Иван Сергеевич мысленно одёрнул себя. Совсем зарапортовался, какая ерунда лезет в голову. Его грызло раскаяние. Надо извиниться. И немедленно.

Но он не успел воплотить в жизнь столь благое намерение.

Светлана Викторовна взглянула на часы и тихо сказала что-то учительнице химии. Та согласно кивнула головой. Светлана Викторовна встала.

– Извините, пожалуйста, – обратилась она к Ирине Николаевне, – мне надо домой. Мои «чебурашки» не лягут спать без меня.

– Какой может быть разговор, – радостно откликнулась Ирина Николаевна, довольная, что всё обошлось благополучно. – Идите, если надо. Вас проводить? А то сейчас время такое…

– Спасибо. Не надо. По сравнению с Грозным… К тому же мне недалеко. На Тургенева.

– На Тургенева? – встрепенулся Иван Сергеевич. – А номер дома, если не секрет?

– Пятнадцатый.

– Пятнадцатый? А я живу в семнадцатом. Оказывается, мы с вами соседи. Тогда, пожалуй, я составлю вам компанию, если не возражаете.

Светлана Викторовна равнодушно пожала плечами.

– Как хотите…

Весна выдалась ранняя, и снег на улицах давно растаял. Лёгкий морозец очистил асфальт от грязи, и шагать по нему было одно удовольствие.

– Странно, – сказал Иван Сергеевич, посчитав, что идти молча не совсем прилично. – Живём в соседних домах, работаем в одной школе, а я ни разу не встретил вас. Вы какой дорогой ходите на работу?

– Той же, что и вы. Несколько раз я пыталась поздороваться с вами, но вы проходили мимо, даже не взглянув на меня. Я, было, обиделась, но затем мне сказали…

Светлана Викторовна прикусила язык.

– Что вам сказали? – недоумённо поинтересовался Иван Сергеевич.

– Так. Ничего, – смешалась Светлана Викторовна. – Какой в этом году март чудесный выдался. Если б вы знали, как я соскучилась по нашему городу. Ведь я здесь родилась, в нём прошло моё детство. Бывало, целыми днями пропадали на Волге. Как всё было легко и просто. Никаких проблем. А если обидит кто, прибежишь в бабуле, она приласкает, приголубит и обязательно утешит. Как мне теперь её не хватает.

Светлана Викторовна грустно улыбнулась.

– Что же вам всё-таки сказали? – повторил свой вопрос Иван Сергеевич.

Светлана Викторовна искоса глянула на плотно сжатые губы Ивана Сергеевича и ничего не ответила.

– Нетрудно догадаться, – усмехнулся Иван Сергеевич. – Вам сказали, что после того как погибла моя семья, у меня поехала крыша, что учитель я неплохой, но общаться со мной не рекомендуется.

– Что вы! – более горячо, чем требовалось, возразила Светлана Викторовна. – Вы абсолютно нормальный человек. Просто вы излишне замкнуты, что вполне естественно в вашем положении.

Иван Сергеевич отрицательно покачал головой.

– Вы напрасно пытаетесь утешить меня. Я, конечно, не кусаюсь и не воображаю себя Наполеоном, но, тем не менее, я веду совершенно не нормальную с точки зрения современного обывателя жизнь. Поэтому я и сам ненормальный. Говоря иначе, сумасшедший. Так что вас правильно информировали. В тот день, когда я своими глазами увидел то, что осталось от них, внутри меня, – он ткнул пальцем себе в грудь, – словно какая-то стена выросла, наглухо отгородившая меня от остального мира. Слышали такую поговорку: жить как за каменной стеной?

Светлана Викторовна согласно кивнула.

– Вот я и живу за этой самой стеной. И нет у меня ни малейшего желания выбраться оттуда. Конечно, – помолчав, добавил Иван Сергеевич, – сейчас не то, что семь лет назад.

– Я прекрасно понимаю вас, – тихо сказала Светлана Викторовна. – У меня самой три месяца назад погиб муж.

– Муж? – удивился Иван Сергеевич. – Но…

– Вы имеете в виду кольцо? – Светлана Викторовна вздохнула. – Наверное, нехорошо при мёртвом человеке. Не знаю. Но так мне легче. Меньше пристают. Если б вы знали, что мне пришлось там вынести. Смерть уже не казалась каким-то пугающим словом. Она просто была рядом каждый день, каждую ночь, каждую секунду.

Первое время в действиях бандитов превалировал антисемитизм, однако настоящих евреев в республике практически не осталось. В 1989 их было менее трех тысяч, хотя в свое время в Чечне проживала одна из крупнейших в СССР еврейских общин.

      После стал главенствовать откровенный антирусский мотив: «Не покупайте квартиры у Маши, они всё равно будут наши!» «Русские не уезжайте, нам нужны рабы!» – характерное «стихийное народное творчество» тех лет. А старейшины сидели на лавочках и улыбались: "Пусть русских побольше уезжает"».

      Вечерами, когда мы съезжались с “работы”, обменивались новостями и слухами. Несмотря на то, что в мирное время в городе было 470 тысяч населения, всё равно каким-то боком мы все были знакомы. Имели общих знакомых, работали на тех или иных заводах, учреждениях или знали кого-то с них. Начиналось как всегда невесело, впрочем, так же и заканчивалось.

– Такого-то знаете? Там-то работал?

– Да, знаем.

– К нему ночью вломились…. Его, жену, детей – всех под нож…. А такого-то? Помните?

– Его тоже…. На днях…

Нас запросто могли грязно обругать, толкнуть и даже избить, причём ударить русскую многим чеченцам, судя по всему, доставляло удовольствие. Но с конца 1991 года, когда у власти оказался Дудаев, жить стало просто невмоготу. Зарплату ни мне, ни мужу почти не платили, вечером на улицу выйти было нельзя, могли запросто убить. Днём по городу ходили грязные, небритые чеченцы с оружием, и если кто-нибудь из русских им не нравился, могли втроём – впятером затащить в какой-нибудь подвал и там спокойно убить.

В августе девяносто первого создается подчинённая Дудаеву «национальная гвардия», начавшая свою деятельность со сноса памятников. Не только и не столько советских, как по всей стране: борьба с коммунистическим прошлым началась почему-то с памятника Алексею Ермолову, царскому генералу XIX века.

Параллельно изгоняется и советское руководство, в сентябре, принимаются за парламент. Потом телецентр, почта, телеграф, МВД. К октябрю добираются до КГБ. Я как раз проходила мимо и видела всё своими глазами. Двери в здание распахнуты настежь, тротуар усеян какими-то бумагами, из нескольких окон свешиваются зеленые шакальи тряпки. Рядом со ступеньками лежит чьё-то тело, прикрытое тряпьем, а в довершение всей картины на крылечке на стуле сидит шакал в папахе, с пулемётом на коленях.

      Бойня в КГБ имела характер национального погрома: единственный раненый сотрудник-чеченец, Аюбов, был немедленно доставлен в больницу, от его родственников потом откупятся. А, например, русского майора Толстенева забивают до смерти, затем, демонстрируя труп по телевидению, поясняют для общественности, что покойный «при попытке провокации … сам перерезал себе горло».

      В меня стреляли, пытались избить, бросали гранату, пытались задавить машиной, но к этому времени я уже научилась очень многому. Я умела, не поворачивая головы, видеть на 360 градусов, с одного взгляда определять какие намерения у идущих или едущих мне навстречу и совершенно точно знала, как следует поступить. Как прыгнуть в канаву от гранаты, как уклониться от выстрела из пистолета.

В Чечено-Ингушском Нефтяном институте имени академика Миллионщикова генерал встречался со студентами Нефтяного института и Государственного педагогического Университета. Я присутствовала на встрече. Валентина Верольская, преподаватель института, осмелилась спросить у Джохара:

– Генерал, вы действительно хотите блага чеченскому народу?

– Да, я хочу блага, – ответствовал растерявшийся генерал.

      Валентина Васильевна начинает говорить о необходимости грамотности для молодого поколения, но он морщится: