Ольга Олеговна улыбалась. Соня, не слушая подругу, встав, прошла к окну. Водитель балагурил с вахтером. Лучше б машину помыл. Она повернулась к сотруднице, прервав на полуслове Жеку, – Определите собаку соседям. Попросите-доплатите. У вас девятичасовой табельный рабочий день. Впредь на службе бытовыми проблемами не занимайтесь, идите. Жень, и перестань материться, – заметила подруге, когда за работницей закрылась дверь.

– Мораль прочитана, жизнь бьет ключом. Ты что лютуешь, задел кто? На Ольгу налетела почем зря. Дура-баба, но старательная, с головой не дружит, но не стерва. Месячные что ли? Так не буянь, выпей чая сладкого, шоколадки вон поешь. Меня климакс крутит и не стервенею. У меня ладно, безнадега, а у тебя-то фертильные радости. Идут, значит и мужики идут. – Жека пошла к двери. Зайди вечером, поговорить надо. Варька замуж выходит. – Потянув дверную ручку, устало спросила, – Во сколько освободишься? Баклажанчиков с копчеными ребрышками приготовлю.

– В восемь буду.

– Да, забыла сказать, Лилька-то тоже переезжать собралась.

За Жекой закрылась дверь. Их связывали странные, не по возрасту отношения. Соне тридцать три. Евгении Артемовне все пятьдесят. Дочери ее скоро двадцать. Видно, замуж пора, если, не окончив институт выскакивает. А может любовь? Действительно, злая я, мысли нехорошие. Завидую? Молодости? Что впереди? Скучно. Жизнь где-то бурлит, кипит и, мимо. Интересно, начнись стройка века, поехала бы? Нет. Все осталось в другой жизни. Куража нет. Что Жека про климакс говорила? Рановато, хотя, о чем говорить, всю жизнь одна. Не мудрено, если и у нее рано начнется. Охладела ко всему.

День прошел. Усталости не чувствовала, могла работать как царь Петр, отдыхая по три часа в сутки. Но, пора домой. По дороге у Гарика купила «хванчкару», детям хычины, соблазнившись кавказским шашлыком захватила и его с куском брынзы и кинзы. В конце концов, Варюшка замуж выходит. На этаже Жеки, почувствовала аромат копченостей. Дверь не закрыта. – Ограбят тебя однажды, хотя и грабить у тебя нечего, так кокнут. Эй, живые есть? Возьмите у меня сумки.

– Избаловали тебя Сонь, взяла б да поставила на пол, – выговаривала Жека, выходя из лоджии. – А насчет иголок под ногти, я против, лучше разок да изнасилуют. Бог мой, запахи какие! Чай будешь или кофе?

– По-хорошему, чаю, но лучше кофе. Дома письмо надо готовить. Ресторан, ЗАГС, талоны, решу. Ты не скупись на шикарное платье. И не позже двух дней список приглашенных.

– У себя в кабинете командуй. Скупись-не скупись, приданого не собирала. Кто думал, что в двадцать из дома побежит? Делать ничего не умеет, спит до обеда, какая из нее жена и мать? Охренеть, я до сих пор за ней трусы стираю.

– Если оставишь их у себя жить, смотри, как бы не пришлось трусы зятя с пеленками жмыхать. Отпусти их.

– Кому из нас полтинник? – округлила Жека глаза. А услышав, что Соня уходит от Алика и с работы, от неожиданной новости едва не села. – Вот, всегда я Альке говорила, что не ту он лягушку поцеловал.

Дома как всегда чисто, выглажено, приготовлено, дети спят. По квартире пробиралась бесшумно, чтобы никого не разбудить. Стоя под душем, думала, она плохая мать и никудышная жена, и хорошо бы, если б он сам ушел, и не надо объясняться.

На кухне горел свет.

– Кушать будешь? – в дверном проеме в пижаме стоял Алик.

– Нет, спасибо. В сумке хычины мальчишкам, убери в холодильник, пожалуйста. Я спать. – И направилась в спальню.

– Что происходит? Не считая нужным объяснить, возвращаешься за полночь. Как я выйду на работу?

– На ногах. Или есть другой способ?

– Увольняйся и сиди дома, как все нормальные жены…

Не дав ему договорить, неожиданно сказала. – Увольняюсь и ухожу от тебя. Бери подушку-одеяло, с сегодняшнего дня ты в зале. Завтра подаю на развод.

Она вынесла ему постельные принадлежности, закрыла дверь и уснула.

После планерки у шефа Соня закрылась в кабинете, попросив не беспокоить. Отключив телефоны, впервые за годы службы легла на диван. Не затронь Алик вопрос увольнения, неизвестно, решилась она сказать, что уйдет от него? Собственно, мысль до вчерашнего вечера не сформировалась, как развод. Присутствовало раздражение, недовольство от примитивности быта. Обида, но не на него, обидно в целом. Жизнь в замкнутом пространстве дом-работа. Жизнь в одном городе-стране. Прожить, ничего не увидев, не пережив волнующих событий? Вышла замуж, родила и все? Он порядочный. Но этого недостаточно. От мужчины должна исходить сила, кураж, захватывающий дух. Не надо сумасбродства. Не важна внешность, рост. От него не должно пахнуть стиральным порошком и жареным мясом. Достаточно уметь стряпать, чтоб знать, что да как, ради побаловать ее в выходной-праздник. А ведь она его любила. Тогда казалось, он штучный. Все какие-то приспособленные в жизни, хваткие. Любящие всех подряд и своих, и чужих. Их на всех хватает. В их руках все горит-кипит и не мясо в сковороде, и не белье в баке. Но не он. Он правильный, принципиальный. Был отчаянный. По дерзости, как он, мало кто в городе дизелил, что ее и зацепило. Она не понимала куда все девалось? Поздно поняла, то был не кураж-не азарт, а пресыщенность, созданная родителями. Она, как и он благодаря семье не замечала, что люди живут в очередях детсадов и положенных метров, выраженных в квартирах или, что еще хуже в семейных общагах.

Когда ты перешагнула порог легкости, оставив за спиной беспечность – бесшабашность, когда во многом ты уже моралист, то тут вам распишитесь, хрущовка, а там место и на кладбище. Она не хотела хрущовку. Не хотелось на пенсии. Не хотела, как все. Любила простор. А ведь ей скучно и обидно, что балы да маскарады, яхты и вечерние платья проплывают мимо, по другому полушарию, в другом измерении. Может, она родилась не в то время? Может, в то, да не в том месте? Может, все проще и не стоит смотреть на устоявшееся, как на неизменное? Может, бросить вызов судьбе. И тыква превратится в красный мустанг с открытым верхом, а ее скороходы в туфельки?

В институте их педагог по психологии, выявляя характерную схожесть темпераментов свел «золушек» с проституцией, почитательниц «снежных королев» с экстремалками. Поднятая на лекции тема, породила дебаты с профессором, участие приняли и те, кто привычно спал. Кто бы что ни считал, она золушка, которая превратится в королеву. Может миром не править, но судьбой – ее право. Будут балы и фейерверки. Разные страны.

Избыток. Дом без соседей через стенку. Известной будет. Она постарается.

Прошло полгода. Ушла с работы. Развелась. И началась новая жизнь. Правда, без жезла в руках. И развернула она ее на сто восемьдесят градусов. 90-ые. Многие, уйдя с кабинетных служб, в бизнес вошли с капиталом. Она в отличии от них первые шаги начала с картошки. С зарей по полям гоняясь и догоняя, ругаясь и торгуясь с руководителями совхозов-колхозов Западного Казахстана. КАМАЗами через три области пошли длинномеры до Туркмении. Заработала за осень, но физическое истощение уложило в больницу.

Декабрь 93-го. Деноминация. В одно утро миллионы сгорели. Друзья с администрации помогли спасти, что успели. Она ехала из больницы. Серое небо скрыто темными заслонами. Промозглая стужа и ветер пробирали насквозь. Казалось, люди и машины те же. Но, изменение чувствовалось.

Квартира сияла чистотой, с кухни дразнил аромат чеснока.

– Похудела. Ты пока добиралась, все остыло, – слышалось из спальни, куда Жека унесла сумку с вещами. – Заберу белье в прачечную. Ты что молчишь? Из-за денег? Хорошо, не все сгорело. Жека шла по коридору. – Весь город носится с паспортами по старикам с инвалидами. На человека сотку меняют, с записью в паспорте, что ты кровные обменял. Во что документ превратили? Теперь не рубль называется, а таньга, и не выговоришь.

– Тенге, Жень, таньга – это, в сказах о Ходже Насреддине.

– Идем обедать.

– Варюша родила? – переступив порог кухни непроизвольно почувствовала голод. Взяла со стола блинчики с мясом и прослушала, что с Варей.