— Он хочет отомстить нам, — прошептал Лёвенборг.

— Да ты, братец, спятил! — воскликнул Эберхард. — Довольно тебе пугать нас.

— Твое дело не верить, да только этим беде не поможешь. Разве не видишь, что он стоит у столба и скалит зубы, глядя на нас. Неужто собирается опустить молот?

Он вскочил и увлек с собой Эберхарда. Мгновение спустя молот с грохотом опустился на наковальню. Виной тому была лишь проржавевшая скоба, но Эберхард и Лёвенборг чудом избежали смерти.

— Видишь, братец! — воскликнул, ликуя, Лёвенборг. — Нет у него над нами власти. Однако он хочет нам отомстить.

И он подозвал Йёсту Берлинга.

— Иди к женщинам, Йёста! Быть может, он и к ним явится. Они ведь не то что я — могут с непривычки испугаться. Да поостерегись, Йёста, он сильно зол на тебя. К тому же он, быть может, имеет над тобой власть из-за того обещания. Вполне вероятно.

Позднее кавалеры узнали, что Лёвенборг оказался прав: Синтрам в самом деле умер той ночью. Одни говорили, что он сам повесился в тюрьме. Другие полагали, что слуги правосудия отдали тайный приказ убить его, ибо у следствия конкретных улик не было, а освободить его на горе жителям Лёвшё было никак нельзя. А еще кое-кто поговаривал, будто в черной карете, запряженной вороными, приехал господин в черном и забрал его из тюрьмы. И Лёвенборг был не единственный, кто видел Синтрама рождественской ночью. Видели его и в Форсе, а Ульрике Дильнер он явился во сне. Многие рассказывали, что он являлся им и после смерти, покуда Ульрика Дильнер не перевезла его прах на кладбище в Бру. Она прогнала из Форса всех недобрых слуг и завела новые порядки. С тех пор привидение там больше не появляется.

Рассказывают, будто еще до того, как Йёста пришел в конторский флигель, там побывал какой-то незнакомец, который принес письмо для майорши. Никто этого человека прежде не видел, но письмо положили на столик возле постели больной. Тут же больной вдруг полегчало, жар спал, боли утихли, и она смогла прочитать переданное ей послание.

Старики уверяли, что улучшение состояния майорши дело темных сил. Ведь Синтраму и его друзьям-приятелям было выгодно, чтобы она прочла это письмо.

Это был контракт, написанный кровью на черной бумаге. Кавалеры, наверное, узнали бы его. Оно было написано в ночь под Рождество в кузнице Экебю.

Читая его, майорша узнала, что ее считали ведьмой, посылающей в ад души кавалеров, и в наказание за это был вынесен приговор: отнять у нее Экебю. Прочла она в письме и прочие небылицы. Она внимательно посмотрела на дату и подписи и рядом с подписью Йёсты Берлинга увидела следующую приписку: «Я ставлю свою подпись, потому что майорша, воспользовавшись моей слабостью, помешала мне заняться честным трудом, и, чтобы я стал кавалером в Экебю, сделала меня убийцей Эббы Дона, рассказав ей, что я — пастор, лишенный сана».

Майорша медленно свернула бумагу и вложила ее в конверт. Она лежала не шевелясь, думая о том, что прочла. Горько и больно было ей узнать, что думают о ней люди. Ведьмой, мерзкой чертовкой была она для тех, кому служила, кому давала работу и хлеб. И вот какую награду она заслужила, какую память оставляет по себе. Да и что хорошего могли они думать о неверной жене!

Однако что можно ожидать от этих темных людей? Что ей за дело до них! Но эти нищие кавалеры, которых она приютила, они-то хорошо знали ее. Даже они поверили этому или сделали вид, будто поверили, чтобы заполучить Экебю. Мысли беспорядочно роились у нее в голове. Ее горевшее в лихорадке сердце охватили гнев и жажда мести. Она велела дочери пастора из Брубю и графине Элисабет, сидевшим возле ее постели, послать нарочного в Хёгфорс за управляющим и инспектором. Она решила составить завещание.

Потом она снова погрузилась в раздумье. Брови ее сдвинулись, черты лица страдальчески исказились.

— Вам очень плохо, госпожа майорша? — тихо спросила графиня.

— Плохо, плохо, как никогда.

Снова наступило молчание. Но вот майорша заговорила резко и жестко:

— Удивительно, графиня, что вы, любимая всеми, тоже неверная жена.

Молодая женщина вздрогнула.

