Утром нас построили, пересчитали и строем повели к полевым кухням за порцией «зубу». Нас предупредили, что «зубу» мы будем получать один раз в сутки. Во дворе было несколько полевых кухонь. Военнопленные должны были по одному, цепочкой подходить к костру и получить черпак баланды в свою посуду. У кухонь стояло несколько здоровенных немцев и кричали: «Бистро, бистро!» – а рядом с ними их прихлебатели с резиновыми шлангами били каждого зазевавшегося. Особенно досталось обессилевшим раненым и больным. После завтрака нас снова построили и начали распределять по работам. В первую очередь вывели похоронную команду, чтобы похоронить умерших товарищей. Остальные должны были заниматься обустройством жилья. Нары строились сплошными в три яруса и только в трех казармах. В четвертой казарме нар не делали, туда поместили выявленных комиссаров и евреев. Если в наших казармах при таком скоплении людей было холодно, то что делалось в четвертой казарме, где жило 150–200 человек, обреченных на смерть?
Через несколько дней обустройство лагеря было закончено. Наша команда была помещена в комнате здания бывшего штаба в/части. В комнату площадью 90 квадратных метров поселили 150 человек. Места распределили между собой по жребию. Мне попало место на первом ярусе около окна. Моим соседом оказался полковник Жуков. Когда мы с ним познакомились поближе, он оказался приятным человеком и верным товарищем.
Товарищ Тарасов, который работал в похоронной команде, как-то вечером рассказал, что в лагере ежедневно умирает около ста человек. Он рассказал также, что немцы за проволокой вырыли бульдозером две ямы размером примерно шесть на сто–сто пятьдесят метров. Трупы укладываются в ямы и накрываются соломой. Зарывать ямы будут тогда, когда заполнят трупами. Жутко было слушать такие новости. Настроение было подавленное. Но, как всегда, в компании находятся неунывающие, начинают считать, сколько нужно трупов, чтобы заполнить эти ямы.
«Это ты неправильно считаешь, – заявляет капитан Касьянов, – ты рассчитываешь на рядового военнопленного, а в лагере есть такие, как Денисюк и Саша Егоров, которые займут места побольше, и значит, умрет пленных поменьше».
Саша ежится, Денисюк огрызается. Находятся оптимисты, которые считают, что по смертности первых дней нельзя делать заключение, что лагерь постепенно будет благоустроен, станет теплей, кормить станут лучше, что не допустят такой высокой смертности.
«Ты что, на курорт приехал?» – кто-то кричит с верхней полки.
«Немцы – народ деловой и с опытом. Если они вырыли ямы на 5500 трупов, значит так и будет!» – неожиданно высказался Саша.
Теперь Денисюк ощетинился. Во всем обвиняет Сталина, что это он довел до войны, что виноваты коммунисты, а не немцы. Сразился агент Денисюк со спекулянтом Сашей, все остальные молчат и только изредка вставляют реплики подливая масла в огонь. Спорили долго, пока кто-то не крикнул: «Ну, довольно! Пора спать».
Началась нудная, мучительно долгая жизнь в лагере. Военнопленные, что называется, принюхивались друг к другу, изучали повадки и характеры друг друга, искали друзей, единомышленников, выявляли врагов и предателей. Прислушивались к каждому сказанному слову, ловили реакцию на сказанное. Особенно следили за реакцией при разговоре о положении на фронте. Хотя немцы все время трубили о близком конце войны, какой-то внутренний голос подсказывал, что это не так. Вновь поступившие военнопленные приносили вести о разгроме немцев под Москвой, говорили, что наши войска снова завладели Ростовом-на-Дону.
Я искал себе пристанища, но все были чужие. Наконец мне удалось найти в лагере двух своих сослуживцев. Но радость была недолгой. Майора Молявко скоро куда-то угнали, а капитан Бедный умер от истощения. Много знакомых было у моего соседа Жукова. Степан Антонович, так называли однополчане Жукова, был человек молчаливый и в разговор вступал редко. Вид у него был болезненный, впалая грудь, голова наклонена вперед и немного вправо, отчего он казался сгорбленным. Руки висели вперед и делали его неуклюжим. Несмотря на его болезненный вид и молчаливый характер, к нему часто обращались его товарищи за советом.
