26 апреля 2024 г.

В лабиринтах… слов

Иногда поневоле, становишься свидетелем чьих-то отношений, которые развиваются на твоих глазах: на одной лестничной площадке, в одном кабинете, или когда с тобой кто-то делится, или это события в семье твоих родных. И поневоле задаешься вопросом – почему брак назвали брак? Ведь значение слова «брак» по семантике происхождения – прямая противоположность счастью.

Мне кажется первой ступенью к браку должно стоять – партнерство, т.е. надежность. И в минуты рассуждений подбирая определяющее слово, к крепкому браку, ассоциативно хочется сказать, что партнер должен быть адекватный. Нет безупречных. Впереди целая жизнь! Которая одна и не понарошку, не на прокат и не в черновик.

По сути, даже сказки начинаются со слов «жили-были». Не просто жили, а и были. Потому, что «были», это события на прочность. Жить и быть. Сегодня и сейчас. Завтра и до конца.

Иногда так и хочется «кому-то» сказать, что «иногда» приходится делать, то, что не хочется, и в этом тоже «жить и быть». А вот в их «вот бы» – слышишь больше сожаления от собственной несамостоятельности, от вздорности обстоятельств, в них сквозит какая-то эмоциональная самозащита и, что это их «вот бы» бессмысленная фраза, которая не в состоянии что-либо изменить.

И их обобщающая «в принципе», несет некую спасительность, когда, выкручиваясь понеслось словоблудие, что – «теоретически в принципе никто не возражает», что «в основном в принципе все согласны», т.е. в целом и в общем по сути…

Или «посмотрим» – брошено в воздух, чтобы ничего не обещать, или отмахнуться, когда не можешь сказать «нет», да «там видно будет, увидим…», а кто-то так выражает отказ.

2 мая 2024 г.

Девяностые

Соня ехала, раздраженная непогодой, с мыслями, как жить? Ваучеры, талоны, череда бесконечных очередей, зарплата, выраженная в чем угодно, но не в денежном эквиваленте. Все надоело. Домой не хотелось, как, впрочем, никуда вообще. Дома дети и не обремененный комплексом безденежности муж. «Может, к Жеке? Нет, домой. Сэкономлю кучу времени», – подумалось сквозь усталость.

– Привет, что смурная? Уволили? – засыпала вопросами выходившая из подъезда Тамара. – Твой дома.

– Постоянство однообразия только радует, – саркастически проронила Соня, освобождая заднее сиденье машины.

– А говорят, плохо живем. Смотри, какой чай, в баночках, это вам не 36-ой. А порошок-то импортный. – На соседку враз накатилась желчь и она криво усмехнулась вслед.

Дома как всегда – прибрано, постирано, готовый ужин, рабыня Изаура, томящая телевизор, хозяйственный муж, благовоспитанные дети-непоседы, хулиганы, всего понемногу.

– Устало выглядишь. – Освободив ее от сумок, Алик поцеловал. Ему всегда хотелось о ней заботиться, создавать уют, оберегать от физических нагрузок. Еще он ее ревновал, едва стрелка часов перешагивала рубеж конца рабочего времени, не находил себе места. Хотелось куда-то мчаться, занять себя чем угодно и не думать ни о чем. Он не доверял не ей, он ревновал ее деловые качества и это не давало покоя.

Соня, проходя в спальню, выключила телевизор, сериалы досаждали. Накинув халат на голое тело, прошла в ванную. Под душем наслаждалась струящейся теплой прохладой. Доносившаяся сквозь шум воды рваная информация мужа, сервирующего стол к ужину, отвлекая раздражала. – Валерка приезжал. У них главного инженера на два года стажировки в Германию забросили. Зарплата, тринадцатая, премиальные и за вредность 40% надбавка. Вот теперь и думаю, как ты справишься с хозяйством-пацанами? Будет ненормированный рабочий день, плюс командировки. Может, как Тамара дома посидишь?

Накинув халат и небрежно обмотав полотенцем волосы, не выключая душ неслышно вышла из ванной. Не хотелось лишних движений, вредность заела. Нет желания отвечать, реагировать на нескончаемый монолог. В зеркало из коридора наблюдала отражение мужа. Он, неторопливо, в фартуке, с полотенцем наперевес, что-то нарезал-натирал и пробовал. Ей завидовали соседки охая-ахая, как он гоняет с пылесосом, ненароком роняли, – «муж золото, и она счастливая, ничего по дому не делает». У самих избыток, но с тряпкой по дому рассекали сами. Первое время ей это положение вещей нравилось, но быстро поняла, каждый должен заниматься своим делом. Она много работала не оттого, что нравилось всем заправлять, это потребности достойной жизни, пазлы которой – детские секции-репетиторы, интерьер, перчатки-духи и уже не служебная машина, а что-то большее – свобода и независимость. «Может, она банальная мещанка? А он благородно оберегает ее от нагрузок, бытовых проблем. Надо признать, он круглый год занимается бытом, а она со всесезонным маникюр-педикюром, мало, что для него как рояль в кустах, так еще вечно недовольная стерва.» Войдя на кухню, обняла мужа и прошептала, – Прости, пожалуйста.

– Что с тобой? – Он, не удержавшись заметил, об одуряющем запахе…

Соня, резко отстранилась, но побоявшись его ранить холодностью, мягко коснулась его. – Поужинаем, я проголодалась.

Очевидно, он понимал, что последнее время его прикосновения неприятны. Она для оправдания своего поведения, не копалась в поисках причин, вызывавших в ней протест. Он отлично разбирался в политике, экономике-финансах, обладал феноменальной памятью и тонким юмором. Любил играть в футбол. И с огромным комплексом независимости, всего добиться самому, был в вечном поиске. – Чувствую себя твоим двоюродным отчимом…

Она встретилась с его внимательным взглядом. Не хотелось объяснений хотя и интересно, кто такой «двоюродный отчим». К счастью, от входной двери раздался голос сына. – Мам, привет. Мы позже покушаем, ладно? Слышен грохот перебираемого вороха железных игрушек. – Пап, где пулемет?

В кабинет вошла Жека. – Здравствуй, дорогая, – прокурено-скрипя кивнула подруге. – Слышала, Юлька Игоревна вернулась, епрст…

– Не матерись, – прервав ее движением руки, – накурилась с утра, пожалей легкие.

– Да ладно, оставь, – отмахнулась та. – Говорят, их не приняли на большой земле, жизни не дали, охренеть. Представь, русских за русских не принять! Говорят, возвращайтесь обратно в свой стан. Юлиана в шоке. Здесь продали и дачу, машину. – Потирая подбородок, наблюдала за передвижениями Сони. – Мебель-то у нее была югославская жилая: спальная и гостиная, по стоимости машины брала. – Опрокинув голову, хрипло пробасила, – говорит, сплошная пьянь да рвань, да мат прям со сранья, – Артемовна трескуче рассмеялась. – Каково это ей, профессорская дочь, аристократка. Ей-то не понять, что мат не от злобливости, а для связки. Русский, простодушный до одури, народ.

– Она же не в Москву-Питер поехала. На периферии везде так. Чай будешь?

Из селектора раздалось, – Софья Даировна, к вам Ольга Олеговна.

Дверь бесшумно открылась, тучная фигура вошедшей заполнила проем. – Софья Даировна, здравствуйте. Хочу отпроситься на полчаса.

– Последние три дня по два раза на день отпрашиваетесь, что происходит? Дети заболели?

Возьмите больничный. Что с отчетом по Узбектекстильмашу? В пятницу к планерке чтобы цифры были готовы. Бязь вернуть не удастся, распределите ее по районам. В этом квартале за бязь лишаетесь премии. В дальнейшем за подобный промах вдвое сокращу надбавку. И подумайте, кого отправите в Ташкент. Так что произошло?

– Щенка купили, малыш совсем, пятиразовое кормление молочной смесью…

– С ума посходил народ. На хрен он тебе нужен? – возмущенно басила Жека, – Сколько бабла ты за этого крокодила скинула?

– Квартиру сторожить взяли. – Скромно улыбнувшись. – Мы на работе целый день, дети в саду. Овчарка с родословной, пятьсот рублей за нее отдали.

– Сколько? – протяжно свистнула Жека. – Епрст твою, деньжищи какие, – ударив по колену, жалостливо качнула головой, – дурочка ты мокрозадая, и чему тебя учили? Какого-такого ума-разума, как говорится, в тебя вбили? Такие деньжищи, уж как не говори, а псу ты под хвост сунула. Чему детей научишь? Тебе деньги девать некуда? Извини, но ты Олеговна, дурында. Мне их заплати, все с толком распорядилась бы капиталом. Я сторож знаешь какой? Твою площадку не перепрыгивать, перелетать будут.