Вернувшись в Карлстад, он попытался сделать новую коляску, но не смог. И тут он, поняв, каким даром его наделила лесовица, пришел в отчаянье. Он покинул праздную жизнь в замке отца для того, чтобы стать благодетелем для людей, а вовсе не для того, чтобы создавать дьявольские диковинки, которыми может пользоваться лишь один человек. Что толку от того, что он стал великим мастером, быть может, даже величайшим, если он не может размножить свои чудо-изобретения, чтобы они приносили пользу многим?

И тогда этот ученый, талантливый человек до того затосковал по спокойной работе, нужному делу, что сделался каменотесом и штукатуром. Он выстроил большую каменную башню у Западного моста, точно такую же, как главная башня отцовского замка. Ему хотелось также воздвигнуть на берегу Кларэльвен целый рыцарский замок с порталами, пристройками, внутренними двориками, обнесенный валом, со рвом, подъемным мостом и висячей башней.

Это была мечта его детства. В этом замке он намеревался разместить все, чем могли похвастаться промышленность и ремесла. Здесь нашлись бы мастерские для напудренных мукой мельников, для чумазых кузнецов, для часовщиков с зелеными козырьками над усталыми глазами, красильщиков с потемневшими от краски руками, токарей и шлифовальщиков.

Все шло своим чередом. Из камней, обтесанных им самим, он своими руками построил башню. К башне он приделал крылья, ведь она должна была одновременно служить мельницей. Затем он собирался построить кузницу.

Но вот однажды, когда Кевенхюллер стоял и смотрел на легко вращающиеся под ветром мельничные крылья, на него снова накатило. Ему вдруг почудилось, будто сияющие глаза той, зеленой, снова уставились на него, разжигая пожар в его мозгу. Он заперся у себя в мастерской, не ел, не пил и работал без устали. И вот за восемь дней он сотворил новое чудо.

В один прекрасный день он поднялся на крышу башни и начал прилаживать к своим плечам крылья.

Двое уличных мальчишек и какой-то гимназист, ловившие с моста уклейку, увидели его и заорали что есть мочи так, что их услыхал весь город. Потом они помчались по улицам, задыхаясь, распахивали двери и кричали:

— Кевенхюллер собрался летать! Кевенхюллер собрался летать!

Он спокойно стоял на крыше башни, расправляя крылья, а на рыночную площадь с узких улочек старого Карлстада стекался народ.

Служанки забыли про кипящие котлы и поднимающееся тесто. Старухи побросали недовязанные чулки, надели на нос очки и помчались на площадь. Члены магистрата и бургомистр покинули зал заседаний. Ректор швырнул в угол учебник грамматики, а ученики без спроса выбежали из класса. Весь город мчался к Западному мосту.

Вскоре на мосту стало черным-черно от людской толпы. Соляной рынок был битком набит народом, люди толпились и на берегу реки вплоть до усадьбы епископа. Давка была хуже, чем на ярмарке, и зевак собралось больше, чем в тот день, когда через город проезжал Густав III в карете, запряженной восьмеркой лошадей, которые мчались с такой скоростью, что на повороте карета вставала на два колеса.

Наконец Кевенхюллер приладил крылья и оторвался от крыши. Он взмахнул крыльями несколько раз, поднялся в воздух и поплыл в воздушном океане высоко над землей.

Он вдыхал полной грудью чистый, пьянящий воздух. Грудь его высоко вздымалась, в нем закипела древняя рыцарская кровь предков. Он нырял, словно голубь, парил, словно ястреб, быстро взмахивал крыльями, словно ласточка и, как сокол, уверенно направлял свой полет. Он смотрел вниз на прикованную к земле толпу, не сводившую глаз с него, плывущего в воздухе. Ах, если бы он мог смастерить для каждого из них такие же крылья! Если бы только ему было позволено дать им силу подняться и парить в чистом небе! Какими бы прекрасными людьми они стали тогда! Даже в этот победный миг Кевенхюллера не оставляла мысль о трагедии его жизни. Он не мог наслаждаться один тем, чего были лишены другие. Ах эта лесовица, если бы только мог еще раз повстречаться с ней!