— Да, если и не в поступках, то в мыслях и желаниях, но тут нет никакой разницы. Вот я лежу сейчас и чувствую, что это одно и то же.

— Да, я знаю это, госпожа майорша.

— И все же вы, графиня, теперь счастливы. Вы можете принадлежать своему возлюбленному без греха. Черный призрак не стоит между вами. Вы можете, не скрываясь, принадлежать друг другу, любить друг друга среди бела дня, идти по жизни рука об руку.

— О госпожа майорша, госпожа майорша!

— Как вы можете оставаться с ним? — воскликнула старая женщина с возрастающей горячностью. — Искупите свой грех, покайтесь, пока не поздно! Поезжайте домой к вашим батюшке и матушке, а не то они сами приедут и проклянут вас! Неужто вы считаете Йёсту Берлинга своим супругом? Уезжайте от него! Я оставлю ему в наследство Экебю. Я дам ему власть и богатство. Осмелитесь ли вы разделить их с ним? Осмелитесь ли вы принять честь и счастье? Я посмела. И вы помните, чем это кончилось? Помните ли вы рождественский обед в Экебю? Помните ли арестантскую в усадьбе ленсмана?

— О госпожа майорша, мы, обремененные грехами, идем рядом по жизни, не испытывая счастья. Я стараюсь, чтобы радость не поселилась у нашего очага. Вы думаете, я не тоскую по дому? О, я жестоко тоскую без него, без его опоры и защиты, но мне уже больше не суждено туда вернуться. Я буду жить здесь в страхе и трепете, зная, что все, что я делаю, приведет лишь к греху и печали, что, помогая одному, причиняю горе другому. Я слишком слаба, слишком простодушна для жизни в здешних краях, и все же я останусь здесь, обреченная на вечное покаяние.

— Подобными мыслями мы лишь обманываем свое сердце! — воскликнула майорша. — И в этом наша слабость. Вы не хотите уезжать от него, и не ищите других причин.

Не успела графиня ответить, как в комнату вошел Йёста Берлинг.

— Входи, Йёста! — поспешно сказала майорша, и голос ее стал еще более резким и жестким. — Иди сюда, герой, которого восхваляет весь Лёвшё! Узнай же, что пришлось испытать старой майорше, которая по твоей милости скиталась по дорогам, всеми презираемая и покинутая.

Вначале я хочу рассказать, что случилось весной, когда я пришла домой к своей матери, ведь ты должен знать конец этой истории.

В марте я прибрела в Эльвдальскую усадьбу. Вид у меня тогда был не лучше, чем у старухи нищенки. Мне сказали, что моя мать в молочном погребе. Я вошла туда и долго стояла молча у дверей. Вдоль стен на длинных полках были расставлены блестящие медные бидоны с молоком. И моя мать, которой перевалило за девяносто, снимала бидон за бидоном и снимала сливки. Старуха была еще бодрая, однако я видела, с каким трудом она распрямляла спину, чтобы достать бидон. Я не знала, заметила ли она меня, но чуть погодя она вдруг сказала мне каким-то удивительно резким тоном:

«Вот и сбылось все, что я тебе предсказывала!»

Я хотела было просить у нее прощения, да только все было напрасно. Она совсем оглохла и не слышала ни одного моего слова. Помолчав, она снова заговорила:

«Иди, помоги мне».

Я подошла к ней и стала помогать ей спускать один бидон за другим и снимать сливки. Она была довольна. Моя мать не доверяла ни одной служанке снимать сливки и давно наловчилась это делать.

«Я вижу, ты можешь справляться теперь с этой работой». И я поняла, что она простила меня.

И с тех пор, казалось, силы покинули ее. Она теперь целыми днями сидела в кресле и спала. Она умерла незадолго до Рождества. Мне очень хотелось приехать сюда раньше, но не могла оставить старушку.

Майорша умолкла. Ей снова стало трудно дышать, но она собралась с силой и снова заговорила:

— Это правда, Йёста, что я хотела, чтобы ты жил у меня в Экебю. Ведь ты притягиваешь к себе людей, всем приятно твое общество. Если бы ты в конце концов образумился, я дала бы тебе большую власть. Я надеялась, что ты найдешь себе хорошую жену. Сначала я думала, что это будет Марианна Синклер, ведь я видела, как она любила тебя еще в ту пору, когда ты жил в лесу и рубил деревья. Потом я решила, что это должна быть Эбба Дона. Я поехала в Борг и сказала ей, что, если она возьмет тебя в мужья, я оставлю тебе в наследство Экебю. Если я поступила дурно, прошу простить меня.