— Еще что выдумала! — отвечает Мавра, а сама осыпает ласками, обнимает свою баловницу.

— Почему не приходила? — спрашивает она. Забыла уже Мавру? Полюбила какого-нибудь хлопца? Пусть она ей все расскажет, все как есть. Она ведь одна у нее. Одна на всем свете. Она для нее все. Кроме нее, кого ей любить? Кто о ней, о бедной женщине, заботится? Кругом только лес, лес да горы. А вот сегодня утром ребята опять орали. Налетели, остервенелые, окружили опять хату. «Татары идут!» — подняли крик. В дверь колотили, а пока она с печи слезла, исчезли. Кого же ей любить? Кого еще лелеять, если не ее, голубку, беленькую голубку?

...Тетяна смеялась.

— Опять стращали татарами?

— Да, налетели откуда-то и давай колотить в двери: «Открой, Мавра, татары идут». Только и хватило времени, что проклясть их да зелье припрятать, чтобы не раскидали.

— Много этим летом зелья собрала? — спрашивает Тетяна, озираясь по углам, где старуха держала высушенное волшебное зелье.

— Хватит.

— А вон там, на печи, что за зелье? — спрашивает с любопытством Тетяна. — Я еще не видела его у тебя, такого не знаю.

— Вон то зелье? — сухо спрашивает старуха.

— Вон то. От чего оно, Мавра?

— От всякого зла, — отвечает по-прежнему сухо Мавра, — оно из-под белого камня.

— Да от какого же зла, Мавра? — допытывается девушка, внимательно присматриваясь к листьям травы.

— Вот то — от зла... — слышит она то же самое. — Если дашь напиться, то поборешь его. Поборешь сном, и больше его уж не будет. Оно дает сон... — добавила она затем более приветливо. — Не можешь спать по ночам, сваришь, напьешься — и хоть ты что, а уснешь. Верно, и меня враги этим зельем опоили, когда мою долю порешили и меня выкинули. Вынесли во сне из шатра, а я ничего и не слыхала. Иные из наших знают толк в зелье. Да притом, если нужно, еще присказывают: «Гей, гей, зельюшко!» — прибавила она и странно усмехнулась. — Мавра тоже знает толк. Только себе не вари, доченька, — предостерегла она, — а лишь своему злому ворогу. Да знай еще притом, когда его собирать...

Говоря это и объясняя ей, как сильно действует зелье, она словно чего-то не договаривала, но Тетяна и не допытывалась. Она только спросила:

— Когда его собирать?

— Когда? — повторила Мавра. — Вот слушай, как и когда, да только не позабудь. Дважды это не говорят. Коли для себя случится, то в одиночку, набравши воды в рот. До восхода водой залей, горшков по соседству в печку не ставь, кувшин не расплещи, — и все это молча. Так — для себя. А против зла — иначе.

Тетяна усмехнулась.

Мавра погрозила ей.

— Не смейся, дивчина, — прибавила она строго, — а лучше запомни. Может, я помру, так ты одна помни! Почему бы тебе не знать этого? Тебе пусть и не пригодится, а знать все следует. Вот и знай, против зла... в воскресенье утром собери, в понедельник полощи, во вторник вари, в среду утром напои — и ого-го, какой крепкий сон зло свалит!.. — даже пропела она, прищелкнув пальцами. — Га-й, га-й! — и расхохоталась.

— Ой! — вскрикнула она через некоторое время с сожалением. — Будь у меня это зелье при себе, когда он сказал, что одна я во всем виновата, да еще свистнул, не была бы сейчас Мавра в лесу, одна на целом свете, а была бы она меж своих, вместе со своим ребенком... Эх! — добавила она горько, оборвав свою речь.

— Ну и что же, Мавра? — спрашивает Тетяна, и ее глаза внезапно широко раскрылись, налились тревогой.

— Пускай он по крайней мере хоть трое суток проспал бы, а то и совсем...

— Мавра! — вскрикнула девушка с отвращением, сердито насупив черные брови. — Грех так говорить!

— Может, и грех... — ответила Мавра твердо. — Но и меня, молодую, бросать, разлучать с мужем тоже грех был.

— Мавра... ты его любила? — спрашивает Тетяна, и невольно в ее голосе звучит опасение, и ей самой непонятно, почему перед ее глазами тот, кого она любит, Гриць.

