Наш лагерь считался офицерским, и командование лагеря никого из военнопленных не посылало на работу за черту лагеря, за исключением похоронной команды, которая вывозила трупы. Как-то ночью ко мне пододвинулся Степан Антонович и шепотом спросил, знаю ли я надежных товарищей, которым можно поручить важное дело. Он просил меня не спешить с ответом и не предлагать себя, так как требуются физически сильные товарищи. Это был намек, что я с одной рукой не смогу выполнить этого поручения. Он объяснил, что нужно укомплектовать похоронную команду надежными людьми. Это пока единственная возможность связаться с внешним миром. Командование лагеря ежедневно направляет военнопленных на эту работу, но команда не постоянная, а нужно сделать так, чтобы состав команды не менялся. Теперь для меня было ясно, кем является Степан Антонович.

Через несколько дней я получил согласие майора Гончаренко и старшего лейтенанта Поливанова быть членами похоронной команды и выполнять поручение комитета. Я доложил об их согласии Жукову. Как похоронная команда установила связь с внешним миром мне неизвестно, но эта связь действовала. В лагере начали появляться написанные от руки сводки Совинформбюро. Сводки размножались и передавались из рук в руки. Они нужны были как хлеб, как воздух. Небольшие листочки школьной тетради согревали и радовали военнопленных, придавали силы.

Зима 1941–1942 гг. была холодной. Чтобы меньше расходовать энергии, военнопленные много лежали, мало двигались. Многие в эту зиму умерли. Особенно большая смертность была среди военнопленных моложе тридцати лет. На место умерших пригоняли новых, так что лагерь все время был переполнен. Немцы все кричали о победе и вдруг замолкли, а потом, обновив пластинку, начали снова, что русских спасла зима, что весной они закончат разгром. Новые военнопленные приносили в лагерь печальные вести. И вдруг радостное известие: немецкое наступление приостановлено по всему фронту и немцы разгромлены под Москвой.

В феврале 1942 года в лагерь поступил пленный генерал в новой генеральской форме, в погонах и даже с адъютантом. Настоящей фамилии генерала мы не знали и между собой называли генералом Ивановым. В плен он попал под Харьковом. Поместили его в комнату, где жили пленные генералы. На следующий день Иванов объявил голодовку как протест на зверское обращение командования лагеря с военнопленными. Эта новость моментально стала достоянием лагеря. Подпольный комитет решил использовать факт голодовки Иванова как наглядный пример мужества генерала, решившего бросить вызов фашистским палачам.

Вот что мне потом рассказал об этом событии майор Гагуа. Ему было поручено спровоцировать вызов коменданта лагеря на свидание с генералом Ивановым. Проводя работу среди военнопленных грузин, майор уговорил двух грузинских парней, которые уже почти дали согласие грузинским князьям поступить в грузинский легион, задать князьям такой вопрос: «неужели Германия настолько бедна, что не может нескольким генералам создать более-менее сносные условия жизни, а затем высказать опасение, что голодовка генерала вредно сказывается на настроении военнопленных и, конечно, может повредить организации легионов?» Во время очередного посещения грузинских князей эти вопросы были заданы. Не только эти два парня, но и все присутствующие начали просить князей вмешаться в это дело. Долго князья не соглашались, но под напором легионеров согласились доложить коменданту. Комендант послал к Иванову ефрейтора узнать, почему объявлена голодовка. Генерал Иванов с ефрейтором разговаривать не стал и заявил, что он будет говорить только с генералом, а если в лагере нет генерала, то только с комендантом лагеря. Так ефрейтор и ушел, не получив нужного ответа. Тогда комендант дал ефрейтору команду привести к нему бунтующего генерала. Ефрейтор явился к генералу, чтобы выполнить приказание коменданта, но Иванов наотрез отказался идти. Комендант решил сам пойти к генералу.

