Уже через несколько дней после того, как Юсупов, Пуришкевич и великий князь Дмитрий приняли окончательное решение об убийстве, Муня позвонила князю и попросила прийти к ним на следующий день к чаю, на котором будет Распутин. На мгновение Феликс даже испугался легкости, с которой, казалось, осуществлялся его план, доверчивости Муни, в салоне которой старец будет предоставлен своему убийце. Конечно, князь, поддерживаемый своими крайне «патриотическими» мотивами, почти сразу преодолел этот легкий приступ слабости и ответил, что охотно придет.
Когда на следующий день он вошел в салон Головиных, то нашел мать и дочь в радостном возбуждении, так как предстоящая встреча князя с Распутиным была для обеих женщин поистине торжественным событием. Вскоре появился и старец. Когда он заметил Феликса, лицо его расплылось в улыбке, он поспешил к князю и обнял его. Накануне собственного убийства, обычно такой недоверчивый Григорий Ефимович делал то, что в другом случае никогда бы не позволил себе: он просто увивался вокруг Феликса, осыпал неловкими доказательствами любви и пытался привлечь к себе совершенно особенной сердечностью и добротой. Он не чувствовал, что «маленький друг» хладнокровно лицемерит, и искренне радовался внешним проявлениям симпатии со стороны князя.
И если Феликс теперь вел себя так, будто он был приятно тронут приветливостью Распутина, то на деле он ощущал к этому мужику то же самое отвращение, что и прежде. И то, как Григорий Ефимович говорил с обеими женщинами, и то, как ласкал их, вызывало глухую ярость, а этот отвратительный отеческий тон, которым Распутин осмеливался обращаться к самому князю, эти полные участия вопросы типа: «Когда Феликс собирается отправиться на фронт?», эти высокомерные высказывания о дворе, об уважаемых дворянах, духовных лицах, министрах и депутатах парламента!
— Стоит мне только ударить кулаком по столу, — хвастался он, — и все будет так, как я хочу! Это единственно верный способ, чтобы справиться с вашими аристократами! Они не могут пережить, что я в грязных сапогах вхожу во дворец. Они слишком горды, а гордость — есть начало всех наших грехов! Тот, кто хочет предстать перед лицом Божиим, должен сначала унизить себя!
Юсупов всеми силами старался скрыть свой гнев. И ради героического поступка он мило улыбался старцу и позволял ему ласкать себя. Он чувствовал, что каждое объятие, каждое сердечное слово приближали его к цели. Ради этого он все глубже втирался в доверие к своей жертве.
Не успел Распутин, вызванный по телефону, попрощаться, как князь уже договорился с ним и Муней о следующей встрече, чтобы как можно скорее продолжить беседу. Уже на следующее утро Муня снова позвонила своему «маленькому другу» и от имени Распутина попросила его в следующий раз принести свою гитару, ведь отец Григорий прознал, что Феликс так замечательно поет цыганские романсы. В этот момент Юсупов решил, что невидимые силы поддерживают его; его тонкая интуиция, такая восприимчивая к изощренной хитрости, немедленно подсказала ему, какое оружие он получает благодаря случаю.
Было хорошо известно, что нет более простого способа завоевать любовь Распутина, чем музыка, игра на гитаре и цыганские романсы. Григорий Ефимович, этот грубый сибирский варвар, этот первобытный степной человек имел поистине забавную слабость к танцам, пению и музыке, и как бы до этого он ни был тверд, он смягчался при звуках струн и красивого голоса. Юсупову рассказывали о той сцене в «Вилле Роде», когда тучному Хвостову только благодаря своему басу удалось в мгновение ока преодолеть враждебность старца, некогда очень обиженного им.
То, что Юсупова просили петь под гитару Распутину цыганские романсы, давало, как он ясно понимал, возможность сократить кропотливую работу многих недель и месяцев и в кратчайшее время достичь цели. И если у старца еще было какое-то недоверие, то его легче всего было преодолеть с помощью музыки и пения. Итак, в тот вечер князь Юсупов схватил гитару, как какой-нибудь злодей хватает оружие, и отправился в дом Головиных на Зимней канавке, где его уже нетерпеливо ожидали ни о чем не догадывавшийся старец, доверчивая Муня и ее столь же доверчивая мать.
