Чарли тогда отпускал какие-нибудь наполовину едкие, наполовину нежные комментарии, но смотрел на племянника с сочувствием и пониманием.

В свое время, когда он был ненамного младше Бернарда, ему приходилось уже полюбить и разочароваться: история его закончилась не так, как ему хотелось бы.

Девушка, которую он имел несчастье полюбить, уехала с другим молодым человеком. Вечно сомневаясь в том, как именно она относится к Чарли, девушка все же решила, что никак, и с тех пор дядя Чарли не особо доверял женщинам и не воспринимал их всерьез.

Однако не обозлился на весь женский род, как частенько бывает в таких случаях. Конечно, он зарекся никогда больше не связываться с делами сердечными, но это вовсе не означало, что он желал того же для любимого племянника.

От того, наблюдая за Бернардом, он видел, что с тем происходит и, как уже говорилось, беззлобно подкалывал того. Все же, как бы жарко не отрицал того Бернард, в глубине души он знал, что дядя прав, и какими бы новыми не были его чувства, он не был «желторотым» юнцом, чтобы не понять, что влюбился.

Поняв это, и окончательно убедившись, что эти чувства романтического характера и что они, по всей видимости, не найдут ответа в ее сердце, он решил действовать радикально – просто вырезать эпизод встречи с ней из своей жизни и вырвать ее саму из своего сердца.

Оставалось только подумать над тем, как именно он будет вырывать ее оттуда. Когда он раздумывал над этим, то, в досаде на себя, обозвал свое чувство «наваждением», ведь решение давалось нелегко; он энергично тряхнул головой, словно пытаясь от этого наваждения избавиться.

Ее ледяное безразличие, даже тогда, когда взгляд ее коснулся его фигуры, тоже не добавляли ему лишних надежд сохранить, взрастить и возлелеять это нежданное и вовсе не желанное им «наваждение». Ведь она должна была узнать его, когда мазнула по нему взглядом.

Да, она ни разу не смотрела ему в глаза. Но каждый человек узнаваем даже по строению своего тела. И, окинув его быстрым взглядом, девушка не могла не обратить внимания на то, что он, тот самый мужчина, которого она довезла.

Получалось, что либо его опасения были правдой, и она действительно негативно относилась к произошедшему в ту морозную ночь, либо она действительно забыла обо всем, либо же она узнала его, но ей настолько безразлично все, что касается его, что она не хочет подавать виду, что узнала.

«И вообще, что ты можешь ей предложить?» – спрашивал он себя. «Даже если она и обратила бы на тебя внимание».

Таким образом, потеряв всякую надежду на свою решительность, а заодно и свою состоятельность, и конечно же, на ее благосклонность к нему, Бернард решил больше не травить свою душу и не появляться у изгороди в то время, когда она проходит мимо.

Следующие несколько дней он оставался в кровати подольше. Дядя Чарли не возражал, ведь племянник работал не покладая рук и делал даже больше, чем от него ожидалось и требовалось. Дядя, наоборот, ратовал за то, чтобы Бернард отдыхал как можно больше.

«Если не будешь отдыхать больше, твоя мать скажет, что я нашел себе раба, мальчик мой», – говаривал он частенько в шутку, особенно во время их отдыха, когда Бернард садился с томиком художественной литературы в беседку, а дядя садился рядом с ним и раскуривал трубку. Дядя Чарли никогда не мешал племяннику читать, и просто молча сидел рядом со своей неизменной трубкой. Он очень уважал читающих молодых людей и всячески поощрял чтение книг.

Бернард понимал и чувствовал это, и ему было очень комфортно от того, что дядя сидит рядом и просто молчит – его молчание не вызывало никакого неудобства.

Бернард ощущал, что от дяди Чарли не исходило осуждение или раздражение, даже наоборот, от него веяло восхищением, уважением и гордостью за любимого и единственного племянника. Разговаривали же они по вечерам у камина, и говорили много, с интересом.

До зимы оставалось уже не так много времени, и дядя с племянником заранее, усердно трудясь, подготовили все к тому, чтобы встретить ее без всяких лишений и проблем.

