Все эти приготовления заняли почти весь день, был уже поздний вечер, когда на стол поставили пыхтевший самовар. Прежде такое неприветливое помещение теперь благодаря темно-красным занавесям на окнах, коврам и пылающему огню в камине, выглядело очень уютно. Появились и отдельные заговорщики. Доктор Лазоверт натянул резиновые перчатки, открыл принесенную банку, в которой, по его утверждению, был цианистый калий, растер пальцами несколько кристаллов яда, взял кусок шоколадного торта, отделил верхний слой и обильно посыпал нижний своим порошком, затем снова положил верхнюю часть на место, уверяя, что такой дозы достаточно, чтобы убить всех собравшихся.

Прежде чем покинуть комнату, заговорщики еще позаботились и о том, чтобы создать впечатление, будто бы недавно здесь за чаем сидело много людей. С этой целью они создали в комнате беспорядок: отодвинули стулья немного назад, сбили ковры и налили в чашки немного чая. Затем они еще раз подробно обсудили роль каждого из них во время убийства Распутина: великий князь, до этого не принимавший никакого участия, выразил желание сам немного поучаствовать в убийстве, но преданный императорскому дому Пуришкевич в данном случае проявил немало такта и высказался, что великий князь не должен пачкать свои руки в грязной мужицкой крови и ему следует быть лишь свидетелем убийства. Он решительно настаивал на этом, и окончательно решили, что Юсупов один даст старцу яд, а остальные заговорщики будут ждать наверху в рабочем кабинете Юсупова, пока все не закончится. Чтобы окончательно развеять недоверие Распутина, они должны завести граммофон и тем создать впечатление веселого сборища гостей.

Сам князь Феликс отправился встречать жертву своего гостеприимства. Чтобы не было лишних свидетелей, доктор Лазоверт взял на себя роль шофера, Юсупов надел тяжелую шубу из оленьего меха, надвинул на лицо черную шапку с ушами. Затем они сели в машину, и вскоре огромный автомобиль уже катил через Фонтанку к квартире Распутина.

Утром того же 16 декабря Распутин, как обычно, очень пьяным вернулся домой, он чувствовал себя усталым и поэтому по возможности сократил свою дневную программу. В десять часов утра он подошел к телефону и поговорил с Анной Вырубовой, причем с огромным усилием, еле ворочая языком. Затем он быстро принял несколько просителей и в сопровождении агентов отправился в баню, чтобы выгнать хмель. Около полудня он поприветствовал свою преданную маленькую Муню, которая пришла к нему, и затем отправился в спальню, чтобы немного отдохнуть. Только вечером он вышел в «святилище», где его уже нетерпеливо ожидало несколько учениц, с радостью принял только что принесенную телеграмму, в которой сообщалось, что царь назначил его протеже Добровольского министром юстиции.

Муня спросила, какие у него планы на вечер, так как она охотно осталась бы у него подольше, в тот день ей было особенно тяжело расставаться с любимым старцем. Но тот с таинственной, хитрой улыбкой заявил, что собирается уйти, но не хочет говорить, куда.

— Я все равно узнаю, — заметила Муня нежно, — и я приду за тобой, хочешь ты этого или нет!

Шутя отец Григорий ответил:

— Нет, моя голубка, туда, куда я сегодня иду, тебе нельзя следовать за мной! — Он поцеловал Муню в губы, перекрестил головку и, прощаясь, сказал: — Благослови тебя Господь, моя душенька, теперь я должен идти.

Муня неохотно простилась со старцем, покинула его квартиру. На лестнице она встретила Анну Вырубову, спешившую к Распутину. Она наскоро сообщила, что вечером Григорий Ефимович собирается уйти и ведет себя очень таинственно; но Анна все-таки хотела сама выяснить его планы.

