– Мам, ты чего? Я ничего плохого не сделала, я была в платье и общалась лишь с Бучи, который меня знает.

– Тебе что, дома общения мало? Я для тебя всё, а ты сбегаешь!

– Да, ты меня слышишь? Я не могу более и не понимаю, почему я не могу как все быть, болтать и общаться, а не сидеть на привязи. Бегать по улочкам, ходить в школу и проживать все эмоции, получать опыт… Чего ты боишься? Я тебя не брошу.

– Ты не понимаешь, я всё для тебя, а ты неблагодарная, просто слушайся. Я всё сказала – дома и у себя лишь.

Когда мама Жени ушла, то я так и не поняла, в чём моя вина, а выбравшийся Чуди просто лег ко мне на колени, и так мы просидели до утра. Наверное, он чувствовал, что я не могу больше быть в своей цивилизации.

Несколько дней прошли для меня привычно, только я всё больше вспоминала каждую мелочь моего похода, особенно того странного сородича с красным камнем на лбу. Чуди меня удивлял, он всё время как словно рычал, я поначалу испугалась даже, когда впервые услышала. Я отмечала с каждым днём, что звуки у Чуди меняются, что я начинаю что-то слышать, а потом я стала его понимать. Конечно, заняло у меня много времени, хотя Чуди тоже помогал и старался мне донести свой язык. Через непродолжительное время мы поняли друг друга и стали самыми лучшими душевными друзьями.

Никогда не забуду, как впервые он со мной не просто рычал, а когда я поняла все его слова и как я узнала его имя. В один прекрасный пасмурный день, когда я уже не могла сидеть и стала думать, как поговорить с мамой, как донести до нее информацию, вдруг Чуди стал говорить что-то, как будто кричать и петь, а потом, после быстрого звука, оно стало издавать медленные звуки и пытаться что-то изобразить. Я до вечера пыталась понять и потом смогла расшифровать, что это была целая фраза: «.ясьтыркто ебет угом я отч ,енм олидревтдоп ежот отЭ .ибуЧ а ,идуЧ ен тувоз янем и. Йобот с ьтиж учох я отч умотоп, ьтяноп янем ясйаратсоп ьрепета. Могурд и мокинтищаз миовт ьтыб учох я. Ясьтыркто ебет учох умотэоп, яаннебосо ыт отч, ляноп я. Ебет к оннеми лапоп отч дар я, тевирп»*4.

Я была рада и теперь могла обсуждать с ним всё. Оказалось, что ему более двух тысяч лет. Он был так умен и многое знал, я всегда чувствовала, что за столько времени могу на него положиться, а при общении лишь уверовалась ещё больше. А ещё он научился менять размер, как перевертыш. Он мог становиться с половину моей ножки, а мог стать таким, что помещался в мою ручку.

Всегда, когда я училась с мамой, он был рядом и спал. Ведь теперь я строго была дома из комнаты выходила лишь погулять по дому, благо, он у нас был двухэтажный. Мама смеялась и говорила, что он как будто вникает в каждое слово, всё понимает, так как скрывать Чуби так долго я уже не могла, и при серьезном разговоре с мамой Жени мы нашли компромисс – я не рвусь из дома, а она оставляет Чуби. Она пока не знала, что он говорит, и тоже не понимала его, но я надеялась, что когда-нибудь этот миг настанет. Мне кажется, что она, наверное, сама хотела бы общаться с ним, потому что она разговаривала с ним, как с настоящим ребенком.

Это было здорово, но меня поражал факт того, что Чуби никогда не раскрывался ей, хотя и доверял, ибо так мы прожили ещё 10 триместров. Взрослея, я понимала, что больше не могу сидеть дома и никуда не выходить, хотя прекрасно помнила про своё обещание.

Я стала считать, что нахожусь в заточении. Я не понимала свою маму, и всё больше мои чистые и великие к ней чувства сменялись на злобные и странные. Я всё больше сердилась и не могла смириться. Видимо, мама Жени это тоже чувствовала и понимала. Она снова вышла на работу и более к ней не приходили ученики. Правда, к нам чаще стали заходить товарищи. Мама называла так всех, кто был с нашего острова и с кем она была знакома то по работе, то по совместному общению.

