Раздумывая о старой бедной цыганке, припомнил он вдруг и ее вещие слова о его судьбе. «Не люби, сыночек, черных глаз... — предостерегала она, подняв при этом палец, — потому как черные с синими тут в пару не ложатся. Люби такие, как твои, будет твоя доля ясная», — громко прозвучало в его душе. «У Туркини черные глаза!» — сказал он себе. Но в ту же минуту почувствовал так ясно, как, может быть, еще никогда в жизни, как дороги были для него эти самые черные глаза, как дорога была та, с черными глазами. «Туркиня! — страстно звало его исполненное тоски сердце, которое обо всем забывало, но ее помнило. — Туркиня, выйди!»

Он сам не заметил, как слезы навернулись ему на глаза, как уныние охватило его. Он еще едет белой тропинкой по лесу, но догадывается, что уже недолго ею ехать. В скором времени он спустится в село. Там, в долине, слышит он, громко шумит река. Вобрала в себя дождевую воду с гор, безумствует и знать никого не хочет. Но ему некогда. Задержался у старой цыганки, и теперь нужно спешить... Его конь резво бежит по белой, будто выстиранной, тропинке, которая протянулась теперь, в этом месте, прямо.

Он то и дело задевает шляпой ветви раскидистых пихт, и на него с зеленых игл сыплется свежий дождь.

Еще немного, и начнет смеркаться. Там, где лес погуще, уже будто легли сумерки и только кое-где поблескивает заходящее солнце, вновь показавшееся после дождя.

Да.

Однако — кто это идет ему навстречу? Не Туркиня ли? Она — Туркиня!

И он восклицает радостно:

— Тетяна, это ты? — Но тут же смолкает.

Это в самом деле она. Она его узнаёт, но делает знак рукой, чтоб он молчал. Недалеко мельница. Он сдерживает коня, сворачивает в сторону, и она бежит к нему. Вот она уже рядом, босоногая, с подоткнутой юбкой, простоволосая — будто тайком выскочила из хаты, с каким-то узелком в руках, — улыбающаяся, счастливая.

Кто бы мог ожидать! Они даже вскрикнули от счастья, встретясь так неожиданно, и оба улыбнулись.

— Не говори громко! — предостерегает она, задыхаясь от неожиданной радости. — Не говори громко, позади идет мать!

— Любишь? — торопливо спрашивает он вместо ответа и наклоняется к ней с коня, а она, стройная, как молоденькая пихта, привстав на пальчиках, тянется к нему.

— Люблю, — отвечает она, и в глазах ее целый рай счастья. — Когда я не любила?

Он жадно привлекает ее к своей груди и обнимает ее так горячо, с такой силой, как еще, кажется, никогда. Потом целует.

— Здесь никто не видит, — шепчет он страстно. — Еще раз.

— Раз, — повторяет она послушно и целует его.

— Нет. Еще раз, — отвечает он и целует ее опять. — Я тороплюсь, ласточка, все время в работе. — После чего прибавляет украдкой, точно вор, торопливо: — Когда-нибудь в лесу опять, как нынче.

Она улыбается счастливой улыбкой.

— Как нынче, — повторяет она с той же улыбкой счастья, не задумываясь, и будто ждет чего-то.

— Встретимся? — сказал он и тронул торопливо коня.

— Встретимся, — ответила она, заглядевшись на него, вложив всю душу в свой взгляд; и, не спуская больше с него глаз, пошла с выгона, с обращенным все время в его сторону лицом, вверх по белой тропинке, по которой он только что съехал...

Хлестнув коня и тоже оглянувшись на нее, он помчался, как ветер, и скрылся из виду.

Тревожно закачались раздвинутые стремительным движением коня пихтовые ветви. Закачались, и с них посыпались крупные капли дождя. Слышно, густо падали они на землю, а затем стали падать лишь одна за другой, редко, еще реже, пока вовсе не перестали...

Постепенно в лесу стало тихо...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Гей, на Ивана, гей на Купала... гей-гей, гей!» — внезапно раздается уже где-то высоко, в лесу, счастливый голос Тетяны и затихает.

«Красная дивчина счастья искала, гей-гей-гей», — мысленно продолжает, с сомкнутыми устами, Иваниха Дубиха, медленным, степенным шагом подымаясь за нею к Мавре на гору.