— Любила на свою беду, на свое горе. Это правда, что любила. Он мне казался лучше, чем Раду. Да что мне от этого? Теперь нету ни его, ни ребенка, ни Раду, ни моих родных — никого. Тетяна, Тетяна, — добавляет она грустно, — что ты, доченька, знаешь о том, что значит в сердце женщины горе. Нет ему края... И да хранит тебя бог, чтобы ты даже вчуже узнала это. Ты помешалась бы, — предостерегает Тетяну Мавра, набивая свою трубку.

— Я помешалась бы, — повторяет тихо Тетяна и тут же умолкает, нахмурив, как прежде, брови. Вдруг подходит ближе и, став перед старой цыганкой, говорит:

— Мавра!

— Что, доченька?

— Ты много знаешь...

— Не так уж много, но то, что надо, знаю.

— Тогда скажи мне. Все ли такие, как тот был?

— Который?

— Тот, кого ты любила, а он тебе... изменил, свистнул тебе вслед?

Мавра глядит на девушку, словно на малого ребенка, и, прищурив глаза, отвечает:

— Разве что сейчас народится тот, который таким не будет.

Тетяна так и обомлела от этих слов. Она садится молча опять на скамью и больше уже не спрашивает ни о чем.

Зато Мавра не молчит.

— Доченька! — неожиданно произносит она и пристально смотрит на девушку. — Почему ты с некоторых пор забываешь старую Мавру? А?

Тетяна стискивает зубы.

— Не любишь ее больше?

— ...Люблю...

— А больше никого не полюбила? А? — спрашивает Мавра, попыхивая трубкой, а ее черные глаза впиваются в белое лицо той, которую «одну» лишь любит.

В душе Тетяны в ответ на этот вопрос что-то возмущается, что-то, раньше покорно склонявшееся пред старухой, покорное ей, как неведомой черной силе, которая хотела взять верх. Девушка гордо поднимает голову.

— А хоть бы и полюбила? — спрашивает она внезапно и бесстрашно смотрит прямо в глаза старой гадалке.

— Тогда не верь!

— А если поверю?

— Так потом не жалуйся! — Последнее слово Мавра произносит почти с угрозой.

— Я не пожалуюсь.

— Присылал уже сватов? — спрашивает Мавра вместо ответа, и опять ее взгляд пронизывает девушку до глубины души.

— Он еще их пришлет.

— Кто-нибудь из нашего села?

— Нет.

— Издалека?

— Не знаю. Ничего не знаю.

— И ты его любишь?

— И я его люблю.

— Говоришь — он тебя посватает?

— Он меня посватает.

— Когда?

— Не знаю.

— Этой осенью?

— Не знаю.

— Тетяна! — страстно предостерегает ее Мавра и строго грозит ей пальцем. — Тетяна!

— Что такое? — Что-то в тоне старой Мавры заставляет молодую девушку сопротивляться.

— Смотри, Тетянка!

— Он же меня любит!

— И ты его любишь?

— И я его люблю.

— И он не из нашего села?

— Не из нашего.

— А мама об этом знает?

Тетяну передернуло. Одна мысль, что кто-нибудь вздумает стать на страже ее любви к Грицю или быть помехой, возмущает ее, настраивает на бунтарский лад. Она топает ногой, как делала это в детстве, когда не исполнялось ее желание, и сердито отворачивается.

— Еще и мама! — крикнула она раздраженно. — Для чего и маме знать? Когда он пришлет сватов, тогда и узнает. А теперь не к чему.

— А если тебя кто другой посватает этой осенью?

— Не пойду, — отвечает она решительно и гордо.

— А коли мама прикажет?

— Мама не прикажет.

— А если заставит силой?

— Мавра! — набросилась на нее девушка с таким необыкновенным раздражением, точно хотела ударить, и глаза ее сердито засверкали. — Мама не заставит!

— Нет, нет, доченька, — успокаивает Мавра, встревоженная раздражением девушки, как, бывало, делала это в ее детские годы. — Мама не заставит.

— И ты мне поможешь, Мавра? — просит Тетяна повелительно.

— И я помогу, доченька, уговорю маму.

— Пока он не пришлет сватов, Мавра.

— Пока не пришлет сватов.

— Даже, если б и другие явились, и мама заставляла бы? — спрашивает Тетяна, подчеркивая каждое слово, будто заручаясь с этого момента помощью со стороны Мавры.