– Ох, Иван, не такая я дура, как ты думаешь. Видать и правда, кого господь захочет наказать, того лишает разума. Смотри, локти потом не кусай, не говори, что не предупреждали. Плохо ты нас, женщин, знаешь. Думаешь, Аннушка…

Иван Сергеевич саданул кулаком по столу.

– Оставь Аннушку в покое!

Ирина Николаевна с сожалением посмотрела на Ивана Сергеевича.

– Делайте, что хотите. Вы – взрослые люди, не мне вас учить. Единственная просьба: узаконьте, пожалуйста, свои отношения, чтобы больше никто не тыкал мне пальцем в глаза… Ты свободен.

Иван Сергеевич молча встал со стула, выразительно взглянул на Ирину Николаевну, энергично крутанул пальцем у виска.

– Ты явно перечитала любовных романов, – сказал он и вышел, смачно грохнув дверью.

«Господи, как они любят копаться в чужом нижнем белье. И было бы что. Такого слона раздуть неизвестно из чего. Что слона. Целого динозавра. И он хорош».       Иван Сергеевич поморщился, стоя в раздумье у закрытых дверей директорского кабинета.

«Оскорбил Ирину, от души желающую ему добра. Пусть она явно перестраховалась в своих подозрениях, но со своей точки зрения абсолютно права. А с «грудастыми бабами» совсем некрасиво получилось».

Иван Сергеевич не кривил душой. Он действительно не испытывал к Светлане Викторовне ничего кроме жалости и острого чувства вины перед ней, её покойным мужем и детьми-сиротами. Точно таким же виноватым, хотя у него и не было для этого никаких оснований, чувствовал он себя перед двадцатью пятью миллионами русских – явных или потенциальных беженцев, – страдающих неизвестно за кого и за что. Но если тем двадцати пяти миллионам он, к сожалению, ничем не мог помочь, то для троих из них он хоть что-то мог сделать, потому и предложил им от чистого сердца свою помощь.

«Господи, но что будет, когда Ирина узнает о его предложении Светлане Викторовне перебраться к нему в квартиру? Нехорошо так думать, но лучше б она не дождалась его и, вообще, отказалась от переезда».

Но Светлана Викторовна дождалась. И не отказалась.

– Знаете, – сказала она Ивану Сергеевичу, когда они (опять вместе!) вышли из школы, – я весь день думала о вашем предложении. И так и этак. Как ни крути, но на сегодня это единственное реальное решение создавшейся проблемы. Я просто не вправе злоупотреблять Маришкиным долготерпением. Нам действительно лучше переехать к вам. Если вы, конечно, не передумали. – Светлана Викторовна пытливо посмотрела на спутника. – Или обстоятельства переменились. Сейчас так быстро всё меняется. Не успеваешь приспосабливаться.

– Моё предложение остаётся в силе. И если вы не опасаетесь за свою репутацию, можете перебраться хоть сейчас.

– При чём здесь моя репутация?

– Боюсь, наши коллеги могут неверно истолковать ваше решение. Могут возникнуть всевозможные идиотские сплетни, задевающие вашу честь.

Светлана Викторовна вскинула голову.

– Как прикажете вас понимать?

– Как честное, чисто житейское предостережение. Что поделаешь, если у нас невозможно совершить ни одного мало-мальски бескорыстного поступка без того, чтобы тебя немедленно кто-нибудь не облил грязью.

– Похоже, сплетни уже возникли. Я могу узнать их содержание?

– Нет ничего проще: я ваш любовник.

– Понятно. Велосипед не изобрели. Простенько и со вкусом. Вы огорчены?

– Я? Разве речь идёт обо мне? Сплетней больше, сплетней меньше – какая разница.

– Вы хотите сказать, что дело во мне? Спасибо за беспокойство, но я не маленькая и в состоянии отвечать за свои поступки. Пусть говорят.

– Вам виднее. Когда вас ждать?

– А что тянуть? Прямо сейчас и переберёмся.

– Сейчас так сейчас. Вам нужна моя помощь?

– Если можно.

– В пределах двух-трёх часов я в вашем распоряжении.

– Отлично. Я рассчитываю уложиться в тридцать-сорок минут.

«Этого времени вполне достаточно. На сборы хватит пять минут. Что мне собирать? Главное – дети. И мама. Так всё неожиданно получилось. Мама может обидеться. Даже наверняка обидится. Будет думать, что я давно всё задумала, а её не предупредила. Хотя прекрасно знает, что от неё нет секретов. Должна она понять, что у меня нет другого выхода. Не век сидеть на Маришкиной шее. И так Маришка всё чаще стала жаловаться на голову. Не хватает, чтобы у них с Саней дело дошло до развода.

Но хватит об этом. Что решено, то решено.

На чём мы будут спать? Из чего и чем будем есть? Вот о чём следует думать, а не забивать голову душещипательной ерундой».

От волнения Светлана Викторовна замедлила шаг, Иван Сергеевич резко вырвался вперёд. Он остановился, обернулся к растерянно замершей на месте Светлане Викторовне. Кашлянул.

– Светлана Викторовна, – полувопросительно, полуутвердительно сказал он, – вы у нас преподаёте русский язык.

– Да, – недоумённо откликнулась Светлана Викторовна.

– Вот иду и думаю: слово «бедность» – производное от слова «беда», так?

– Пожалуй.

– То есть, бедный человек – это человек, который попал в беду?

– Можно сказать и так.

– Но и слова: «бежать», «беженец», «беженка» мало того, что вытекают из того же корня, но и по смыслу тесно с ним связаны. Ведь люди бегут не от хорошей жизни, а как раз от беды, бедности. Так?

– Так-то оно так, но к чему вы клоните? На что намекаете?

– До чего мы все закомплексованы: «Как бы чего не вышло?», «А что скажет Марья Алексеевна?» И начинается достоевщина, миллион терзаний. А намекаю я на то, что, коли предлагаю вам переселиться на пустующую жилплощадь, то, наверное, подумал о том, из чего вы будете есть, и на чём вы будете спать.

– Вы что, ясновидящий?

– При чём здесь ясновидение? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что вас гложет в сию минуту. Неужели вы не понимаете, что именно этого они и добиваются?

– Кто они?

«Неужели, он и вправду?.. Имею ли я право рисковать детьми? А что, если?..»

Иван Сергеевич поднял вверх указательный палец.

– Я говорю о тех, которые там, наверху. Им надо сломать, унизить нас, втоптать в грязь, вытравить в нас всё человеческое. Уничтожить, пока мы не опомнились. Для этого и было всё затеяно. И Чечня в том числе. Чтобы мы растерялись и пали духом. Чтобы окрысились друг на друга. Чтобы передрались друг с другом. Чтобы сдались. Вот почему мы должны сплотиться, сжать зубы и держаться. Держаться, чего бы то нам ни стоило… Но мы, кажется, пришли. А, может, вам лучше сначала заглянуть ко мне, осмотреться, прикинуть, что к чему?

Светлана Викторовна заколебалась.

Ещё несколько минут такой «беседы», и она махнёт рукой на переезд. Что тогда?..

А глаза у него добрые. Грустные. Совершенно нормальные глаза. Не бывает у психов таких глаз. Насмотрелась в Грозном.

– Нет смысла. И время не хочется терять. Коли уж прыгать, так сразу, с разбега.

– Вам виднее.

Они вошли в подъезд и поднялись на третий этаж.

– Ох, – прошептала Светлана Викторовна, – представляю, как мама обидится.

И резко надавила на кнопку звонка.

То, что дверь открыла именно её мама, не вызывало ни малейшего сомнения. Иван Сергеевич впервые увидел, чтобы мать и дочь были так похожи. С поправкой на возраст, разумеется.

– Мамочка, знакомься, пожалуйста, – бодро проговорила Светлана Викторовна, когда они вошли в прихожую. – Это Иван Сергеевич. Он преподаёт у нас математику.

– Очень приятно. Вера Сергеевна.

Вера Сергеевна улыбнулась.

– Хорошо, что зашли. Раздевайтесь, пожалуйста. У меня как раз чайник вскипел.

– И правда, Иван Сергеевич, – поддержала маму Светлана Викторовна, – попейте чайку. Я тем временем соберусь. А где мои чебурашки? – Светлана Викторовна беспокойно прислушалась. – Что-то их не видно и не слышно.

– У себя. Где им быть? Заигрались, наверное.

– Тогда ладно. Пусть играют. Вы идите на кухню, а я пока…

Светлана Викторовна не смогла договорить, потому что в прихожую с восторженными воплями ворвались «чебурашки».