Она вышла за дверь. Я подхватил сумку с дивана и вышел следом.

— Неплохо сработано, партнер, — сказала Миранда, когда мы вновь оказались на улице коттеджного поселка офицеров.

— Да, агентов изобразили убедительно, — согласился я. — Он даже не посмел требовать наши удостоверения… Слушай, а ведь мы могли и его комп забрать!

— Не могли, — помрачнела Миранда, — тут мы лажанулись. Он не просто посмотрел новости, он успел ввести секретный код, активизирующий программу удаления информации. Я видела, как он набирает эту внешне бессмысленную комбинацию букв, но ничего не могла поделать — он сделал это очень быстро, буквально секунды за полторы. Тренировался, должно быть… Честно говоря, я думала, что ты не дашь ему сесть за комп.

— У меня была такая мысль, — признал я, — но, пока я думал, стоит ли это делать, он был уже там.

— Мартин, — вздохнула она, — мы не должны с ними церемониться. Вспомни, как бегал от их ракет несколько часов назад. Если мы будем стоять и сомневаться, нас прикончат. Просто позволь своим рефлексам действовать.

— Да… наверное, ты права. Хотя я привык больше доверять разуму, чем рефлексам.

— Всему свое место. Иногда для разума просто нет времени. Впрочем, сейчас оно у нас есть. Пойдем отыщем какой-нибудь тенек и посмотрим, какая информация есть в базах на этого Оливейру.

Покинув офицерский поселок, мы и в самом деле отыскали подходящую уединенную беседку на берегу одного из мысов, глубоко врезающихся в бухту Гуантанамо; там имелся столик, так что Миранде не пришлось в очередной раз разворачивать экран на коленях.

— Хммм, — промычала она после нескольких минут копания в инете, — а наш новый друг — довольно примечательная личность. Его отец и в самом деле покинул Кубу при Фиделе, получил статус беженца в США — тогда это были еще единые США — и обосновался во Флориде. В то время там была мощная диаспора кубинских эмигрантов. Однако что-то у него там не сложилось, и несколько лет спустя он был застрелен. По наиболее вероятной версии, он был агентом кубинских спецслужб, посланным шпионить за диссидентами, но был разоблачен и поплатился за это. Подтверждением этой версии служит то, что оставшаяся на родине семья «врага народа» не подверглась никаким притеснениям, а напротив — его единственный сын Рамон даже сделал со временем довольно успешную карьеру в кубинском экономическом ведомстве, причем — официально не числясь членом компартии. Вскоре после Банановой революции он перебрался к нам, и не с пустыми руками. Он вложил в нашу экономику десять миллионов долларов, что автоматически обеспечило ему получение «зеленой карты». Разумеется, его проверяли на принадлежность к спецслужбам и преступлениям кастровского режима, но никаких доказательств не нашли, а деньги были не лишние. То, что по всей очевидности это была часть денег, награбленных коммуняками у собственного народа — пресловутое «золото партии», от которого кубинцам удалось найти лишь жалкие крохи — тогда, как и сейчас, мало кого волновало. Формальных претензий к нему не было, и спустя пять лет он получил гражданство.

— То есть на самом деле красные готовили его к этой роли заранее на случай падения своего режима.

— Наверняка. Впрочем, никакой политикой он не занимается. Официально, разумеется. Только бизнес.

— И чем он занимается?

— Всем помаленьку. Грузоперевозки, чартерные рейсы, сеть кубинских ресторанов и ночных клубов во Флориде, биотопливные плантации в Бразилии, кое-какие операции на рынке карибской недвижимости, даже поставка фруктов в Европу.

— И все это вместе, конечно, стоит уже куда дороже десяти миллионов.

— Да, он быстро пошел в гору. Прямо-таки на удивление быстро.

— Что-то мне подсказывает, что в случае победы красных он не вернется на должность чиновника в их министерство. А вот для организации поставок наркотиков его нынешний бизнес — как раз отличное прикрытие.

— Зришь в корень, партнер.

— Но, полагаю, вломиться к нему и выбивать признание будет не самой верной идеей.

— Да, — серьезно ответила Миранда. — Мы могли бы добраться до него, но он — не вершина пирамиды. Если с ним что-то случится — вне зависимости от того, останется он в живых после нашей встречи или нет — это может поднять переполох раньше времени.

