По дорогам, ведущим в Брубю, шли люди в церковь. Особенно нарядно выглядели женщины в светлых домотканых летних платьях, сшитых специально для этого дня. Все принарядились к празднику.

Люди не переставали радоваться тишине и благодати, праздничному отдыху, погожему деньку, видам на хороший урожай, землянике, начинающей краснеть по обочинам дороги. Они замечали, как неподвижен воздух, как безоблачно небо, прислушивались к пению жаворонков и говорили:

— Какой выдался денек, как есть Божий праздник.

Но вот на дороге показался Синтрам. Он ругался и хлестал кнутом норовистого коня. Песок под полозьями его саней мерзко скрипел, резкий звон бубенцов заглушал церковные колокола. Лоб заводчика под меховой шапкой был сурово нахмурен.

Прихожане испугались, им казалось, будто явился сам нечистый. Даже в этот летний праздничный день им не дано было забыть про зло и стужу. Горек удел живущих на земле.

Те, кто стоял в тени церковной стены или сидел на каменной кладбищенской ограде в ожидании богослужения, с немым удивлением смотрели на идущего к церковной двери Синтрама. Только что они любовались летним днем, всем сердцем ощущали, что нет большего счастья, чем радость шагать по земле и наслаждаться сладостью бытия. Но при виде Синтрама их охватило неясное предчувствие беды.

Синтрам вошел в церковь и уселся на свое место, швырнул на скамью рукавицы с такой силой, что стук пришитых к меху волчьих когтей услышали все прихожане. Несколько женщин, уже занявших места на передних скамьях, при виде этой мохнатой фигуры лишились чувств, и их пришлось выносить из церкви.

Но выгнать Синтрама не посмел никто. Он помешал людям молиться, но его так сильно боялись, что ни один человек не посмел попросить его выйти из церкви.

Напрасно говорил старый пастор о светлом летнем празднике. Никто более его не слушал. Люди думали лишь о зле, о стуже и о беде, которую предвещало появление злого заводчика.

Когда богослужение окончилось, все увидели, как злой Синтрам поднялся на самую вершину церковного холма. Он поглядел вниз на пролив Брубю, потом перевел взгляд на пасторскую усадьбу и три мыса на западном берегу Лёвена. Люди видели, как он потрясал кулаками в воздухе, угрожая проливу и зеленым берегам. Затем он обратил свой взгляд к югу, на нижний Лёвен, на синеющие вдали мысы, которые как бы ограждали озеро. Взгляд его скользнул далеко на север, на вершину Гурлиты к Медвежьей берлоге, где кончается озеро. Потом он поглядел на запад и восток, где долину окаймляет горная гряда, и снова потряс кулаком. Каждому было ясно: будь у него в правой руке пучок молний, он бы с дикой радостью швырнул их изо всех сил на эту мирную землю, сея скорбь и смерть.

Сердце его до того сроднилось со злом, что одни лишь несчастья доставляли ему радость. Мало-помалу он научился любить все скверное и безобразное. Он был безумнее самого неистового сумасшедшего, но об этом никто не догадывался.

Вскоре по округе поползли странные слухи. Говорили, что, когда церковный сторож стал запирать дверь, ключ у него сломался, потому что в замочную скважину кто-то засунул свернутую бумагу. Он отдал бумагу пастору. Нетрудно догадаться, что это было письмо, написанное кому-то с того света.

Люди шептались о том, что было в письме. Пастор письмо сжег, но церковный сторож видел, как эта чертовщина горела. На черном поле ярко светились красные буквы. Он не смог удержаться и прочел их. Говорили, будто злодей написал в том письме, что желает опустошить все окрестности Брубю. Хочет, чтобы церковь затерялась в дремучих лесах. Чтобы в жилищах людей поселились медведи и лисы. Чтобы пашни поросли бурьяном, чтобы во всей округе не слышно было ни собачьего лая, ни петушиного кукареканья. Слуга сатаны хотел причинить людям зло и тем услужить своему господину. В этом он и клялся ему.

И люди в немом отчаянии ждали беды, ибо знали, что власть злого Синтрама велика, что он ненавидит все живое, хочет, чтобы долина опустела, и был бы рад призвать на помощь чуму, голод или войну, лишь бы погубить каждого, кто любит трудиться на пользу людям.

После того, как Йёста Берлинг помог молодой графине бежать, ничто не могло его развеселить, и кавалеры решили обратиться за помощью к госпоже Музыке, могущественной фее, утешительнице несчастных.

