И вновь, воздух коснулся волос-лица, казалось, она услышала: «Обернись, родная. Ну же, смелее». Сходя с ума, Дина медленно повернула голову и, как мама и говорила, – словно волшебство, словно по мановению палочки, сквозь пелену слез увидела, ручки-ножки сына хаотично шевелились, глазки не смотрели вверх, были обращены на нее. Она бросилась к нему, откинув крышку кювета, взяла в дрожащие руки погремушку, стала греметь возле правого уха, малыш тихонько поворачивал голову на звук, прогремела погремушкой у левого уха, и он опять повернул голову. Не веря в чудо, повела игрушкой перед глазами и сын тихонько гуля, водил глазами за ее рукой. Не веря в происходящее, в его кулачки дала указательные пальцы, и малыш обхватил их. Она сняла катетеры и взяв его под подмышки, попыталась поставить. Но мальчик слаб, ножки подгибались, он не держал голову. Дина вынула сына из кювета, осторожно поцеловала. Прижав его к себе, подошла к окну, надеясь увидеть маму, родную и единственную на свете. Маленький комочек, который за время реабилитации не набрал веса самостоятельно дышал и осознанно осмысленно водил глазами. Дина тихо плакала, вглядываясь в небесную даль, пытаясь заглянуть за вершины гор, куда ушла мама. Она благодарила Его на верху, вернувшего малышу сознание, движение и жизнь. Она благодарила маму. Дина знала: где-то там, на небесах оберегая свою девочку, она просила ЕГО за свою дочь.

Дина с сыном на руках бежала по коридору. Мамы выбегали из палат, обнимали их, целовали и поздравляли вместе плача. За долгое время нахождения Дины в клинике, это первый случай возрождения. До прихода врачей оставалась уйма времени. Видя, как радость мам сменялась нескрываемой тоской боли и горя, не раздумывая, Дина положила сына в большую сумку, повесила через плечо, и не торопясь, вышла из отделения. Теперь в жизни все будет хорошо, как и говорила мама…

После института Дина с сыном уехала на море. Вдалеке от города нашла небольшой, нежилой дом. Туалет на улице. Пустой колодец, наполнила водовозом. Газа нет. «Ну, и бог с ним», подумалось ей. С рассветом, они уходили на море. Безлюдно. Утро начиналось с морских ванн. Малыш лежал на ее руке, Дина, поливая его, разговаривала с водой, чтобы она дала крепость костям. Голову слабо, но держал. Она старалась отгонять одолевавшие мысли. Но, вспоминались страшилки Веры Павловны, что она совершает большую ошибку. «Ты не понимаешь, в нашем отделении не бывает не то, что положительных, а положительного результата. Вот он результат. Минимум год под наблюдением. Ты отказалась от лечения. Без назначения не надейся на чудо. Чуда не будет.»

В эти минуты небогатый репертуар песен громко шел маршем. Песни переходили на сказки Чуковского и Пушкина. Малыш, лежа на животе безропотно подчинялся. Она на грани отчаяния, аккуратно подправив ему голову на бок, переходила на общий массаж начиная с пяток. Смуглая кожа растертого тела становилась бордово-синей. После каждого утреннего массажа, положив его животом на песок, стопы упирала на ладонь и двигала его вперед. На этом упражнении старший сын пространство преодолевал рывками. Но этот ее малыш плавал в песке, под напором ее рук и воли. К десяти утра возвращались в дом. В тени, расстилав на песке одеяло с пеленкой и укладывая сына приговаривала, «земля даст сил». Готовила завтрак. Подвязывая слюнявчик, мечтала вслух, «с каждой ложкой каши, ты становишься сильней, верь, скоро ты выкинешь слюнявчик и скажешь, – Мам, ну ты даешь, я, что маленький? Я же пацан. Мне на фиг не нужны девчачьи слюнявчики. Ты вырастешь здоровый, а мы с братом твои верные друзья. Один за всех, все за одного. No pasaran, сынок». После завтрака возвращались к морю, где их ждал самодельный падающе-порхающий навес из прутьев и простынки. И снова часами массажи-массажи, затем упражнения и вновь массажи. Преодолевала усталость. Вспоминала, как старшему сыну в младенчестве напевала Толкунову, «ты заболеешь, я приду… боль разведу руками… все я сумею… все смогу…»

Дина не страшилась знойного солнца загорев дочерна. В них с трудом можно признать городских жителей. Пообедав, возвращались на море и до ночи не выходили из воды. Звездное небо под мерный шум моря, как бы говорило «вы не одни, мы с вами». Прогретое за день море позволяло делать массаж в воде, ласково пошлепывая прибрежной волной. Дина тихо напевала, «видишь, звезда в ночи зажглась… шепчет, сынишке сказку… я растоплю кусочки льда… я не могу иначе».

Ночью в сарае, под керосиновую лампу продолжалась работа. Поставив его лицом к стене и, подпирая со спины, переставляла ножки. Иногда устало и отчаявшись сидя спиной к спине разговаривала с ним разговаривала и разговаривала. И так изо дня в день. Он не плакал. Упражнения принимал молча. Этого Дина тоже страшилась. Вдруг не заговорит? Черт бы побрал эту Веру Павловну… и произносила слоги, четко и медленно. Выручал Маршак. Малыш рос. Набирал вес. Крепчал. Держал голову. Ножки, ручки наливались силой.

Дина ставила его в воду, поддерживая, пыталась с ним ходить. От того, что не получалось, хотелось кричать, но не позволяла себе, боялась расслабиться. Вспоминалась Марина, «…слышишь, не сдавайся». И перекрикивая шум волн, обманывая себя говорила, «Вот какой ты молодец. Чувствуешь, получился шажок, раз и все. Давай малыш, работай. Еще шаг и еще раз, у нас с тобой все получится. Мы команда. Жалко твоего брата с нами нет. Ты бы уже давно побежал за ним.».

Где б не заставал их дождь-ливень, она ставила малыша в лужицы и смеясь говорила ему уворачивающемуся от бьющих по лицу размашистым каплям, что, когда он начнет ходить, они будут под дождем водить хороводы, прыгать по лужам и играть в «кондолы».

Наступил день, когда ножки его держали не подгибаясь. Наступил день, когда он сделал слабый, но рывок. Наступил день, когда в сарае, опираясь спиной на ладони матери, сделал слабый, но шаг. Пора собираться.

С годами мыслями возвращаясь в тот этап жизни, она всякий раз благодарит, что этот период пришелся с мая по жаркий октябрь. Она была уверена, что чудо произошло благодаря морю и солнцу.

Она вернулась с сыном в город, откуда все начиналось. Город мамы. Город, где ее ждал сын. В этот же день пошла к Марине. Дверь отворила ее мама, которую не узнать. Седая. Впавшие глаза. Махонькая. Сухонькая.

– Дина… Диночка… – слова глухо упали вниз.

– Нина Андреевна, здравствуйте. – Дина вдруг не смогла произнести ни слова. Стало душно. Страшно.

– Проходи. – Слегка качнувшись, Нина Андреевна посторонилась.

– Нина, кто пришел?

– Не волнуйся, Коленька, это Дина.

– Дина? Кто это?

Нина Андреевна, провела Дину на кухню. – Диночка, чай?

Дина отчего-то все не спрашивала про Марину с Ванечкой. На столе одиноко стояла ваза с вареньем из прозрачных ранеток на ветке. Чай остыл. Покрылся холодным неприютным налетом зелено перламутрового оттенка, как у мухи падальщицы. Дина с ужасом слушала тихий рассказ Нины Андреевны. Провожая взглядом движение истончавшейся кожи рук. Изогнутые пальчики теребили, разглаживали вязанную крючком скатерть, надолго застревая в узорах, затем вновь теребивших, гладивших, словно желавших разгладить шероховатость и задуманную вязь ажура. Через коридор доносились тяжелые вздохи Николай Николаевича. Казалось, в этот дом не врываются звуки города. Отключено радио. Не включается телевизор. Никто не желает ни слышать-ни смотреть. Достаточно своей истории. Хватает своего горя.

– Ванечка не вышел из состояния, в котором ты видела его в последний раз. Нам с Колей было больно наблюдать Марину, не покидающую его ни днем, ни ночью. Нас убивали ее мечты, думаю, ты понимаешь, о чем я. Зима. Пурга. Метели. Дожди. Жара. Раннее утро. Ночь. Мы ходили по городу. Сидели в кулинарии. Марина словно забыла, что у нее есть муж. Сережа с порога бежал к ним, не выходил из спальной до утра. Предложишь горячего чаю-пирожков, а он, как Марина, ничего не хочет. И не знаешь, кому больнее – ему, не смеющего с подушкой уйти в зал, остаться у друга посмотреть футбол, или нам, родителям, чей единственный ребенок сходит с ума со своим единственным ребенком. Иногда впрямь, казалось, она сошла с ума. Врачи предложили сдать Ванечку. Она словно не слышит. Купала, кормила, одевала и все время разговаривала с ним. Мы взяли ответственность. Попросили Марину сходить за молоком, сославшись, что папа плохо себя чувствует. Как только она ушла, врачи с Сережей забрали Ванечку. Марина с порога спросила, – Почему тихо, что с Ванечкой? – Бросила бидон. Ринулась в комнату. Мы не решились пойти следом. Она все поняла. Мы услышали звук открываемого окна. Когда поняли, было поздно. Она не мучилась, ушла сразу.