В Иерусалиме я также видел, как католики справляют Троицу, которую они празднуют неделей раньше, чем мы. Но это торжество просто невозможно сравнивать с празднованием православной Церковью: католики были совсем не веселы, тогда как у нас в этот день все радуются, даже животные! О, мы, православные, счастливы, и наша вера прекраснее, чем чья-либо другая! Лица католиков печальны даже во время праздника Троицы, и поэтому я думаю, что их души не радуются по-настоящему.
Я не хотел бы сравнивать разные вероисповедания и осуждать католиков, но я чувствую, как у нас все счастливы, когда звонят церковные колокола и для всех наступает святая весна…
Глава восьмая
Записки с лестничной клетки
Чем сильнее становилось политическое и социальное влияние Распутина, тем больше превращалась его квартира в центр самых разнообразных интересов.
Когда он жил на Невском проспекте, в квартире, снятой для него его почитательницей Батмановой, а также позднее, во время пребывания на Троицкой, власти уделяли его дому много внимания. В последние годы, когда старец стремительно превратился в личность величайшего значения, его дом был местом оживленных сборищ и тщательно охранялся полицией.
Уже его квартира на Английском проспекте, где Распутин жил перед самой войной, в течение долгого времени находилась под наблюдением уголовной полиции, а его новая квартира на Гороховой охранялась особенно строго, потому что новый премьер-министр Штюрмер издал приказ начальнику секретной службы Глобичеву охранять Распутина так же, как членов царской семьи. «Это категоричное желание императора и императрицы», — добавил Штюрмер в разговоре с начальником полиции, и поэтому не было ничего удивительного, что дом № 64 на Гороховой улице был постоянно окружен тайными агентами.
В швейцарской и на лестнице среди непонятных запахов, из которых иногда можно было выделить кисловатый вкус борща и прогорклого масла или теплого овечьего сыра, изо дня в день отирались четыре-пять, иногда даже десять или двадцать плохо одетых людей. Их старомодные воротнички и галстуки вместе с вкрадчивыми движениями сразу же выдавали в них сыщиков. Жители дома и частые посетители Распутина знали каждого агента и уже давно перестали замечать их; некоторые даже благодаря нескольким случайным беседам были в какой-то мере знакомы с ними. Да и сыщики давно отказались от попыток скрыть свою сущность от жителей, и когда кто-нибудь из гостей входил в подъезд и поднимался по лестнице, агенты продолжали сохранять непринужденные ленивые позы. По обязанности, они отмечали каждого проходящего посетителя, но прекрасно знали, что события такого рода не имеют особого значения.
Иногда скука полицейских прерывалась появлением на лестнице кого-нибудь из жителей дома: то из 31-й квартиры выходила портниха Катя, то с верхнего этажа спускался господин Нейштейн и заговаривал с сыщиками. Меж тем появлялась массажистка Утиллия или какая-нибудь другая женщина, живущая по соседству, и они со всеми удобствами располагались в тесной швейцарской вокруг маленького гудевшего самовара грязно-серого цвета. Катя, массажистка Утиллия и привратница Журавлева болтали о старце и рассказывали последние новости о нем, другим женщинам хотелось узнать подробности о жизни этого праведного человека. Таким образом, полицейским удавалось провести часть скучной службы в приятной беседе с женщинами. Особенно портниха Катя и массажистка Утиллия могли порассказать много удивительного и интересного о Распутине, потому что достаточно часто этому обожествленному любимцу знатных дам надоедало общество великих княгинь, графинь и хорошеньких артисток и он стучал в дверь Кати или посылал за Утиллией, чтобы те провели с ним ночь.
Жена привратника также была осведомлена о некоторых особенностях этого святого человека. Если поутру он пьяным возвращался с какой-нибудь пирушки и Катя отказывалась впустить его, а Утиллии не было дома, тогда Григорий Ефимович обнимал привратницу, осыпал поцелуями и лез со всякого рода ухаживаниями, от подробного описания которых она скромно отказывалась.
И вообще привратницы сквозь маленький глазок могли наблюдать то, то выпадало из поля зрения сыщиков; по этой причине они получали от полиции специальную плату и им вменялось в обязанность докладывать о любом происшествии. И то что они самым точным образом описывали сыщикам любые события в доме, объяснялось не только желанием поболтать, но и чувством долга перед властью. Катя и Утиллия тем более охотно рассказывали о своих впечатлениях, потому что знали, что они в докладах полицейских чиновников дойдут до самых высоких государственных лиц и приобретут необычайную важность.
Иногда из своей квартиры выходил господин Нейштейн и завязывал с агентами беседу. Хотя он мог рассказать не так уж много, он обладал своеобразной манерой говорить таинственными намеками, за которыми, вполне возможно, скрывался глубокий смысл. Было ли это действительно так или нет, в этом сыщики сами не могли разобраться; они дословно заносили в протокол все рассказанное господином Нейштейном, и уж потом их начальство должно было разбираться, как относиться к этим странным намекам!
Так, например, полицейские записывали:
«24 января живущий на той же площадке Нейштейн заметил, проходя мимо: „Вашего патрона скоро отошлют в Царское Село, чтобы он зажег там все церковные свечи“».
Но в целом деятельность сыщиков редко ограничивалась беседами с господином Нейштейном. В дом входило и выходило несметное количество людей, и шпики из кожи вон лезли, чтобы успеть записать их имена. Когда в ворота входил новый посетитель, полицейские изо всех сил старались не привлекать его внимание. Они спокойно разыгрывали маленькие комедии, взбегали по лестнице, будто сами собирались посетить старца, или же непринужденными группами спускались вниз, чтобы затем, углубившись в невинную беседу, остановиться на передней площадке. Едва только незнакомый посетитель входил к Распутину, как тотчас же по лестнице распространялся возбужденный и таинственный шепот: один сыщик спрашивал у другого, не знает ли тот неизвестного гостя, все сбивались в кучу и усердно размышляли, чтобы потом сообщить как можно больше. Из карманов доставались карандаши и записные книжки, после чего следовало точнейшее описание незнакомца: его шляпа, одежда, цвет волос, был ли у него зонтик или какой-нибудь сверток. Особенно важны были пакеты, и узнать их содержимое было большой гордостью для каждого. В докладах начальству упоминались и бесконечные подношения.
«10 января: Анастасия Шаповаленкова, жена врача, подарила Распутину ковер».
«23 января: неизвестный священник принес Распутину рыбу».
«28 января: коллежский асессор фон Бок принес Распутину ящик вина».
«21 февраля: сегодня к Распутину приходил Николай Глазов и принес сверток с несколькими бутылками вина».
«14 марта: Симанович, секретарь Распутина, пришел с ящиком, в котором было шесть бутылок вина, икра и сыр».
«14 июля: инспектор царскосельских народных школ пришел к Распутину с ящиком вина».
В тех случаях, когда в доме одновременно появлялось несколько посетителей, следовало зафиксировать как можно больше их разговоров. Каждое предложение, даже если оно было не до конца услышано и неправильно понято, имело оно смысл или нет, заносилось в протокол. Агенты внимательно следили, с какими словами и с каким выражением лица принимала гостей Дуня, служанка Распутина, и с каким выражением провожала к выходу.
С удивительным прилежанием относились сыщики к трудной задаче, как можно точнее узнать о жизни и определить личность незнакомых людей пока они шли от ворот до двери в квартиру. С величайшим педантизмом они записывали каждую мелочь и таким образом, с помощью перечисления незначительных внешних черт, пытались описать в своих записных книжках непонятную и загадочную жизнь этих людей. Часто это были шляпа, сюртук или сверток посетителя; иногда агентам улыбалось счастье, и им удавалось завязать с незнакомцем разговор. После посещения Распутина какой-нибудь проситель становился разговорчив, чувствуя потребность поделиться с кем-нибудь своей радостью об удовлетворении его просьбы или же горя желанием выразить свое негодование по поводу отказа. Сияя от счастья, агенты отмечали в блокнотах то, что им удавалось узнать, благодаря таким разговорам:
