Пять лет назад, однако, ей было пятнадцать.

В пятнадцать Даша была совсем другой девочкой. Например, страшно любила шоколад. Но запрещала себе его покупать из-за калорийности. Или вот: в пятнадцать Даша хотела стать поэтом… Что еще? Уйма всякого! Но, как доказал писатель Лев Толстой, даже самую большую уйму можно упихнуть в одно предложение, одно-единственное: в пятнадцать у Даши была больше щель между зубов (у Даши есть щель между зубов), она начала курить (о господи! Даша курит!) и курила всякий ужас, обожала ездить на метро, носила очки (без очков себе не нравилась), часто плакала, редко танцевала, только начинала петь. Еще с Витей встречалась. Тьфу! Не вышло одно предложение. Два вышло! А может, и ну его? Зачем вообще человеку эта треклятая завершенность, желание решительно все втиснуть, впихнуть? Впрочем, это уже философский вопрос. А интересно ведь про Витю, правда? Вот вам и про Витю:

Глава 3

Про Витю

Витя был чудесный мальчик. Умный, красивый и — самое главное! — поэт. Как всякий поэт, Витя без конца влюблялся. И каждой девочке, в которую влюблялся, посвящал по одному стихотворению. Например, девочке Ане он подарил элегию «Зеленые», вдохновленную цветом ее глаз. Начиналась она так:

Я люблю твой звонкий смех

И слезы соленые.

Аня излучает свет!

И глаза зеленые.

Другой девочке, Маше (с ней Витя трудно расставался), он посвятил поэму, написанную четырехстопным хореем, «Карие». Ею он очень-очень гордился. Даже больше, чем предыдущей.

Я люблю твой звонкий смех —

У меня мания.

Маша излучает свет!

И глаза карие.

Витя был на год старше Даши и страшно ее интриговал. Целых шестнадцать лет! Руки у него были тонкие, плечи широкие, а нос — с горбинкой. Мечта!

Они познакомились в летнем лагере, Витя Дашу заприметил и в сентябре ей написал. Было бы страх как любопытно взглянуть на эту переписку, но — увы! — ее следов не сохранилось. Даша даже проверила телефон, чтобы в этом убедиться. В шестнадцать Даша удалила все-все-все, что напоминало ей о Вите. Помимо переписки это был дневник; дневник она начала вести по совету Вити, и оттого неудивительно, что все в нем, каждая строчка, каждая буковка были про него. Сначала Даша хотела дневник сжечь. Но испугалась. Потом — утопить в пруду. Но снова испугалась. Тогда она придумала коварный план — и на Витин день рождения (они расстались пару месяцев назад) позвонила ему и предложила встретиться. Витя согласился.

Присев на скамейке в парке, сохраняя торжественно бледное лицо, Даша начала следующий диалог:

— Привет.

— Привет.

Повисло такое звонкое молчание, что пролетавшая мимо черно-зеленая сорока (сколько в этой повести сорок!) услышала хлопанье собственных крыльев.

— С днем рождения. Это тебе.

— Что это?

— Подарок. Дневник, который я вела, пока мы были вместе. Не открывай только сейчас.

Витя открыл его в метро — и тут же умер от стыда. Весь вагон был в кровище.

Глава 4

Мысли Даши Наумовой (о метрополитене)

И все-таки Даша не могла заснуть. И, как и раньше, когда у нее что-то не получалось сразу, она решила хорошенько об этом поразмыслить. «Ты, Даша, уже не ребенок, — сказала она себе, — ты девушка. Сильная и независимая. А значит, сможешь сама себя заснуть». Но как? Способов Даша знала бесчисленное количество. Например, пересчитать овец. Или подумать о чем-нибудь настолько скучном, что уж лучше спать, чем размышлять об этом. Еще существует такой метод, чтобы тебя стукнули обухом по голове. Даша смутно представляла себе обух, да и не били ее никогда. Поэтому Даша начала считать вагоны.

Больше всего в Москве ей нравилось метро. Нравилось вообще все: тух-тух тух-тух, ласковый голос, объявлявший станции, сами эти станции, все разные. У нее даже было несколько любимых. Первая — это «Улица Академика Янгеля». Там Даша прогуливала школу и читала с замиранием сердца историю несчастной девушки Джейн Эйр. Вторая — это «Третьяковская». Она ей нравилась нипочему, безо всякой причины, просто нравилась. Но самая любимая Дашина станция была станция «Чистые пруды». В ней Дашу восхищало все. А именно:

— название;

— мраморные арки;

— громадный свод;

— название мрамора «уфалей» (его Даша вертела на языке задолго до «синкопы»);

— пилоны;

— вестибюль в виде кубика Рубика, откуда можно выходить с двух сторон и совершенно ничего от этого решения не поменяется;

— громадная вывеска на кубике Рубика: «МЕТРО»;

— переход на «Сретенский бульвар», где с Дашей в шестом классе происходили события невообразимой важности;

— воспоминания, связанные с этой станцией;

— воспоминания, связанные с воспоминаниями, связанными с этой станцией;

— …и остальное.

Были у Даши и нелюбимые станции… «Но о них я думать точно не буду! — решила Даша. — Если думать о чем-то нелюбимом, то ни за что в жизни не заснешь. Буду считать вагоны». Даша крепко зажмурилась. «Первый вагон — тух-тух тух-тух. Второй вагон — тух-тух тух-тух. Третий вагон направляется до станции “Улица найнтин оу файв года” и параллельно издает следующие звуки: тух-тух тух-тух. А интересно, в Тбилиси есть метро? Тух-тух тух-тух. Это важный вопрос! Тух-тух. Как же я без метро? Не пешком ведь всю дорогу!» Даша резво откинула одеяло и включила телефон. Да, слава богу, есть метро в Тбилиси. Целых две линии.

Но тут с Дашей сделалось что-то странное. До того быстро сделалось, что она сама не успела сообразить. Стоило ей представить себе тбилисское метро, двадцать три абсолютно, ну вот совсем незнакомые ей станции, как Дашу накрыла такая тоска, что словно и не тоска это была вовсе, а большой колючий дикобраз. Настолько колючий, что ей вдруг захотелось плакать.

Нет в Тбилиси «Улицы Академика Янгеля», нет «Чистых прудов». Нет мраморных пилонов, глубоких сводов, нет «уфалея». А что вместо этого? Пустота, мир незнакомых названий, людей, говорящих на чужом языке, воспоминаний — их же в любом месте море! — но чужих воспоминаний, не твоих. Может, счастливых, а может, и печальных. Сотни, тысячи, миллионы миллионов мыслей, чувств, слов, проговоренных, услышанных не тобой, без тебя! Московские эскалаторы, толкучка в час пик, валидаторы, билеты «Тройка», мозаика на «Новослободской», фиг-поймешь-как-разобраться на «Деловой» и «Выставочной» — это все ее, это дороже самых дорогих друзей, это и есть друзья — самые преданные и близкие. На «Пушкинской» она и смеялась, и плакала, на «Тимирязевской» выходила каждый день домой… А что ей делать на станции «Руставели»? Или на станции «Исани»?.. А что, если она заблудится, не поймет, куда идти, потеряет в вагоне шапку? Что ей тогда делать? Конечно, там будет Дима, а Дима там уже два месяца и наверняка хоть раз да спускался в тбилисское метро и, может, даже разочек там смеялся. Но она-то, Даша Наумова, она же не смеялась! Почему ей нужно уезжать? Кто ее гонит? За что? Кому она сделала какое зло, почему больше никогда не сможет почитать «Джейн Эйр» в Москве, съесть в московском кафе пирожное «Картошка», посмотреть в кинотеатре дурацкое кино?

Даша свернулась в клубочек. Ветер кидался снежинками в окно. «Ни о чем больше не буду думать», — решила Даша. И подумала о войне.

Глава 5