Для этой цели они однажды июльским вечером велели распахнуть настежь двери большой гостиной в Экебю и снять крючки с петель на окнах. Солнце и воздух ворвались в комнату — большое красное предзакатное солнце и прохладный, мягкий, наполненный ароматом вечерний воздух.

С мебели сняли полосатые чехлы, а с венецианской люстры кисею, открыли клавикорды. Под белыми мраморными столешницами вновь засверкали на ярком свету золоченые грифы. На черной раме заплясали белые богини, пестрый затейливый шелк заблестел в свете румяной вечерней зари.

В вазы поставили букеты роз, и комната наполнилась их ароматом. Здесь были розы, удивительные названия которых никто в доме не знал, их привезли в Экебю из чужедальних стран. Тут были и желтые розы с прожилками, в которых, как у людей, просвечивала красная кровь, и махровые кремовые, и розовые с большими лепестками, с бесцветными, как вода, краями, и темно-красные с черными подпалинами. Сюда принесли все розы Альтрингера, вывезенные в свое время из дальних стран, чтобы радовать взоры прекрасных женщин.

Потом принесли ноты, пюпитры, духовые и струнные инструменты, скрипки всех размеров, ведь теперь господствовать в Экебю и попытаться утешить Йёсту Берлинга предстояло госпоже Музыке.

Госпожа Музыка выбрала «Оксфордскую мелодию» доброго старого Гайдна и велела кавалерам попробовать свои силы. Патрон Юлиус взмахнул дирижерской палочкой, а остальные кавалеры начали играть каждый на своем инструменте. Все кавалеры умеют музицировать. Иначе они не были бы кавалерами.

Когда все готово, посылают за Йёстой. Он по-прежнему слаб и подавлен, но его радует нарядный вид комнаты и возможность услышать прекрасную музыку. Ведь всем известно, что для того, кто мучается и страдает, добрая госпожа Музыка лучшее общество. Она весела и резва, как дитя. Она страстна и пленительна, как молодая женщина. Она мудра и добра, как прожившие долгую и счастливую жизнь старцы.

К тому же кавалеры играют так медленно, так тихо и нежно.

Маленький Рустер относится к делу серьезно. Водрузив на нос очки, он читает ноты и, словно целуя флейту, извлекает из нее ласковые звуки, его пальцы так и порхают по клапанам.

Дядюшка Эберхард сидит, согнувшись над виолончелью, парик у него съехал на одно ухо, губы дрожат от душевного волнения. Берг стоит, гордо выпрямившись, держа в руках длинный фагот. Время от времени он забывается и начинает дуть во всю силу своих мощных легких, тогда Юлиус стукает его легонько дирижерской палочкой по большой голове.

Хорошо у них получается, просто блистательно. Из мертвых нотных закорючек они вызывают к жизни госпожу Музыку собственной персоной. Расстели свою волшебную мантию, госпожа Музыка, уведи Йёсту Берлинга в страну радости, откуда он родом!

Ах, неужто это Йёста Берлинг сидит такой бледный и унылый? И старые господа должны развлекать его, как ребенка! Не жди теперь в Вермланде радости и веселья.

Мне хорошо известно, почему старики любили его. Я знаю, как долго тянутся зимние вечера, как в душу обитателей отдаленных усадеб заползает гнетущая тоска. Я хорошо понимаю, почему их так обрадовало появление Йёсты.

Представьте себе воскресный вечер, когда работа окончена и в голове роятся неясные мысли! Представьте себе, как упрямый северный ветер нагоняет в комнату холод, от которого не согреешься даже у камина. Представьте себе единственную сальную свечу, с которой надо все время снимать нагар! Представьте себе заунывное пение псалмов, доносящихся из кухни!

Но вот слышится звон бубенцов, потом стук чьих-то быстрых ног, стряхивающих снег в передней, и в комнату входит Йёста Берлинг. Он смеется и шутит. Он — сама жизнь, само тепло. Он поднимает крышку клавикордов и извлекает из них такие звуки, что диву даешься. Он знает все песни и играет все мелодии. Йёста заражает весельем всех обитателей дома. Он никогда не чувствует ни холода, ни усталости. Опечаленный забывает при нем свои печали. А какое у него доброе сердце! Он никогда не оставит в беде ни слабого, ни бедного. А как он талантлив! Вы бы только послушали, что говорили о нем старики!