Вырубова пришла по поручению императрицы передать старцу икону из Новгорода; он с радостью принял ее, отнес в свой кабинет, поставил рядом с другими украшенными образами и зажег перед ней лампадку. Затем объяснил Анне, что министр внутренних дел Протопопов сообщил о своем визите по очень важному делу и должен прибыть с минуты на минуту. Когда Вырубова попросила все-таки сказать ей, что он намеревается делать этой ночью, старец после недолгого сопротивления посвятил ее в свою тайну, потому что он слишком хорошо знал, какой преданной, разумной и скрытной была Анна. Итак, он рассказал ей о приглашении молодого князя Юсупова и о его просьбе никому, особенно Головиным, не рассказывать об этом.

Такая таинственность вызвала неудовольствие Вырубовой, в этом она усмотрела нечто оскорбительное. Если Юсупов и его супруга стеснялись принять Распутина днем, открыто, при всех, то старцу, по ее мнению, следует отказаться от приглашения. Но Григорий Ефимович описал ей по-детски нежную привязанность, выказываемую ему в последнее время князем Юсуповым, и указал на то, что его попросили вылечить больную княгиню Ирину. Отказаться нельзя: если Бог дал ему дар врачевания, он должен помогать больным. После долгих настоятельных уговоров Вырубовой он пообещал отложить визит на следующий раз, но сделал это, лишь чтобы отвязаться от доброй Анны, в душе твердо решив, этой ночью все же поехать к Юсупову. Там он не только познакомится с прекрасной Ириной Александровной и покажет свое искусство врачевания, милый Феликс твердо обещал снова спеть цыганские романсы: как же отказаться от вечера, сулившего ему столько радостей.

Анна на этот раз смогла побыть у отца Григория совсем недолго, так как царица попросила ее вечером зайти к ней и поподробнее рассказать о дорогом «друге». Поэтому она вскоре простилась, в дверях обернулась и еще раз умоляюще произнесла:

— Не правда ли, отец, ты не поедешь к Феликсу, ты обещал мне!

Когда Распутин остался один, он позвал горничную, бывшую крестьянку Катю Иванову, с недавнего времени следившую за его хозяйством, и велел ей приготовить новую, расшитую васильками, рубашку из голубого шелка, начистить до блеска высокие сапоги, потому что хотел в этот вечер выглядеть особенно празднично. Одевался он с величайшей тщательностью, уделяя внимание каждой мелочи своего костюма, как будто речь шла о празднике святого Воскресения в церкви.

Когда он пытался застегнуть верхнюю пуговицу рубахи, его неловкие огрубевшие крестьянские пальцы отказались повиноваться, тщетно мучался он перед большим зеркалом, перед которым обычно приводили в порядок свои прически и туалеты его посетительницы. Ему никак не удавалось застегнуть эту чертовски упрямую пуговицу, и он выругался последними словами. В конце концов он, плача, словно большой беспомощный ребенок, бросился в кухню и попросил Катю помочь, так как глупая княгиня Шаховская пришила на рубаху слишком большую пуговицу.

Как только Катя встала на скамеечку, чтобы застегнуть рубашку Григория, у черного хода раздался звонок. Катя спрыгнула и побежала к двери, а затем сообщила, что прибыл его превосходительство министр Протопопов. После того как Распутин назначил его вместо предателя Хвостова министром внутренних дел, Протопопов стал постоянным гостем старца и самым подробным образом обсуждал с ним любое важное правительственное распоряжение. Он всегда приходил с черного хода, незаметно проскальзывал в кабинет Григория, чтобы его никто не видел. Жители дома прекрасно его знали и молчали, делая вид, что не замечают его посещений.

Войдя в кухню, Протопопов поздоровался со старцем, вид у него был растерянный. Первый министр был очень возбужден и весь дрожал; он задыхался, осунувшееся лицо покрывала смертельная бледность, а глаза ненормально блестели. На какое-то мгновение Распутину показалось, что не так уж не правы были его противники, утверждавшие, что Протопопов душевнобольной, но как бы то ни было, он был честным и богобоязненным, а это самое главное для старца. Приветливо улыбаясь, он заключил министра в свои объятия и успокаивающе спросил:

— Что с тобой? Опять эти негодяи в Думе сыграли с тобой злую шутку?

Затем он увлек гостя в кабинет, и там Протопопов опять бросился ему на шею, обнимал и целовал, как будто прощаясь. Взволнованно и не сдерживаясь заговорил: