– Какой еще заказ? – с деланым непониманием произнес Трамгель, в глубине души надеясь, что это только предположения.

Герда разбила его надежды вдребезги:

– Заказ семьи Ангейро на месть убийце их милого мальчика.

Трамгель встал и, расправив плечи, отрезал:

– Сейчас не время для частных заказов. Ты не забыла, что мы работаем на герцога, кошка?

Герда задумалась, но жадность пересилила.

– Заказ, говорят, очень, просто очень привлекательный. Отдайте его мне, господин Трамгель, и я щедро поделюсь наградой. Вы не пожалеете…

– Хватит, – оборвал ее Трамгель. – Я уже сказал, что сейчас не время. И смотри у меня, если начнешь крутить хвостом самостоятельно, я с тебя шкуру обдеру.

Трамгель машинально стал разминать пальцы, и Герда поняла, что снова перегнула палку. Подняв ладони, она послушно произнесла:

– Как скажете, господин Трамгель. Вы здесь главный. Я могу идти?

Толстяк молча махнул рукой – дескать, проваливай.

Герда подошла к двери, открыла ее и, мило улыбнувшись, прожурчала:

– Спасибо вам, господин Трамгель. Господин Хирос будет очень доволен.

– Что вы, милая госпожа Герда, – громко и добродушно прогудел Трамгель, сверля девушку угрожающим взглядом, – это только самая малость из того, на что я готов пойти для спасения моего любимого города.

«Жирная тварь!» – в бешенстве подумала Герда, выходя из лавки и мило улыбаясь восхищенно смотревшему на нее Радко.

«Тебе повезло, – хладнокровно подумал Трамгель, наблюдая за ней в узкую щель между толстыми ставнями, – если бы мы не ждали со дня на день армию нашего герцога, я бы избавился от тебя немедля. Но сейчас мне нужны будут все, тем более «дикие кошки», даже если они такие неуравновешенные».

Звенья кольчуги, раскалившись на солнце, обжигают кожу. Солдатское белье насквозь пропиталось соленым потом. Отяжелевшие от боли мышцы готовы разорваться, но первый унтер неумолим. Спокойный, размеренный голос плывет над, казалось бы, загнанным до бессилия строем:

– Удар сверху. Р-ра-аз – размах! – Сотни боевых топоров взлетают к небу. – Два – удар!

Деревянные чурбаны сотрясаются от града размеренных ударов, в стороны летят щепки, щедро сдобренные солдатским потом. Отполированные топорища скользят в дрожащих от изнеможения ладонях, но Гарт словно этого и не видит:

– Раз! – Воздух гудит от вскинутых в едином боевом замахе топоров. – Два! – Трещит дерево, вынужденное изображать перворожденного врага, гудят от натуги мышцы.

Гарт передает эстафету сержантам, и уже они командуют, сами выполняя свои же команды вместе с подчиненными:

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

А сам Гарт неспешно идет позади взмыленного строя ополченцев и, четко выговаривая каждое слово, вбивает воинскую науку в сосредоточенных на проклятых чурбанах солдат:

– Бить топором ты должен только сверху вниз. Ты можешь нанести прямой вертикальный удар или бить сверху наискось, но никаких боковых ударов, боец. Забудь о круговых движениях, иначе ты изрубишь своих же товарищей.

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

– Даже если перед тобой закованный в сплошные латы гном, при замахе никогда не закидывай топор за спину, помни, там может стоять прикрывающий твою спину соратник.

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

– Увидел перед собой врага, бей не раздумывая! Бей в полную силу. Каждый твой удар должен нести смерть. Даже если не прорубишь врагу доспех, твой топор переломает ему все кости и переправит его грешную душу к его перворожденному богу.

– Раз! – Взмах. – Два! – Удар.

Сотня продолжает отработку боевых ударов на небольшой тренировочной площадке, оборудованной добрыми горожанами для третьего ополченческого у западной стены.