— Идеальным вариантом было бы отследить его связи, не привлекая его внимания.

— Тебе известен список компаний, связанных с мафией.

— Точнее, часть этого списка. И там много подставного — и по части фирм, и тем более по части имен.

— Но теперь мы знаем по крайней мере одно реальное имя.

— Да, ты права. Надо посмотреть, пересекается ли бизнес Оливейры с теми компаниями, о которых знаю я.

— Именно. Выписывай их названия, — она придвинула мне комп.

Мне пришлось напрячь память — как-никак, прошло два года. Но, наконец, список был готов. Первые же запросы по актуальным базам деловой информации показали, что за два года больше трети компаний в этом списке закрылись или сменили владельца, причем активнее всего этот процесс шел после провернутой мною операции — судя по всему, это не было случайным совпадением. Однако, увы, никаких связей с Оливейрой — во всяком случае, официальных — обнаружить не удалось.

— Еще идеи, партнер?

— Да, — кивнул я. — Видишь вот эти ликвидированные конторы? Какие-то из них напрямую пострадали от моих действий, какие-то, вероятно, прихлопнули в порядке перестраховки, когда мафия поняла, что ее секреты уплыли на сторону. Но это — среди тех, кого я знаю. Такие же могут быть и среди тех, кого я не знаю.

— Предлагаешь проанализировать все компании, закрывшиеся вскоре после твоей махинации?

— Не только закрывшиеся. Слияния, поглощения, смена собственника — словом, все резкие изменения статуса и все крупные финансовые трансферты, которые удастся отследить по доступным источникам.

— Такие вещи происходят ежедневно, и у нас, и в Союзе. Особенно с мелкими фирмами. И уверена, что юридически там все безупречно.

— Нас волнует не юридическая безупречность, а привязка к Оливейре. Хотя бы косвенная.

— Да, верно. Дай-ка сюда комп, я сформулирую запрос.

Я и сам мог бы это сделать, но ей, похоже, не нравилось, когда ее комп оставался в моих руках. Что ж — вполне разумная осмотрительность, тем более что мы даже и не друзья, всего лишь временные союзники. Обижаться тут не на что.

Некоторое время, пока запрос обрабатывался, Миранда с надеждой смотрела на экран. Но затем разочарованно покачала головой:

— Снова ничего.

— Погоди. Ты анализировала только коммерческие организации?

— Ну конечно, а… Черт, а ты прав! — ее пальцы вновь запорхали над нарисованными клавишами, вводя новый запрос.

— Есть! — она откинулась на спинку легкого стула и торжествующе посмотрела на меня. — Угадай, кто?

— Католическая церковь?

— Почти. Благотворительный фонд «Планета без наркотиков». Меньше, чем через месяц после твоего «мероприятия» проводил свое собственное. Марафон по сбору средств. Организованный на удивление быстро — обычно такие акции начинают рекламировать чуть ли не за полгода, чтобы подтянулись спонсоры, а тут первые упоминания о марафоне появляются за три недели до его проведения…

— И Оливейра сделал там крупный взнос?

— Лучше. Его компания «Кариббеан Доон» — один из учредителей фонда.

— М-даа… В чем-в чем, а в остроумии им не откажешь. Нет, конечно, напрямую причиненный мной ущерб за счет пожертвований на борьбу с наркотиками они не компенсировали. Масштаб не тот, реально все эти марафоны собирают сущую мелочь… Но под этим соусом кое-что кое-куда перелили без всяких проблем. Способ отмывания средств наркомафии, с попутным освобождением их от налогов, просто шикарный. И, конечно, юридически там все чисто.

— Деятельность фонда периодически проверяется, — сообщила Миранда, глядя на экран, — но…

— Вот именно что «но». Это, к примеру, строительную компанию легко проверять: вот проект, вот смета, вот построенное здание. Или не построенное, и тогда руководство компании идет под суд… А проконтролировать расходование средств на борьбу с чем-то неискоренимым, особенно когда эта борьба сводится преимущественно к агитации и пропаганде, да еще вместо четкой структуры держится на куче волонтеров, спонсоров и внештатных помощников…