Однажды, спустя недели три после встречи Тетяны с Грицем, Иваниха Дубиха опять посылает Тетяну проведать Мавру, узнать, что с ней, так как она давно уже не была на мельнице, и передает для бедняги узелок с едой.

Тетяна охотно соглашается, нарядно одевается, украшает себя цветами. Может, как раз сегодня встретится с милым, они давно уже не виделись. Он занят. Уже случалось порой, что они неожиданно для себя на белой тропинке встречались... Вот хотя бы в последний раз.

И пошла.

Идет, задумчивая.

И мысли все вокруг Гриця вертятся. Как он к ним приедет, как затем пришлет сватов, как мать справит свадьбу, как они заживут, какое их ожидает счастье и благополучие — и тому подобное. Как Гриць переберется к ним на мельницу, начнет хозяйствовать, как все его полюбят, уважать станут, а мать будет жить при них, отдыхая. Она такая добрая, всегда за ее счастье молилась, пока красивого Гриця себе в зятья не вымолила. А если не захочет, то уйдет в монастырь, куда ее все время после смерти отца тянет. Или же при них будет в миру жить, отдыхать. Как сама захочет. Как пожелает — так и будет.

Продолжая путь, полная таких счастливых дум, Тетяна время от времени приостанавливается, точно отдыхая, — и вдруг задерживается на месте и прислушивается.

Ей чудится, что с самого начала пути, еще снизу, на белой тропинке, ее преследуют какие-то шаги, притом тяжелые, неуверенные.

Стоит, прислушивается, оглядывается. И, оглядываясь, дожидается.

Может, это Гриць?

Но нет. Он всегда ездит верхом. Он будто сросся со своим конем, никогда без него к ней не является. Один только конь делит с ними тайну, да еще лес. Это не Гриць.

Стоит, дожидается еще с минуту и все-таки, словно обращаясь к нему, кричит, как обычно: «Я тут!» И эхо, раскатываясь по лесу, отвечает ее голосом и замирает: «Тут» — и больше ничего не слышно.

Она продолжает путь.

Но через некоторое время вновь на минуту останавливается. А вместе с нею — и все пихты, и слева и справа. Одни над пропастью, другие на горе — тоже как бы останавливаются. Лишь слегка покачиваются, осторожно шелестят. Вместе с нею прислушиваются и, прислушиваясь, словно что-то шепчут.

«Гриць?»

«Ты, Гриць?» — спрашивает ее чуткая душа и сама отвечает на свой вопрос: «Я тут!»

Она машинально хватается рукой за свои красные маки, которыми украшает себя, потому что он такой ее любит, и убеждается, что цветы на месте, держатся крепко.

Нет. Не Гриць.

Из глубины леса, сзади, выползает стариковская фигура какого-то белоголового страшного цыгана-нищего и тенью движется за ней, явно за ней.

Тетяна ужаснулась. Никогда ей не попадался в селе этот нищий, хотя она хорошо знала всех бедняков и очень часто видела их у своей милосердной матери. Но вот он кланяется, сложив молитвенным жестом руки на груди, — точнехонько, как Мавра, когда кто-нибудь делал ей подарок и она подобострастно благодарила, — и вдруг останавливается. Тетяна испугалась, страх ее перед стариком усиливается, хоть она не из трусливых, — она старается скрыть его. Но старик замечает это и смиренно кланяется еще раз.

— Не бойся, доченька, старого деда, — говорит он. — Я заблудился здесь в лесу, а идти далеко, и зла никому не делал. Да хорошо, что вот тебя тут повстречал, — продолжает он, и его черные глаза под седыми бровями сверкают каким-то особенным злорадством.

— Чего мне бояться? — спрашивает Тетяна, а сама уступает старику дорогу, чтобы он свободно прошел по тропинке и поскорее бы отправлялся дальше. Потом она торопливо вынимает что-то из узелка, предназначенного для Мавры, и подает деду. — Примите, добрый старичок, за упокой душ, — просит она смиренно, — и скажите, пожалуйста, откуда идете? Издалека ли? Далеко ли?

— Нет, милая доченька. Я только сегодня из долины, из вашего села, — отвечает старый цыган, а сам почему-то пристально глядит на молодую девушку с большими красными цветами в волосах, возникшую перед ним, точно русалка.