В десяти шагах от них, на прилегающей к воротам с южной стороны куртине, под руководством самого Рустама не менее напряженно занимается другая сотня. С внешней стороны стены хозотрядовцы Дайлина приставили сдвоенные штурмовые лестницы. На гребне куртины, сжимая в напряженных руках тренировочные копья, застыла вторая сотня. Бывший стражник Карвин, ставший в одночасье унтер-офицером, стоит в боевом строю наравне со всеми. Уже в который раз мозолистые ладони пристроившихся на штурмовых лестницах хозотрядовцев приподнимают над стеной измочаленные чучела с изрубленными старыми кожаными шлемами на соломенных макушках. Вторая сотня колет чучела копьями, выворачивая их у хозотрядовцев из рук и сбрасывая на землю. Удержавшиеся над стеной чучела бойцы дружно рубят топорами и колют кинжалами.

Рустам недовольно хмурится, в этот раз на отражение «атаки» затратили непозволительно много времени. Часть ополченцев провели свои удары без должной силы, другие и вовсе промазали, нанеся свои первые удары вскользь. Небольшая взбучка Карвину и сержантам, строгое внушение «отличившимся» бойцам, и новый ряд соломенных чучел взмывает над крепостной стеной. Бьют копья, взлетают на добивание топоры, сверкают кинжалы. Вот это уже получше. Рустам удовлетворенно качает головой, Карвин устало улыбается, но через мгновение ему становится не до улыбки, над стеной снова появляются кожаные шлемы, подчиняясь крепким рукам неутомимых хозотрядовцев.

В ста шагах от городской стены, прямо в чистом поле, на виду у своих товарищей, потемневшими от бесконечных тренировок глазами выцеливает черные круги мишеней стрелковая сотня. Первое время Рустам каждый день приходил на их тренировки, часами наблюдая за светловолосым эльфом. Фламенель словно не замечал его подозрений, четко рапортовал, приветливо улыбался и выжимал своих подопечных до седьмого пота. Трех-четырех дней Рустаму хватило, чтобы понять: подозрения подозрениями, но дело свое Фламенель знает твердо и наставник из него каких еще поискать.

На своем стрельбище арбалетчики занимаются поэтапно. В течение часа – первый пул упражняется в стрельбе на меткость, второй пул в скорострельной стрельбе по более крупным мишеням, а третий с полной выкладкой бегает по полю, через каждые двести метров выстраивается в боевой порядок, натягивает арбалеты, вхолостую разряжает, и снова бег на следующие двести метров. Каждый час пулы меняются местами. Неудивительно, что при таком жестком графике искушение убить исподтишка ненавистного командира-эльфа посетило арбалетчиков едва ли не на второй день. И только ответственность за нуждающиеся в их защите семьи, а также суровый всевидящий взгляд первого унтера удержали некоторые горячие головы от поспешных решений. Впрочем, ненавидеть своего командира им никто не запрещал. И они его ненавидели. Безропотно исходили потом, сбивая в кровь усталые ладони, выкладывались без остатка, впитывая стрелковую науку, восхищались его мастерской стрельбой и – самозабвенно ненавидели.

Фламенель чувствовал их ненависть, не мог не чувствовать, но вел себя безупречно уверенно и спокойно. Вот третий пул под руководством сержанта Старка отрабатывает скорострельность. Арбалетчики третьего пула – лучшие в стрельбе на меткость, но скорострельность у них оставляет желать лучшего. Фламенель подходит к их мишеням и останавливает стрельбу. Собирая вокруг себя ополченцев, он не может не видеть, что в их руках снаряженные к бою арбалеты, не может не понимать, что, если кому-нибудь вздумается выстрелить в него в упор, ему не увернуться, но он спокоен, как змея. Зеленые глаза мерцают холодными льдинками, а воздух режут строгие слова:

– Норматив эльфийского лучника – двенадцать стрел в минуту. Норматив коронного арбалетчика для нашего типа арбалета – два выстрела в минуту. Ваш предел на данный момент – выстрел в минуту. При штурме каждому нашему пулу будут противостоять сотни эльфийских лучников. Даже одна сотня лучников за минуту обрушит на вашу позицию тысячу двести стрел. И что вы хотите ей противопоставить? Свои жалкие тридцать болтов?

Лица бойцов вытягиваются, они начинают растерянно переглядываться.