ладно, я подожду.
Во дворе раздался какой-то крик. Марья испуганно метнулась посмотреть, что происходит. Тогда мать и заговорила:
Доченька. Ты? Тебе нельзя здесь быть, схватят, мучить будут. Бойся особенно Лыховых. Изверги они. Отец сказал: никому не говорить, сразу убьют, а я ему верю. Не могу вспомнить точно. Голова болит. Доченька, родная, спрячься хорошо. Опоздали мы. А ты беги, помни, тебе нужно хорошо спрятаться.
Последние слова мама уже дошептывала. Вернувшаяся тётя Маня, подхватила больную и, буквально оторвав Лизу от матери, потащила её на себе. Мать пыталась вырваться, но на неё подействовали Манины уговоры:
