В свои двадцать пять (четверть жизни) я любила многое: читать, рисовать, собирать игрушки из подручных средств, творить руками, размышлять, записывая мысли при этом, решать ребусы и придумывать свои, играть с Чуди в спортивные игры, шить и разрабатывать наноодежду, ведь она должна уметь делать многое (вытягиваться, втягиваться, гореть, не пропускать влагу, ведь одежду я шила для Чуди, а он мог плавать, бегать, летать и, самое сложное, исчезать – этому он научился недавно), заниматься наукой, петь, считать в уме, учить языки, проявляя свою креативность; и при всём этом многообразии я не могла остановиться.

Я всё равно интересовалась многим – меня можно было очень быстро увлечь новым. Я была исследователем, таких не было на острове, я сама себя так назвала, чтобы сократить представление для других. К моему недоумению, они решили, что это невозможно. Уважаемые пажи мне не поверили, они даже пришли ко мне домой, так как думали, что я их обманываю. Мне пришлось показать им все свои работы. Доказывать им, что они могут их потрогать, объяснять каждую мелочь. Мне стало так противно, ведь я делала в своё удовольствие и не понимала, зачем всё это надо пояснять. Я чувствовала недоверие и как будто мне необходимо было оправдываться перед ними, но при этом ничего плохого я не сделала. Ведь я-то знаю правду и не хочу её доказывать, так как тогда правда становится извращенной и как-то не такой чистой, теряется уверенность и изюминка творения.

Единственное, они заметили, что многое у меня было не совсем закончено. Особенно если я бралась за это второй раз, то точно доводила до конца. Но было многое наполовину остановлено или заброшено. Ну это пока был единственный минус для меня. Я о нём знала и работала над собой, чтобы доводить сразу до конца или уже убирать окончательно. В общем, я вызвала ажиотаж у пажей, и они даже пошли к главному на аллее и просили его собрать коалицию из наимудрейших пажей всех островов, ведь такого не было никогда – чтобы один мог так много. А я смеялась над ними, ибо что ещё можно делать четверть жизни взаперти. Скучно ведь иначе…

Они не могли поверить и при этом сказать, что я придумала, так как частично они увидели то, что скрыть невозможно. Но меня это ранило, так как было многое внутри меня, что вот так не покажешь, как подделки. Я поняла, что кроме Чуди лично я никому не интересна. Другим надо было что-то конкретное, одно, чтобы зацепиться за меня. Они не могли просто принять меня всю без осуждения или прикрепления к чему-то понятному и среднестатистическому. Меня это расстроило и напрягло. Я стала сомневаться в том, что хочу выйти в свет. Но и сидеть дома уже не могла.

Когда мама вернулась, я сказала ей, что в школе мне устроили проверку и что после общения собрали всех пажей острова и обвинили меня в наговоре на себя, а потом пришли домой и после убежали к правителю цивилизации. Мама заплакала и сказала, что я больше не смогу жить с ней обычной жизнью, что теперь про меня будут знать все и что мне будет очень тяжело. Она расстроилась и ругалась на меня, не могла понять, почему я не стала укрывать себя. А я не могла принять и поверить в то, что мне надо было лгать… Зачем? Я ведь ничего плохого не сделала? Я просто была собой. Да, мама Жени ещё в детстве мне говорила, что надо скрываться, надо говорить мало и всегда думать, о чем говорить, думать о последствиях. Но я так устала от этого, и, главное, я не понимала почему!

Я была в шоке, потому что она объяснила мне, из-за чего все эти годы так меня опекала. Оказалось, что я уникальна ещё с рождения. Что я родилась прозрачного цвета, похожая больше на нежную розовую белизну, а такого цвета нет у нас ни у кого. А кроме внешнего, я уникальна внутренне тем, что никто кроме меня самой не знает ничего обо мне, да и не сможет узнать, если я сама не захочу. Она скрывала меня и боялась, что меня изгонят или Флами будут исследовать как аномалию. Самое ведь страшное – это не отличаться от других, а потерять себя при попытке стать как все, усомниться в себе и потерять свой внутренний огонь – так считала Жени. Оказалось, что у неё была своя боль, и она в угоду нашим островкам пошла работать, хотя любила рисовать, но Белесым этого нельзя было делать.

Наибольшая отличительная черта меня от других была открытая любознательность. Это тоже не свойственно всем гранатикам, а Белесам свойственна обычная любознательность, но в ограниченном количестве. Ведь что такое любознательность – это бессознательное стремление к познанию, которое можно понять и управлять. А я не умею этим управлять и не чувствую, потому что это моё нутро, и оно больше меня, оно никогда не даст мне успокоиться, это мой двигатель. Именно так мама описала меня для себя, хотя я знала, что она тоже права лишь частично. Единственное, пока я и сама не могла никак это описать, просто знала, что она права, но не полностью.

Мама рассказала, что раньше она пугалась этого, но потом всё больше влюблялась и понимала, как мне повезло, поэтому и развивала меня. Но со временем я побила все рекорды по любознательности, даже превратилась в любопытную и прозорливую девчонку, которую было просто не остановить, так сказать, не приручить. Затем появился Чуди, и мама поняла окончательно, что она родила великую девочку, и поэтому она стала оберегать меня усерднее, и появились эти вечные упреки.

Сейчас она понимает, что, возможно, была неправа, и попросила меня лишь об одном – она сказала, что в характеристиках чувств наша цивилизация очень гибка, и поэтому она не боится за меня, уверена, что всё решится хорошо, а вот за цвет беспокоилась и настоятельна просила не раскрываться никогда. Меня напугала такая откровенность мамы, хотя одновременно я была очень рада, ведь многое встало на место, и, наконец-то, все барьеры были разрушены между нами. Ведь я чувствовала, что она что-то недоговаривает мне.

Я стала лучше понимать действительность, хотя, честно, меня испугал её рассказ, и я ужаснулась. Я ещё не была уверена в себе, лишь немного начинала чувствовать, что во мне есть что-то великое, что не дает мне покоя и хочет вырваться из этой замкнутости. Но как это обычно бывает – вместо того, чтобы закалиться и открыться себе в первую очередь, я пообещала себе, что теперь я буду скрытна, стану обычной, чтобы кроме мамы никто не знал обо мне. Правда, я закрываюсь больше от себя, как сказал мне в этот момент Чуди, который слышал мою клятву самой себе.

Прошло несколько дней, и к нам в дом пришли пажи всех островов. Мама работала, а я очень напряглась, хотя они были рады меня видеть. Долгое время они расспрашивали меня обо всем, просто мило разговаривали, задавали вопросы, одним словом, знакомились. Но в этот раз я была уже сдержанна и говорила о многих вещах отстраненно, лишь о нескольких мне не удалось скрыть неподдельный интерес, это о животных, исследованиях, создании чего- то нового и прекрасного. А вот внутренне мне было сложно держать свои эмоции и не показывать их, не отвлекаться и не уходить в подробности, не цепляться за их слова, рассказы и не расспрашивать подробнее.

После пажи сделали вывод, что первая моя открытость и страсть была лишь из-за того, что я впервые с кем-то общалась так долго, и это затмило всё. А сейчас они видят, что я нормальная и просто немного увлечённее среднестатистического жителя. Скажу сразу, не все пажи обрадовались таким умозаключениям большинства, особенно были не согласны пажи нашего острова. Те, кто знал меня и кто первый раз тестировал, они понимали, что я просто сделала выводы, ведь умна я тоже больше многих, и после того, как все ушли по своим островам, позвали меня к себе*6. Наши пажи сказали мне одно – они не знают, какое решение примут все остальные, но они не будут против и просто поддержат всех. Но мне они сказали правду: «Мы не доверяем тебе, и ты всё равно осталась загадкой. Мы не будем рушить тебе жизнь, но ты под нашим жестким наблюдением».