– Но тут же у вас всегда играет кто-то?

– Это свои колдыри, местные. Если по чесноку, нихрена они тут не срубают. Максимум себе же на пивасик. И вы вряд ли что получите, кроме плоскостопия… Не ту вы профессию выбрали, дети.

– А вы ту, что ли?

Зря она так наглеет. Гость темнеет лицом. Делает еще полшага вперед.

– Ну-ка, резко с вещами на выход, – говорит он. – Чтоб духу вашего тут не было.

Серега делает шаг вперед. Но аккордеон слабо похож на рыцарский щит.

Один из гостей опускает руку в карман. Делает легкое и неуловимое движение. Щелк! И в кожаных мехах аккордеона образуется сквозная продолговатая прорезь. Инструмент издает легкий жалобный свист.

– Вы чего делаете? – голос у Сереги такой, будто нож воткнули в него самого. – Блин, вы чего творите?

Гость смотрит на него с непонятной улыбкой.

– Усохни, Есенин, – советует он. – У тебя… с твоей фотографией… в любой ВТК много друзей будет. Только ты их не запомнишь… потому что будешь смотреть в другую сторону.

Сергей сжимает кулаки, Макс его удерживает.

– Ладно, Леха, – говорит первый. – Хорош детей прессовать. Они же тут не по крысе, а по незнанию. Они все поняли. Дети, вы все поняли?

Крис скрипит зубами.

– Мы уходим, – говорит она.

Мальчики уже грузят комбики в багажник такси, когда Крис наконец разжимает кулаки.

– Маш, – говорит она. – Не плачь. Пожалуйста, не плачь.

Но ее подруга будто не слышит. Слезы текут по ее щекам и исчезают под маской.

– Зачем, – шепчет она. – Зачем это все. Это никому не нужно. Мы никому не нужны.

– С чего ты взяла? Маш… надо просто потерпеть. Выдержать. Мы всех еще уделаем. Я тебе обещаю.

– Как ты можешь обещать… ты не бог и не ангел. Помнишь того, золотого? Плевать он хотел на нас… со своего шпиля… Тебе на меня тоже наплевать…

Машка вся дрожит. Вряд ли она сама понимает, что говорит неправильные и несправедливые слова. С девочками так бывает. Когда ты говоришь плохие вещи, ты не примеряешь их на себя. В отличие от хороших: от них ты отнимаешь процент в свою пользу. А вот всякий шлак даришь другим без остатка.

Крис берет ее за руку:

– Ну да, я вообще не ангел. Меня отчим иногда ведьмой называет. Точнее, ведьмочкой… Только давай опять забьемся на сто рублей, что все будет хорошо. Прямо сегодня. Край – завтра. Если с нами за это время ничего хорошего не случится, я вернусь к Филу и буду всю оставшуюся жизнь у него на сцене плясать. Вместо той жабы, Аньки. Помнишь, как она на пол шлепнулась в своих колготках? Смешно было.

Машка поневоле пытается улыбнуться. Сквозь слезы.

– Вот и слушай, чего я скажу, – продолжает Крис. – Я верю. Я верю в тебя. И ты верь в меня. Тогда все получится. Когда только в самого себя веришь, это эгоизм. Это не работает. Надо верить… друг в друга. Это если без феминитивов, как Фил просит. Нам надо верить в нас. Понимаешь?

Крис говорит сбивчиво, но горячо. Конечно, она не врет. Конечно, она верит.

Надо верить друг в друга. В русском языке это звучит четко. Дружба творит чудеса. Дружба меняет судьбу. Дружба делает тебя счастливым. Даже вернее, чем любовь. Даже надежнее. Крис это точно знает.

– А как же твой ангел? – Маша приспускает масочку на подбородок. Когда она промокает насквозь от слез, это неприятно.

– Он не ревнует, Маш. Он добрый.

– Правда?

Крис не успевает ответить. «Вжик!» – говорит телефон у нее в кармане, и она смотрит на экран.

– Странно, – говорит она. – Упало пять косарей от… какого-то Алексея… и еще написано… Серега, угадай, что там написано? Ты будешь смеяться. «На ремонт гармошки».

Сергей уже погрузил в машину футляр с раненым аккордеоном. Он не смеется. Он даже как будто не удивляется.

– По минимуму, но на заплатку хватит, – говорит он.

Зато Маша смотрит на Крис круглыми глазами:

– Ты это имела в виду? Это… должно было случиться?

