– Я сейчас развернусь и уеду, – ворчит он, перехватывая мои пальцы.

Осознав наконец суть манёвра, я послушно, хотя и не без заминки, вкладываю вторую ладонь в его.

Внутри волнительно ухает, щеки загораются. С незнакомым мне инструктором это бы едва ли ощущалось настолько интимно.

– Переноси вес, – напоминает Рафаэль, пока я растерянно разглядываю наши сплетённые пальцы.

Я переношу.

– И не наклоняйся так сильно вперёд, а то протаранишь лыжню носом. Носки внутрь, запомнила? Чтобы затормозить – разводишь хвосты.

– Столько информации, – бормочу я, выпуская его ладони. – Я всё равно не пойму, пока не попробую. Надо просто скатиться.

Заняв самую высокую точку холма, я с замиранием сердца смотрю вниз. Теперь главное – решиться съехать. Господи, как же высоко! Не Эверест, но близко. Уже и воздуха не хватает, и уши от давления закладывает. А люди внизу такие крошечные… Самые настоящие людишки.

– Чего ты так сопишь? – доносится до меня снисходительный голос Рафаэля. – С этого холма шестилетки съезжают. Самый маленький на всём курорте. Научишься более-менее держаться на лыжах – пойдём на нормальную гору.

– Ой, да пошёл ты, – бормочу я и, зажмурившись, отталкиваюсь палками от хрустящего снега.

– Какого черта ты стала палки в снег втыкать на скорости? – ворчит Рафаэль, освобождая мою ногу от лыжного крепления. – Я же сказал: чтобы затормозить – разводи хвосты.

– Думаешь, я об этом вспомнила на скорости шестьдесят километров в час? – отгрызаюсь я. Из-за острого нытья в стопе я готова рыдать, но сдерживаюсь ради того, чтобы не оправдать звание неспортивной.

– Не льсти себе. Ты разогналась максимум до десяти. Но это даже хорошо, иначе переломала бы себе ноги. Я говорил тебе, что колени должны быть согнутыми? А ты ехала так, словно кол проглотила.

– Значит, ещё раз попробую. Только объясни, что такое хвосты.

Рафаэль смотрит так, словно я только что сообщила, что состою на учёте у психиатра. С опасением.

– Именно сейчас ты решила придержать язык за зубами? Когда речь зашла о целости твоих конечностей? Короче, вставай в очередь за глинтвейном и жди инструктора. – Он резко выпрямляется. – С таким подходом я тебя учить не буду.

– Я просто переволновалась. – Поморщившись, я пытаюсь встать, но не могу наступить на правую ногу. – Вот блин…

– Что? – Рафаэль тяжело вздыхает. – Только не говори, что подвернула лодыжку в первый же день.

– Предлагаешь мне себя виноватой почувствовать по этому поводу? – Мой голос звенит отчаянием. Что может быть хуже, чем две недели долгожданного отдыха проторчать в номере? – Иди дальше хвосты разводи. Дойду как-нибудь.

Несколько секунд Рафаэль наблюдает, как я, кряхтя и морщась, пытаюсь подняться со снега, после чего с шумным вздохом подхватывает мои лыжи, а свободной рукой – меня.

– Надо поскорее уйти отсюда, – бормочет он, таща нас к спуску. – Пока какой-нибудь сопляк на доске тебя не переехал.

– Мне больно, – пищу я, старательно отталкиваясь от снега здоровой ногой.

– Сейчас в больницу поедем. Пусть снимок сделают.

– Да мне подмышкой больно. У тебя хватка как у медведя.

– Придётся потерпеть, – буркает Рафаэль, мельком оценив моё лицо. – Ты и два комплекта лыж весите одинаково.

– Пальцами пошевелить можешь? – Освободив мою ногу от лыжного ботинка, Рафаэль хмуро её разглядывает.

Я сжимаю и разжимаю пальцы. В этой ситуации утешает одно: в солнечных лучах мой педикюр выглядит потрясающе.

– А так больно? – Обхватив пятку, он осторожно поворачивает её из стороны в сторону.

Наши взгляды встречаются, и я моментально отвожу свой. Ладони у Рафаэля большие и тёплые, и ощущаются на удивление приятно. Я почему-то была уверена, что они на ощупь как наждачка.

– Больно, но не сильно. – Я шутливо толкаю его в плечо. – Отпусти скорее, мне щекотно.

– Это ушиб, но надо доехать до больницы. Пусть подтвердят.