После того, как все расселись вокруг стола, Распутин поцеловал милую Муню, затем осведомился, принес ли Юсупов инструмент, и когда тот согласно кивнул, попросил что-нибудь сыграть и спеть. Феликс, только взглянув на этого веселого мужика, задрожал от внутреннего отвращения, но мило улыбнулся, взял в руки гитару и начал исполнять цыганские романсы. Григорий Ефимович слушал, удобно расположившись в кресле, с выражением детского счастья и умиления на морщинистом лице. Он хотел слушать еще и еще, и Юсупов без устали играл то веселые, то грустные мотивы, перебирал ухоженными тонкими пальцами струны гитары.
* * * *
Утром 16 декабря князь Феликс отправился в свой дворец на Мойке, чтобы сделать последние приготовления к убийству старца, которое должно было состояться в этот вечер. Игра на гитаре сделала свое дело, и Юсупов сумел полностью втереться в доверие к Распутину. После того вечера, когда он у Головиных в первый раз пел и играл для Григория Ефимовича, тот стал относиться к нему, как к самому преданному другу; Феликс часто навещал его на Гороховой, и старец был неподдельно счастлив. Казалось, любовь совершенно ослепила его. Феликс был у своей жертвы, как у себя дома, и даже под предлогом болей в груди позволил вылечить себя его «чудодейственными магнетическими движениями». Но одновременно он вместе с остальными участниками заговора уже сделал все необходимое для осуществления убийства.
Во время многочисленных совещаний Юсупов и Пуришкевич самым тщательным образом обсудили все подробности плана. День 16 декабря был назначен для ликвидации Распутина. Для осуществления преступления заговорщики выбрали нежилое подвальное помещение Юсуповского дворца на Мойке, потому что оттуда никакой шум не мог прорваться наружу. Уже был найден предлог, под которым туда следовало заманить старца: Григорий Ефимович давно изъявлял желание познакомиться с супругой князя Феликса, прекрасной, молодой Ириной Александровной, и это обстоятельство должно было стать последним еще отсутствовавшим звеном в цепочке плана Юсупова.
Хотя в действительности Ирина Александровна находилась совсем не в Петербурге, а в Крыму, Юсупов заявил старцу, что его жена желает видеть его у себя, так как чувствует себя не совсем здоровой и хотела бы, чтобы он ее вылечил. Григорий Ефимович очень обрадовался этому, ни минуты не сомневаясь и с благодарностью принял приглашение Юсупова на вечер 16 декабря. Правда, как утверждал Феликс, прийти желательно попозже, потому что родители князя не расположены к старцу и поэтому ничего не должны знать о его визите. Обычно такой осторожный и хитрый Распутин доверчиво слушал эти, в какой-то мере сомнительные речи, ничего не подозревая, и даже пообещал, что никому не расскажет, где собирается провести этот вечер.
Заручившись согласием своей жертвы, князь с величайшей осмотрительностью занялся соответствующей подготовкой своего дома. Подвал, в котором должно было произойти убийство, был прежде частью винного погреба, но теперь его переделали в столовую и завесили коврами. Комната имела каменный пол, довольно низкий сводчатый потолок, два узких окна, выходивших на Мойку чуть выше тротуара.
Так как удачный исход всей операции зависел от того, произведет ли комната впечатление жилой, Феликс велел принести из кладовой красивую мебель — деревянные, резные и обтянутые кожей стулья, столы и шкафы, среди них также один с инкрустацией тонкой работы, с множеством зеркал и бронзовых статуэток.
С помощью своего камердинера Нефедова Юсупов обставил помещение как можно более уютно, повесил на окна портьеры, застелил каменный пол дорогими персидскими коврами и медвежьими шкурами, поставил на полку большого камина из красного гранита несколько позолоченных кувшинов, старинную глиняную тарелку и фигурки из слоновой кости, а посреди комнаты велел поставить стол, за которым Распутин должен был свершить свою последнюю предсмертную трапезу. Затем он приказал слугам накрыть стол на шесть персон, приготовить чай, пирожные и вино. Когда все будет готово, они должны будут запереться в людской и не покидать ее до утра.