Потому, все чаще они предавались больше общению и развлечению в виде игр в кости или карты, нежели работе. Вместе они исследовали звезды, ходили на прогулки, по дороге замечая изменения за двадцать с лишним лет и вспоминая самые дорогие сердцу Бернарда годы.

А порой – и это было самое любимое время Бернарда – они делились мнениями о прочитанной той или иной книге, и какова была радость молодого человека, когда он находил союзника в лице дяди в определенных мнениях. Это сближало их особенно.

В ту пору ни Бернард, ни дядя Чарли еще не знали, что не настанет еще зима, как они оба ввяжутся в опасное приключение не хуже, чем в прочитанных ими романах.

А еще, дядя понемногу тестировал познания итальянского языка у племянника, чтобы тот практиковался и не забывал этот певучий язык.

Он, порой, совершенно неожиданно начинал говорить с Бернардом по-итальянски, и тот не терялся, отвечая ему тем же.

Замечая довольную улыбку на лице дяди, Бернард ощущал гордость, которая изнутри приятно распирала ему грудь.

И так, миновало ровно полторы недели, с тех пор как он появился на пороге дома дяди Чарли. Полторы недели, которые длились, как полагается, а не пробегали мимо в монотонности и суете, как это было с Бернардом во времена работы на фабрике.

Он тогда лежал ночами перед сном и думал: зачем ему такая жизнь? Почему бы не изменить что-то? Он предавался грандиозным планам, но наутро все повторялось, и планам было суждено сбыться лишь в его снах. Но, все это было тогда… А сейчас все изменилось!

Каждый день был насыщенным и интересным. За эту неделю и четыре дня, Бернард пару раз навещал Стивена. Вторая их встреча произошла очень тепло и непринужденно, словно молодые люди были знакомы по меньшей мере несколько лет.

Бернард зашел в участок к вечеру, когда погода снова, хотя и временно, начала склоняться к зиме, и в воздухе закружились редкие снежинки, покрывая еще зеленую траву и оставшиеся от ленивых жнецов все еще густые и нуждающиеся в уборке поля желтых колосьев.

Бернард надел дубленку, найденную Чарли в сарае, которая оказалась дубленкой Даниэля, отчего Бернард, узнав, едва не прослезился. Он очень скучал по родителям, и соприкосновение с личной вещью его отца вызвало в нем острый приступ ностальгии и трепетные воспоминания детства. Его охватило волнение, словно он прикоснулся к прошлому, которое было для него слишком дорого.

Дубленка была слегка узковата ему в плечах, и он не без гордости понял, что он вырос мужчиной более широким в плечах, чем его отец, у которого тем не менее в те годы, да и сейчас тоже, была прекрасная мужественная фигура.

Погода в тот день была очень близкая к зимней, и он порадовался, что в этот раз был готов к стуже. Правда, спешу заметить, спустя несколько дней, осень снова отвоевала себе сколько-то дней (и не мало), растопив снег, слегка обогрев землю и порадовав этим поздних лентяев жнецов. Бернард переоделся в свое излюбленное пальто, отложив отцовскую дубленку до очередной стужи. Однако, в данный момент, речь пойдет о том вечере, когда Бернард навестил Стивена впервые после их встречи на вокзале.

Так вот, возвращаясь к визиту в полицейский участок, следует упомянуть о том, что этот визит укрепил дружбу этих молодых мужчин и приоткрыл тайну прошлого Бернарда для Стивена.

В тот вечер, Бернард рассказал Стивену о своих невзгодах на прошлой работе:

– У нас была жуткая нехватка работников, – начал свой рассказ Бернард, усаживаясь на тот самый диван, где ночевал в свою первую ночь в поселении, и забирая тот же самый стакан, из которого тогда пил чай. Когда Стивен присел рядом, он продолжал. – Потому что многие заболевали от непосильного труда, кто-то получал травмы и становился инвалидом, и потому одного человека ставили на место троих и заставляли его успевать сделать все за день, а это было нереально, друг мой. Нас считали за рабочую силу, но не за людей.