Они стали общаться со мной, и мама перестала меня прятать. Это подарило мне ещё пару триместров возможности быть дома. Только единственное, что меня очень смущало и огорчало ещё больше, чем сидение дома, это то, что все приходили либо как есть, либо с удобными и короткими платьями, костюмами, которые менялись. А мне мама Жени заказала у острова Кранки платье ещё в детстве – длинное, благородного нежно- красного цвета с белыми обводками и жестко стоячим воротником, которое не менялось по мере моего взросления.

Такое платье я носила дома постоянно, но недавно оно испортилось, и я надеялась, что смогу жить без него, как все. Но сделали ей таких, оказывается, сразу много, ибо она потратила все сохранившиеся деньги папы. Она строго-настрого заставила меня пообещать ей ходить постоянно в них и не снимать никогда, лишь перед сном, когда отдала мне открыто весь этот гардероб. Эти платья были неудобны лишь тем, что были очень длинные и плотные. Мне они не очень нравились, но я честно ходила в них постоянно, меняя по мере загрязнения. А Чуби она приказала следить за тем, чтобы я не была одна и носила платье.

Она, конечно, его не понимала, но продолжала разговаривать с ним так же, как и со мной. Мне кажется, она внутренне знала, что он умен, и по его глазам понимала, услышал он её или нет. Так мы зажили обычной жизнью, как у всех, кто к нам приходил и с кем мы общались.

Меня очень сильно волновало лишь то, что я не ходила в школу и должна была носить платье, а ещё что мама стала всё реже бывать дома. Я понимала, что у меня есть Чуби (хотя я все равно продолжала называть его часто Чуди, а он не возражал), но этого мне стало уже мало. Хотя мама всегда продолжала играть со мной, обучать меня и поддерживать. Но всё чаще она была грустная, уставшая и поникшая. Я хотела ей помогать, но мне становилось невыносимо от того, что я постоянно в заточении. Да, ещё эти платья, которые меня не красили, ибо никто из сородичей их не носил постоянно, я видела это в окно.

Жени не поясняла мне, зачем она так настаивает на платьях этих, почему я не могу их переделать. Однажды я сама изменила платье: укоротила его, убрала этот ворот и пришила интересные кусочки из книг. Как же на меня вечером кричала мама и со злости, она порвала моё платье на мелкие кусочки. И при этом причитала, что Кранки шили наряды лишь для торжеств всех, а я вообще должна радоваться, ибо мне позволено носить их постоянно. Я не понимала, чему тут радоваться, она меня не слышала, а Чуди на неё шипел, точнее кричал: «!етеярет ьчод кат ыВ .ахартс огеовс то етинпелс ежу ыв ,ыварпен ыВ*5». Я снова закрылась в себе, но всё больше отмечала, что приходившие сородичи-товарищи имели в своей одежде изюминки, подчеркивающие индивидуальность каждого. А меня платье лишь закрывало, оставались видны лишь мои руки, ноги и голова. Мне хотелось свободы и того, чтобы я была собой, а не пряталась. Так нарастал мой внутренний бунт, который я максимально сдерживала, сама точно не знаю зачем… Я ушла в мир научных книг…

Мама не могла уже меня удержать, я всё чаще тайком сбегала с Чуди гулять по нашим островкам. Я не хотела огорчать маму, поэтому пряталась и изучала жизнь других удаленно. Смотрела, как живут другие островки, замечала, в чем их отличие, почему они такие, какие есть. Много времени проводила с Чуди в лесу за нашим островом и много читала в лесу. Я уже не смогла быть одна, и мне хотелось общения. Мама, наконец, сдалась и отпустила меня в школу. Правда, меня ждало ещё поступление и прохождение теста, и, как обычно, мне сообщили об этом в день сдачи. Почему не заранее? Хотя с другой стороны, я не волновалась.

Вообще, такое не надо было делать, так как все с сада просто переходили в школу. Но я-то пропустила первые годы школы и приходила уже в середину. Нужно было меня оценить, как сказали мне в нашей островковой школе, потому что за мной никто не наблюдал и не знал, в чем я талантлива, чем увлекаюсь. Уважаемые пажи острова (так мы называли самых пожилых и мудрых) попросили меня рассказать всё о своих увлечениях. Правда, я сначала не знала, стоит ли прямо про все рассказывать или, может, лишь про самые любимые. Но потом я поняла, что не могу выделить что-то одно, и рассказала всё.