– Не хочу я в больницу, – я хмурюсь. – Если ушиб – значит, пройдёт сам собой.

Выпрямившись, Рафаэль утыкается в телефон и через минуту объявляет:

– Такси подъехало.

Я смотрю на него с возмущением. Это что ещё за новости? Взял и единолично всё решил. С одной стороны, это даже мило – что он настолько обеспокоен моим здоровьем, но с другой… Я же не бревно безмолвное, которое куда положишь – там и будет лежать.

– Имей в виду, что далеко не все женщины фанатеют от доминантов, – замечаю я, закидывая ногу в салон. – В двадцать первом веке мы предпочитаем, чтобы с нашим мнением считались, а не игнорировали его.

– Даже если это мнение – идиотское? – осведомляется Рафаэль, плюхаясь рядом.

Я скриплю зубами.

– Каждый раз, когда ты начинаешь казаться мне милым, ты ляпаешь что-то такое, за что хочется заклеить тебе рот скотчем.

– Я всё ещё сноубордист, ты не забыла?

Я ошарашенно разглядываю его невозмутимое лицо, желая удостовериться, что мне не показалось: унылый сожитель только что пошутил.

– Только это тебя и спасает, – бормочу я, отворачиваясь к окну, чтобы спрятать улыбку. Это и впрямь было смешно, но Рафаэлю знать об этом необязательно.

Местная травматология приятно удивляет отсутствием длинных очередей и запаха перегара.

– Вашу девушку сейчас примут, – с дежурной улыбкой сообщает администратор.

– Она не моя девушка, – Рафаэль быстро на меня оглядывается. – Какой кабинет?

– Седьмой. – Взгляд девушки становится заинтересованным, а улыбка – непростительно очаровательной. – Давайте я вас сейчас провожу.

Наблюдая за их беседой, я ловлю себя на поднимающемся раздражении. Она что, настолько оголодала в горах, что клеит унылого Рафу? И его противозачаточное выражение лица нисколько не смущает?

– Провожать не надо, мы сами дойдём, – не глядя на неё, он подхватывает мой рюкзак. – Встать можешь?

Помотав головой, я беспомощно тяну к нему руки. Нога совсем немного ноет, и куда больше меня беспокоит наливающийся синяк на заднице. Правда, хищнице с ресепшена об этом знать не обязательно.

По-медвежьи обняв за талию, Рафаэль волочёт меня к кабинету номер семь. Старательно имитируя страдания, я прихрамываю и постанываю.

Если какая-то мальдивская чайка решит покуситься на Витю, надеюсь, что Лиана сделает для меня то же самое.

– Тебе не хватит? – Рафаэль скептически смотрит, как я, замотавшись в плед, посасываю очередной глинтвейн из бумажного стакана.

– Это обезболивающее, – поясняю я, выставляя вверх палец. – Моё тело сегодня пострадало, и ему требуется утешение.

– Врач сказал, что у тебя обычный ушиб.

– Он просто не видел синяк на моей заднице. – Я машинально накрываю ладонью бедро. – И вообще, хватит меня отчитывать. Если хочешь помочь – возьми себе глинтвейн и составь компанию. Пить в одиночестве и со здоровенным синяком на заднице – психологически тяжело.

С иронией покосившись на меня, Рафаэль подзывает ушастого паренька, обслуживающего наш стол, и просит принести ему пиво.

– Думала, ты откажешься из вредности, – замечаю я, протыкая соломинкой апельсиновую дольку.

– Так я, по-твоему, вредный?

– Бываешь иногда. Правда, на отдыхе немного размяк. – Вторая порция глинтвейна заставляет почувствовать себя непринуждённо и не слишком заморачиваться с формулировками.

– Следую просьбе Виктора.

– Я по нему скучаю. – Расплывшись в улыбке, я машинально мажу пальцем по экрану, чтобы взглянуть на нашу с Витей фотографию. – Вот чего он так не любит горы, а? Неужели не надоело из года в год жариться на пляжах? А ты? Скучаешь по Лиане?

– Чтобы скучать – надо успеть соскучиться.

– Фраза, достойная Сенеки. – Я издаю глумливый смешок. – Неужели ты её к Вите вообще не ревнуешь? Хоть самую чуточку?

Рафаэль хмурится.

– Нет.

– А почему? Мой Витя вообще-то очень красивый. А красивый айтишник – это редкая редкость. Почти как мужик-модельер традиционной ориентации.