Крис задумчиво потирает нос.

– Так-то знаки судьбы не выбирают, – говорит она. – Но если это не знак, то я тогда всю жизнь играю «Валенки».

Дверцы захлопываются, и такси срывается с места. Над Каменным островом горит алый закат. Перелететь через пару мостов – и они дома.

Вчетвером они поднимаются по широкой лестнице. Макс тащит комбик и микрофонные стойки. Серега несет свой инструмент в тяжелом кофре и пару тяжеленных аккумуляторов. Но он не жалуется. Он с любопытством смотрит вокруг. На высокие окна и на лестничные площадки, выложенные метлахской плиткой, белой с синими ромбиками.

Сегодня дома у Крис одна только мама. Она встречает побитую банду в прихожей.

– Ну-ну, – только и говорит она. – И зачем вы приволокли свое хозяйство? Будете концерт дома устраивать?

– Нет, мам, – уверяет Крис. – Мы посидим тихо.

– Вчетвером? Тихо? Тайные оргии тоже запрещаются, имейте в виду. Я только что с суток. Хочу отдохнуть.

Ее мама – хороший врач, невролог. Она давно стала бы завотделением в своей больнице, но… у взрослых свои звезды. И далеко не всегда они складываются на небе в нужные фигуры.

«Может, детям повезет больше», – иногда думает мама Крис.

– Если обещаете вести себя прилично, можете заглянуть в холодильник, – говорит она. – Шампанского не обещаю, но пельмени там найдутся.

– Спасибо, – говорит дочка. – Кстати, познакомься. Это Маша Талашева. Я тебе про нее рассказывала… А это наш друг Сергей Некрасов.

– Некрасов? Как это жестоко. Должен быть Есенин.

Белокурый красавчик Серега часто слышит от взрослых эту шутку. Школота ее не понимает, к сожалению. Сергей не похож на поэта Некрасова, у него даже борода еще не растет. И стихов он не пишет. Кажется.

– Нас в роддоме перепутали, – отвечает он.

– Приходите ко мне в клинику. Я вас обратно распутаю. Это аккордеон у вас? Немецкий? Великолепный инструмент.

Сергей улыбается. Он сразу все прощает этой врачихе. На беду, у него опять развязывается язык.

– Аккордеон очень хороший, да, – рассказывает он. – Мне на него полгода копить пришлось. Я курьером работал, на самокате, все прошлое лето… Я бы и зиму работал, но зимой холодно…

– У него язычки замерзают, – хихикает Крис.

Но ее мама говорит серьезно:

– Вы с этим осторожнее. С самокатами вашими. Одно хорошее ДТП – и карьера закончена…

Маша нервно поправляет масочку.

– Вы бы сняли это в помещении, – советует мама Крис. – К тому же маска у вас вся влажная… Пользы от нее уже никакой.

Маша снимает петельку с уха и держит маску в руке.

– Ах, ну да, конечно, – говорит женщина-доктор. – Дочка говорила мне о чем-то таком. Правда, без подробностей. Подойдите-ка поближе… вот сюда, к свету, не стесняйтесь…

Отчего-то Маше не страшно. Ведь это мама Крис. Она не будет ее обижать.

Пальцы у кристинкиной мамы такие же длинные, как у дочери. Холодные и требовательные.

– Повернитесь… Дайте-ка я посмотрю… Ну кто так накладывает швы? Вас явно оперировали в бюджетной клинике, причем наспех. Так ведь?

– Да, – говорит Маша. – Это было в Архангельске.

– За нее некому было платить, – уточняет Крис. – Ее родители погибли в аварии.

– Бедная девочка…

Доктор Кляйн проводит подушечками пальцев по машкиному шраму – даже еще ласковее, чем когда-то ее дочка.

– Я знаю, это больно, – говорит мама Крис. – Но близких не вернешь. А вот с этой… недоброй памятью… кое-что сделать можно. Небольшая операция на челюстной кости. Ну, и современная косметическая хирургия творит чудеса. Регенерация кожи вместо хирургической пересадки – слышали о таком методе?

– Я старалась не слушать, – глухо говорит Маша. – Это слишком дорого. И не у нас.

– Когда-то и эндопротезы считались фантастикой. Поэтому не расстраивайтесь раньше времени. Надежда умирает последней. Меня, кстати, зовут Надежда. Можно тетя Надя.

– Пожалуйста, не умирай, – Крис цитирует иноагентку.