Комендант явился в комнату генералов и потребовал, чтобы их оставили двоих в комнате. Иванов запротестовал и настоял, чтобы разговор происходил в присутствии жильцов комнаты, в противном случае он говорить не будет. Так в присутствии остальных генералов начался их разговор.

– Правда ли, что вы объявили голодовку? – спросил комендант.

– Правда, – ответил генерал.

– С какого времени вы голодаете и какие причины голодовки? – продолжил комендант.

– С того момента, как прибыл в лагерь и увидел условия, в каких содержатся военнопленные и ваше отношение к ним, – сказал генерал.

– А что вы находите плохого в содержании военнопленных и в обращении с ними? – с возмущением спросил комендант.

– Все! Начиная с содержания помещений, одежды и питания. Советские военнопленные за все время пребывания в лагере ни разу не мылись в бане, не меняли белья, завшивели, в помещениях грязно, неимоверная скученность. Питание очень плохое, военнопленные опухли от голода, высокая смертность. Большинство военнопленных, в том числе и я, не имеют котелков и ложек и принимают пищу в случайные жестянки, каски и даже в пилотки, едят без ложек, руками. В лагере царит произвол, военнопленных избивают, – высказал свои мысли генерал.

Комендант был недоволен таким поведением генерала и через переводчика потребовал короче излагать свои мысли. Он сказал, что военнопленные должны сами содержать помещения, сами стирать и менять себе белье. Баня строится, что касается котелков и ложек, то они должны обходиться своими, а если они их потеряли, пусть обходятся как знают. «Нарушителей мы наказывали и будем наказывать».

Генерала возмутил такой ответ: «Все, что вы говорите, неправда! Вы установили в казармах тройные сплошные нары и там, где должен жить один человек, вы поселили десять. За четыре месяца существования лагеря вы не построили бани, не организовали места для стирки белья. При поступлении в лагерь вы раздели военнопленных. То, что вы считаете несоблюдением дисциплины – это последствия голода, который вы организовали в лагере. Мне, как и всем военнопленным, без вашего объяснения понятно, что цель вашего командования – как можно больше уничтожить военнопленных. Это их программа, а вы их исполнитель. Я знаю, что вы не в состоянии улучшить питание, но снабдить котелками и ложками при желании вы могли бы. Я знаю, что на том питании, которое вы организовали для военнопленных, я умру от голода, как уже умерли в этом лагере тысячи военнопленных. Но я не желаю по вашей милости превращаться в скота и есть баланду руками из пилотки. Вот почему я объявил голодовку».

Комендант все-таки дал распоряжение сержанту выдать генералу две тарелки и ложку. Генерал язвительно поблагодарил коменданта.

Так закончился этот разговор, который моментально стал достоянием лагеря. Это был первый случай в лагере, когда с военнопленным разговаривали и побоялись наказать его. На второй день Иванова в лагере не стало. Куда увезли его, никто не знал. Как сложилась его судьба, неизвестно.

Через несколько часов после разговора генерала Иванова с комендантом Степан Антонович отозвал меня в сторону и передал мне содержание разговора, а затем, оглянувшись по сторонам, сообщил мне, что есть решение комитета использовать этот разговор для срыва вербовки военнопленных в «казаки» и азиатские легионы. «Иди в барак N 2, там на первой секции найдешь Завьялова, ты его знаешь, и вместе с ним организуйте разговор, да так, чтобы никто и думать не мог о «казаках». Это задание комитета».

Теперь мне окончательно стало ясно, с кем я имею дело. Я немедленно отправился выполнять задание. В указанном месте нашел интенданта второго ранга Завьялова. Он сидел на нижней полке нар и слушал разговор военнопленных. Разговор шел о голодовке генерала Иванова. Судя по разговору, здесь еще не знали о состоявшемся разговоре. Увидев меня, Завьялов спросил, что я знаю нового. Я передал ему содержание разговора генерала с комендантом лагеря. В разговор моментально вступило много людей. Я замолчал, следил за реакцией присутствующих. Пожилой лейтенант с опухшим лицом спрашивает: