— Ой, до чего же он мал! — твердили они и непременно добавляли: — Бедняжка, нет у тебя отца!

На то, что дитя кричит, они не сетовали. Они считали, что так оно и должно быть; говорили также, что малютка не так уж слаб. «Будь у него отец, не о чем бы было горевать», — говорили они.

Мать лежала, слушала эти слова и размышляла. Ее положение представилось ей вдруг гораздо серьезнее, чем она предполагала. Какая участь ожидает ее бедного малютку?

Элисабет все обдумала заранее. Первый год она останется на хуторе. Потом снимет у кого-нибудь комнату и будет ткать, сама заработает на жизнь, на то, чтобы прокормить и одеть ребенка. Пусть себе ее муж по-прежнему считает, что она недостойна его. Для ребенка, пожалуй, лучше расти без отца, решила она, чему может научить его глупый и высокомерный отец? Она сама воспитает его.

Но теперь, когда ребенок родился, дело представлялось ей в ином свете. Теперь она считала, что поступила эгоистично.

«У ребенка должен быть отец», — сказала она себе.

Если бы только малютка не был таким жалким и слабым, если бы он мог спать, как другие дети, если бы головка у него не клонилась постоянно на плечо, если бы не судороги, от которых он мог умереть, вопрос этот не был бы столь серьезным.

Нелегко было принять решение, но решиться нужно было без промедления. Ребенку было три дня, а вермландские крестьяне с крестинами не медлят.

Под каким именем запишут ребенка в церковной книге и что сказать пастору о его матери? Записать младенца сиротой было бы несправедливо по отношению к нему. Вдруг он вырастет слабым и болезненным; какое право имеет она лишать его титула и наследства?

Молодая мать знала, что рождение ребенка приносит радость и приятные хлопоты. Но теперь ей казалось, что ее малютку, которого все жалели, ожидает нелегкая жизнь. Ей хотелось, чтобы он спал на шелку, в кружевах, как и пристало графскому сыну. Хотелось, чтобы он вырос гордым и счастливым.

Матери стало также казаться, что она поступила слишком несправедливо по отношению к его отцу. Разве она одна имела право на сына? Нет, лишать отца права на ребенка она не могла. Вправе ли она безраздельно владеть этим крошечным, ненаглядным, бесконечно дорогим существом? Нет, такого права у нее нет.

Но возвращаться к мужу она не хотела. Она боялась, что это будет для нее равносильно смерти. Но ведь сейчас младенцу грозила большая опасность, чем ей. Он мог умереть в любую минуту, а ведь его еще не окрестили.

Того, что заставило ее покинуть дом, тяжкого греха, жившего в ее сердце, уже не было. Теперь она питала любовь лишь к этому крошке. И для нее не было тяжким долгом обеспечить ему подобающее место в жизни.

Элисабет позвала хозяина и хозяйку и рассказала им всю правду. Хозяин отправился в Борг, чтобы рассказать графу Доне, что супруга его жива и родила младенца.

Крестьянин вернулся домой поздно вечером. Графа он не видел, тот был в отъезде, но побывал у пастора в Свартшё и говорил с ним. Так графиня узнала, что брак ее был объявлен недействительным и что у нее более нет мужа.

Пастор послал ей ласковое письмо и предложил приют в своем доме. Ей передали также письмо от ее отца графу Хенрику, которое, очевидно, прибыло в Борг через несколько дней после ее бегства. В этом письме старик просил графа ускорить все формальности для признания их брака законным. Но именно это письмо и помогло графу отделаться от жены.

Можно представить себе, что после рассказа крестьянина не столько печаль, сколько гнев переполнили сердце матери.

Всю ночь она не смыкала глаз. «У ребенка должен быть отец» — эта мысль не покидала ее.

На следующее утро крестьянин по ее просьбе отправился в Экебю за Йёстой Берлингом.

Йёста задал молчаливому крестьянину много вопросов, но так ничего и не понял. Да, графиня жила у него в доме все лето. Она была здорова и работала. Теперь родился ребенок. Он очень слаб, но мать скоро поправится.

Йёста спросил, знает ли графиня, что ее брак расторгнут.

Да, теперь она знает. Узнала об этом вчера.

Всю дорогу Йёсту бросало то в жар, то в холод.

Что она хочет от него? Почему она послала за ним?

Он думал о том, как провел это лето на берегу Лёвена. Дни проходили в веселье, играх и пирушках, а она в это время трудилась и страдала.

Он никогда не надеялся вновь увидеть ее. Ах, если бы он мог еще надеяться. Тогда он сделал бы все возможное, чтобы предстать перед ней иным человеком. А теперь что у него позади, кроме безрассудных выходок?

В восемь вечера они приехали на хутор, и его тут же провели к молодой матери. В комнате царил полумрак. Он мог с трудом разглядеть ее. Хозяин и хозяйка тоже вошли к ней.

Нужно сказать, что женщина, чье бледное лицо светилось в сумерках, по-прежнему была для него воплощением благородства и чистоты, прекрасным неземным существом, облаченным в земную плоть. Теперь, когда он вновь обрел счастье видеть ее, ему хотелось упасть перед ней на колени и благодарить ее за это, но от сильного волнения он не мог сказать ни слова. Наконец он воскликнул:

— Дорогая графиня Элисабет!

— Добрый вечер, Йёста!

Она протянула ему руку, такую нежную и прозрачную. Она молча ожидала, пока он овладеет собой.

Глядя на Йёсту, графиня не испытывала более бурных чувств. Ее лишь удивляло, что, судя по всему, для него важнее всего она, хотя сейчас речь идет только о ребенке.

— Йёста, — ласково сказала она, — ты должен помочь мне сейчас, ведь ты обещал однажды. Ты ведь знаешь, что мой муж оставил меня и у моего ребенка нет отца.

— Да, графиня, но ведь это можно поправить. Теперь, когда родился ребенок, можно заставить графа узаконить ваш брак. Можете быть спокойны, графиня, я помогу вам!

Графиня улыбнулась.

— Неужто ты думаешь, Йёста, что я стану навязываться графу Доне?

Кровь ударила Йёста в голову. Чего же тогда она хочет? Чего ждет от него?

— Подойди ко мне, Йёста! — воскликнула она и снова протянула ему руку. — Не сердись на то, что я тебе скажу, но я думала, что ты, что именно ты…

— Пастор, лишенный сана, бражник, кавалер, убийца Эббы Дона, мне известен весь послужной список…

— Ты уже сердишься, Йёста?

— Мне бы хотелось, чтобы вы к этому ничего не прибавляли.

Но молодая мать продолжала:

— Многие хотели бы стать твоей женой по любви, Йёста, но мною руководят иные чувства. Если бы я любила тебя, то не решилась бы сказать тебе то, что говорю сейчас. Ради самой себя я бы не стала просить тебя, Йёста, прошу ради ребенка. Я уверена, ты понимаешь, о чем я хочу тебя просить. Разумеется, это унизительно для тебя, ведь я незамужняя женщина с ребенком. Я думала, что ты согласишься на это не потому, что ты хуже других, хотя я думала и о твоих недостатках. Нет, я думала, что ты захочешь это сделать прежде всего потому, что ты добр, Йёста, потому что ты герой и способен принести себя в жертву. Но, быть может, я требую слишком многого. Быть может, этого нельзя требовать от мужчины. Если ты слишком сильно презираешь меня, если для тебя невыносимо назваться отцом чужого ребенка, скажи мне прямо! Я не рассержусь. Я понимаю, что прошу слишком многого, Йёста, но ребенок болен. Будет слишком жестоко не назвать во время крещения имени мужа его матери.

Слушая ее, он испытывал то же чувство, как в тот весенний день, когда ему пришлось высадить ее на берег и бросить на произвол судьбы. Теперь ему предстояло помочь ей погубить свое будущее, раз и навсегда. Он, который любит ее, должен будет ее погубить.

— Я сделаю все, что вы пожелаете, графиня, — сказал он.

На следующий день он поговорил с пробстом из Бру, который ведал приходом Свартшё, где должно было состояться оглашение.

Добрый старый пробст был растроган тем, что ему рассказал Йёста, и обещал взять на себя оглашение и прочие хлопоты.

— Да, — сказал он, — ты должен помочь ей, непременно должен. Иначе она может лишиться рассудка. Она считает, что причинила вред ребенку, лишив его подобающего положения. У этой женщины болезненное чувство совести.