И тут его глаза, ослепленные ярким солнечным светом и искрящимся воздухом, вдруг заметили нечто летящее прямо ему навстречу. Он видел, как шевелятся и несут чье-то тело большие крылья, такие же, как у него самого, как развеваются золотистые волосы, колышется зеленый шелк, диким блеском горят глаза. Это она! Это она!

Не помня себя, он стремительно ринулся к ней, чтобы поцеловать, а быть может, чтобы убить ее — этого он сам еще не осознавал, — но, во всяком случае, чтобы заставить ее снять тяготеющее над ним проклятие. Чувства и разум изменили ему в этом стремительном полете. Не сознавая, куда летит, он видел перед собой лишь развевающиеся на ветру волосы и горящие диким блеском глаза. Приблизившись к ней вплотную, он протянул руки, чтобы схватить ее. Но тут его крылья запутались в ее более сильных крыльях, затрещали и сломались, а он сам, перевернувшись несколько раз в воздухе, полетел вниз.

Придя в сознание, он увидел, что лежит на крыше своей башни, а рядом с ним — поломанная летательная машина. Он опустился прямо на собственную ветряную мельницу. Мельничные крылья подхватили его, перевернули несколько раз и швырнули на крышу башни.

Игра была окончена.

Кевенхюллер вновь впал в отчаянье. Монотонный труд честного ремесленника вызывал у него отвращение, а прибегать к колдовскому искусству он больше не осмеливался. Если он сотворит еще одно чудо и снова уничтожит его, сердце у него разорвется от горя. А не уничтожит, так его вконец замучает мысль о том, что оно не приносит пользу другим.

Он достал свою котомку, которую носил еще подмастерьем, взял в руки сучковатую палку и, простившись с мельницей, отправился искать лесовицу.

Кевенхюллер раздобыл лошадь и коляску, ведь он уже не был молод и легок на ногу. Рассказывают, будто он, приехав в лес, вылез из коляски, углубился в чащу и стал звать зеленую колдунью:

— Лесовица, лесовица, отзовись! Это я, Кевенхюллер, Кевенхюллер! Иди сюда, иди сюда! — Но она не пришла.

Странствуя в поисках лесовицы, он попал в Экебю — это было за несколько лет до того, как прогнали майоршу. В Экебю его хорошо приняли, и он остался там. Так в компании кавалеров появился высокий, сильный и удалой рыцарь, молодец хоть куда и на пиру, и на охоте. К нему вернулись воспоминания детства. Кевенхюллер позволил называть себя графом, да и внешне он теперь походил на старого немецкого барона-разбойника: большой орлиный нос, лохматые брови, остроконечная бородка и лихо закрученные усы.

Он стал кавалером среди кавалеров, ничуть не лучше остальных, тех, кого, как говорили люди, майорша собиралась отдать врагу человеческому. Волосы его поседели, а мозг пребывал как бы во сне. Он так постарел и перестал думать о подвигах своей юности. Он не способен был больше творить чудеса. Это вовсе не он изобрел самоходную карету и летательную машину. Что за вздор, конечно, не он!

Но вот майоршу изгнали из Экебю, и кавалеры стали хозяевами большого имения. И тут пошла такая жизнь, что хуже и представить себе невозможно. Казалось, будто шторм пронесся по земле. Безумства юных лет вновь обрели силу, злые силы вновь пришли в движение, заставив все доброе трепетать, люди не могли обрести мир на земле, а духи — на небесах. Доврские ведьмы спустились с гор верхом на волках, злые силы природы вырвались на свободу, а в Экебю появилась лесовица.

Кавалеры ее не узнали. Они считали ее несчастной женщиной, которую жестокая свекровь довела до отчаянья. Они приютили ее, оказывали ей королевские почести, любили ее, словно родное дитя.

Лишь одному Кевенхюллеру было ведомо, кто она есть на самом деле. Вначале и он был ослеплен ею, как все остальные. Но однажды, когда она надела зеленое с отливом шелковое платье, он узнал ее.

Вот она сидит на лучшем в Экебю диване, обитом шелком, а кавалеры, эти старые дураки, наперебой стараются ей угодить. Один из них — ее повар, другой — камергер, третий — придворный музыкант, а вот этот — сапожник. У каждого свои обязанности. Мерзкая троллиха притворяется больною, но Кевенхюллер знает, что это за болезнь. Она просто-напросто насмехается над ними.