Подошел конец ноября, жильцов блока № 4 выгнали на улицу. Блок № 4 находился рядом с нашим помещением, и нам с окна хорошо было видно этих обреченных на смерть людей. После Здневного голодания и нахождения в холодном помещении на сквозняках они напоминали трупы. Избивая палками и травя собаками, их стадом погнали по площади к воротам лагеря. Всех военнопленных загнали в казармы, и они из окон наблюдали эту печальную картину. Немцы объявили в лагере, что жильцы барака № 4 отправляются в другой лагерь, но мы знали, что их повели на расстрел. Это была первая партия организованного расстрела военнопленных в офицерском лагере. Со слезами на глазах провожали в последний путь своих товарищей. Лишь иногда слова гнева срывались с уст товарищей. Я повернулся в сторону рядом стоящего полковника Жукова. Он смотрел на меня. По его глазам и выражению лица я понял, что он читал мои мысли. Мы почти одновременно произнесли: «Сволочи, гады!».
Военнопленные медленно начали отходить от окон, и, хотя уже можно было выходить на улицу, никто не вышел, все молча лежали на нарах. Только изредка слышны были вздохи и всхлипывания. То плакали взрослые мужчины слезами отчаяния. В эту ночь мы с Жуковым не спали, как не спали многие в лагере. Когда разговорился Степан Антонович, мне стало ясно, что в этом больном теле сильный дух. Я понял, что это тот человек, которого я искал. Степан Антонович сожалел, что в нашем лагере еще не было ни одного побега. Он расценивал побег как выполнение долга, как высшее проявление патриотизма в лагерных условиях. Он с огорчением сказал, что в лагере многие под воздействием голода поддаются фашистской агитации, начинают терять надежду на победу, малодушничают, что организации однополчан малочисленные и разрозненные, что они не охватывают всех военнопленных и не способны противостоять немецкой агитации. Он предложил мне примкнуть к их однополчанам. Так я вступил в контакт с одним из организаторов подполья во Владимир-Волынском лагере полковым комиссаром Жуковым.
В лагере фашисты организовали голод и старались убедить военнопленных, что виновниками голода является Советское правительство. Фашистская пропаганда до небес возносила победы немецких войск, осуждало командование Красной армии в неправильном ведении войны. Немцы старались вдолбить военнопленным, что эвакуация промышленности и продовольствия являются причинами голода в лагерях. Голод они объясняли еще и тем, что не рассчитывали взять такого количества пленных, а также и тем, что Советский союз не является членом международной организации «Красный крест». Рисовали радужные картины жизни в новом мире без коммунистов и жидов. Призывали всех «честных» военнопленных помочь очистить лагерь от комиссаров, коммунистов, евреев и всех, кому не нравится новый порядок, кто не признает арийской расы как господствующей, единственной расы, способной управлять миром. Восхваляли все немецкое, охаивали все русское, все советское. Такие мысли внушались в беседах, на допросах. Внушали их гестаповцы, абверовцы, немецкие офицеры. Внушали их помощники из среды военнопленных, бывшие петлюровцы, махновцы, белогвардейцы, воры и спекулянты. Организовывались слежки и провокационные разговоры.
К этой знакомой военнопленным своре во Владимир-Волынском лагере прибавились новые помощники: украинские националисты, грузинские и армянские князья, недобитая великосветская русская знать. Все они развернули энергичную деятельность по обработке советских военнопленных, по опорочиванию Советской власти, советских порядков, ленинской национальной политики. Голодом, обманом, запугиванием, побоями, посулами, истязанием, расстрелами и пытками они старались нарушить дружбу советских людей, подорвать их дух и веру, сделать послушным оружием против своей Родины.
Всему этому советские патриоты должны были противопоставить свое умение организовать людей на борьбу с ненавистным врагом, помочь выстоять в борьбе, вселить в победу. Слишком неравны были средства и возможности борьбы. Но борьба шла жестокая, беспощадная, смертельно опасная. Я не знал руководителей организации, а только догадывался, что Степан Андреевич причастен к этому, но я верил, что такая организация есть и во главе ее стоят коммунисты – умелые, опытные организаторы.
