Что мать, что дочь. Вот оно – недостающее звено таинственного целого.

Для Уолли ее присутствие было чем-то огромным и неизбывным. Будто эта женщина была частью тени, омрачившей его существование.

Теперь ее напряженно-оценивающий взгляд был прикован к лицу Дугаса. Уолли чувствовал себя так, словно его исследуют жесткие пальцы.

– Позволю себе сказать несколько слов, – сказал сыщик, улыбаясь как можно вежливее. – Майк Фонтейн убит в пьяной драке лет семнадцать назад. Чарли Гржибек содержит бар в одном из восточных штатов. Я недавно беседовал с Леоном Гатричем. Он по-прежнему в добром здравии, работает на ферме. Не мог вас припомнить, но до сих пор хранит открытку, посланную вами из отеля в Буффало.

Глаза женщины гипнотизировали его. Уолли стоило больших усилий выдерживать ее взгляд, он словно все глубже и глубже погружался в глубину ее глаз, ее сути.

– Что же касается молодого адвоката, за которого вы вышли замуж, он умер восемь лет назад. Сердце. Похоронен в фамильном склепе на городском кладбище.

Женщина играла с карточкой, словно кошка с полузадушенной мышью.

– Обе ваши дочери очень одиноки. Сироты. Ни отца, ни матери. Конечно, это не мое дело, миссис Сондерборг. Но меня не удивило бы, захоти они знать, что с вами сталось.

– Мистер Дугас, – произнесла, наконец, женщина, поглядев на лицевую сторону карточки, – адвокат моего мужа…

Уолли умоляюще протянул руки ладонями вверх.

– Не вижу причин беспокоить вашего мужа, – запротестовал он. – Никаких причин. Как я уже сказал, это неважно, древняя история… а мистер Сондерборг – человек занятой.

Выражение ее глаз не изменилось.

– С другой стороны, – продолжала она, – вы прекрасно ответили на собственные вопросы. И если у вас нет других…

– Только еще один, совсем небольшой, но вы бы мне очень помогли… Если бы вы были так добры ответить, миссис Сондерборг, кто отец вашей второй дочери? Только это.

Уолли ждал. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были легкие щелчки карточки, постукивающей по обтянутому шелком колену. Сверкающие глаза обдавали сыщика холодом. Они были ошеломительно прекрасны в гневе. Нет сомнения, он загнал ее в угол. Теперь женщина знала: в доме появился злейший враг – ее прошлое.

Именно поэтому Уолли пришел сюда. Заставить ее корчиться на медленном огне. Дать понять, что прошлое не ушло, не растворилось и никогда не исчезнет. Увидеть это выражение глаз, безжалостную змеиную улыбку, как видела ее Кристин сотни раз за все годы, когда была слишком мала, чтобы себя защитить. Добиться, чтобы она ощерилась, показала клыки.

– Мистер Дугас, – задумчиво начала Элис, – по-моему, вы ошибаетесь. Вряд ли я чем-нибудь могу помочь. Хочу также заметить вам, что сведений того рода, что вы ищете, не существует вообще, – даже у определенных людей и при определенных обстоятельствах. – Она улыбнулась ослепительной деланной улыбкой хорошо воспитанной хозяйки, улыбкой, закрывшей ее лицо словно маской.

– Ну что ж, – улыбнулся Уолли, вставая. – Вы же знаете, что говорят о нас, детективах: мы посланы на землю, чтобы надоедать людям и отнимать у них время. Видно, я зря проделал такой долгий путь. Ничего не поделаешь.

– Простите, что не смогла быть полезной, – кивнула она, поднимаясь, чтобы проводить его. – Вы уверены, что у вас не осталось вопросов?

Уолли почувствовал, как когти втянулись, клыки спрятались. Она чувствовала явное облегчение.

– Ни одного, мадам, – протянул он, вертя в руках соломенную шляпу. – Рад узнать, что вы в добром здравии и хорошо живете. В наше время этого не так-то просто добиться.

Сыщик дал ей время осознать сказанное и, окинув ее удовлетворенным взглядом, нахлобучил шляпу на голову. Уолли прижал ее к стене, и она это знала.

– О, это не так трудно, – ответила женщина голосом, шипящим, словно свист меча, вынимаемого из ножен. – Если, конечно, знаешь, как позаботиться о себе. Уверена, вам это тоже под силу, мистер Дугас.

Вот теперь она пронзила Уолли взглядом, которого тот ждал – глаза блестели жестко и предостерегающе. Он уже видел такое много раз. Именно его последняя, плохо замаскированная угроза исторгла этот взгляд.

– Позвольте проводить вас, – сказала она, показывая на дверь в гостиную.

Голос снова стал вежливо-бесстрастным.

– Не стоит, – улыбнулся Уолли. – Я запомнил дорогу. Не видел такой гостиной с тех пор, как осматривал с экскурсией Белый дом. Не стоит беспокоиться, миссис Сондерборг, я знаю куда идти. Доброго вам дня.

Экономка наблюдала в окно, как сыщик идет через лужайку к автомобилю. Шофер молча стоял у блестящего «роллс-ройса».

В доме раздались осторожные шаги, женщина поднималась на второй этаж. Послышался звук открываемого ящика, потом ящик закрыли. Женское лицо приблизилось к зеркалу. Бледно-голубые глаза напряженно всматривались в серебристое стекло. На миг в их бездонных глубинах засветилась решимость, тут же исчезнувшая за маской безразличия.

Не одной Энни приходилось тяжело. Дэймон Рис не мог припомнить, когда съемки давались с таким трудом, как сейчас.

Сначала он думал, что все дело в Энни. Хотя Рис написал роль Дейзи для нее, тем не менее он не был готов к тому, что увидит на съемочной площадке.

Энни каждое утро приходила на съемку: светящиеся, измученные, полные боли глаза, легкая походка, грациозные движения… И сразу же она тонула в саморазрушительной пассивности Дейзи, перевоплощалась без всякой его помощи настолько полно, что на нее было страшно смотреть, тем более что, глядя на это хрупкое тело, Дэймон не мог выбросить из головы воспоминания о ее потерянной любви, ужасной аварии и погибшем ребенке.

Сцены, снятые вместе с маленькими актерами, игравшими детей Дейзи, разрывали сердце. Любовь Энни к нерожденному младенцу сияла в каждой улыбке и в каждом жесте.

Одно дело видеть, как эта чистая, искренняя женщина пытается показать воплощение зла – Лайну. В этом фильме жертвой был Терри в исполнении Эрика Шейна. Но теперь изведавшая столько страданий Энни пыталась передать муки своей героини и делала это для него, Дэймона.

Рис начал задаваться вопросом, не слишком ли высоко замахнулся на этот раз. По мере того, как шли недели, он начал понимать, что не только Энни лишает его мужества, истощая последние силы; нет – дело в невидимых и непредвиденных пересечениях сюжета «Плодородного полумесяца» с его внутренней творческой жизнью. Нельзя было отрицать: фильм этот, возможно, – его последняя вещь. Вдохновение, подобное этому, может никогда больше не осенить его. Он стареет, и такая чудовищная работа ему уже больше не под силу. Изменения, вносимые каждую ночь в сценарий, казались крошечными ожогами и ядовитыми укусами, вливавшими в душу смертоносное зелье, катализируя Дэймона каким-то странным, непонятным образом.

Вдохновение горело уже не в нем, а извне, где-то в обволакивающем полумраке, маня, искушая; недостижимое, но близкое, всегда болезненное, всегда опасное, беспристрастная созидающая сила, по правде говоря, не имеющая с ним ничего общего. Дэймон был просто слабым человеческим существом, необходимым для материального воплощения этой силы.

Дэймону мучительно хотелось сорваться, уйти в загул, но этого нельзя было себе позволить. Он вертелся на карусели, с которой невозможно сойти до самого конца, ибо душа художника трепетала, столкнувшись с явлением более важным и значительным, чем когда-либо пытался постичь Дэймон. Теперь он отправлялся в опасное плавание, в открытое море, один, взвалив на плечи ответственность, которую не в силах был дольше нести. Но, как ни странно, неизвестно откуда появилась новая настороженность, занимавшая сначала всего лишь уголок души, а потом и все его воображение целиком.

И настороженность эта касалась Энни и Марго.

В конце каждого изнурительного дня именно Марго везла Дэймона домой, помогала Кончите готовить ужин, пока он пил и играл на скрипке, отвечала на телефонные звонки и, наконец, ложилась спать пораньше, чтобы встать среди ночи и помочь Дэймону внести очередные изменения в сценарий.