Издание это не было полностью осуществлено ни в январе, ни в конце февраля 1902 года (как об этом говорила другая заметка, помещенная в хронике «Мира искусства» 1902 года), но все же в 1902 году вышел труд Дягилева: «Русская живопись в XVIII веке. Том первый. Д. Г. Левицкий. 1735–1832. Составитель С. П. Дягилев» – и в 1904 году был удостоен императорской Академией наук высшей уваровской награды.
Книга Дягилева была издана с подлинным внешним великолепием и безукоризненнейшим художественным вкусом, на отличной бумаге, прекрасным шрифтом, с титульными листами работы художников Е. Лансере и К. Сомова, с фототипическими воспроизведениями документов, с виньетками, с заставками и с безукоризненнейшей репродукцией портретов Левицкого – шестьдесят три на отдельных больших таблицах и тридцать восемь – воспроизведенных в Приложении.
Еще больше достоинств имеет содержание книги Дягилева, занимающей одно из самых почетных мест в литературе по истории русской живописи, такое почетное, что увенчание ее Академией наук явилось актом истинной справедливости. При установлении принадлежности того или другого портрета кисти Левицкого Дягилев обнаружил громадную работоспособность, большой, широкий и аналитический и синтетический ум, творческую интуицию, ведущую и подсказывающую ученому исследователю методы работы и заключения, большое знание русской живописи всего XVIII века и тонкое, глубокое и чуткое понимание ее.
В книге о Левицком сказался Дягилев с его большими достоинствами и с его уязвимой пятой, сказался его творческий талант с неспособностью к творческой форме выражения, и в этом смысле книга о Левицком лишний раз объясняет, почему этот гигант в искусстве не оставил после себя никаких своих произведений.
Основная задача труда Дягилева заключалась «как в розыске перешедших в другие руки известных портретов мастера, так и в открытии произведений», не упоминавшихся в прежних источниках; «последнее было, конечно, наиболее важно и интересно». «Для этой цели, – рассказывает Дягилев, – помимо писем и просьб к лицам, у которых я мог предполагать нахождение картин (получено тридцать шесть ответов), я дважды обращался к печати, первый раз в виде заметки в „хронике“ газет (один ответ), второй раз в форме „письма в редакцию“ (двадцать ответов). Наконец осенью 1901 года я разослал печатные письма всем начальникам губерний и уездным предводителям дворянства, числом около шестисот (двадцать восемь ответов)».
Энергия Дягилева в этом направлении увенчалась полным успехом, и он составил такой обширный список, о котором никто из исследователей русской живописи XVIII века не мог и мечтать. Этот список заключал в себе две категории портретов: «1) достоверные произведения Левицкого, а также вещи, которые можно с вероятностью ему приписать, и 2) портреты мастера, упоминаемые в источниках, но настоящее местонахождение которых осталось неизвестным».
Дягилев блестяще справился с определением достоверности и вероятности в приписывании того или иного портрета Левицкому: он установил принадлежность Левицкому девяноста двух портретов, двух копий, исполненных великим мастером, и пятнадцати портретов, настоящее местонахождение которых неизвестно. К своей работе Дягилев приложил «хронологическую таблицу портретов Д. Г. Левицкого» с 1769 по 1818 год. В своем описании портретов он дает иногда обширный комментарий, касающийся, впрочем, не столько самого Левицкого, сколько лиц, которых он изображал. «В списке этом, – говорил он, – некоторые краткие биографии лиц, изображенных на портретах, взяты из трудов Ровинского и Петрова, большинство же составлено вновь, на основании документов, мемуаров, исторических монографий и проч., причем я старался обращать особенное внимание в этих характеристиках на бытовую сторону, как на наиболее рисующую эпоху и передающую дух ее».
Этот реальный комментарий, компилятивно-документированного характера, составляет самую большую, третью главу, занимающую шестьдесят страниц из общего числа семидесяти четырех страниц всего труда о Левицком.
В предисловии к книге Дягилев говорит: «Цель настоящего издания состоит не в том, чтобы воскресить какой-то выхваченный эпизод из истории русской живописи, но, чтобы наиболее полно представить важнейший и блестящий период ее процветания, обильный поразительными талантами, очень быстро возникший после слабых попыток петровских учеников и так же быстро оборвавшийся при расцвете шумного псевдоклассицизма в начале XIX века.
Словом, применительно к XIX столетию, в настоящем труде собраны все те элементы, которые в переработке дали Кипренского и Венецианова, и оставлены в тени Лосенко и его школа, сухие и манерные предвозвестники триумфов Брюллова».
Какая прекрасная и соблазнительная задача! И действительно, Дягилев, так знавший и чувствовавший и Левицкого и всю русскую живопись XVIII века, мог бы исполнить эту задачу, если бы… если бы он обладал творческой формой выражения, если бы он был хоть сколько-нибудь писателем. К несчастью, Дягилев не обладал этим даром, не умел (и не любил) себя выражать, и его труд о Левицком, его книга не адекватна его знаниям и его чутью. Для того чтобы прийти к тем результатам, к которым он пришел, для того чтобы проделать так свою работу о Левицком, как он проделал, должно было осветить широко и всесторонне всю творческую личность Левицкого, понять ее и почувствовать, – и Дягилев понял и почувствовал, но не смог этого выразить и дальше документированной компиляции в своей книге не пошел. Мы ждали бы волнующих, трепетных, заражающих слов о творчестве и творческой личности Левицкого; эти слова в Дягилеве были, но он не умел их сказать. Как трагически беспомощно его «заключение»: все, что он мог сказать для характеристики творчества Левицкого, сводится к двум бессильным словам о «благоухающем таланте»: «Желаю от души, чтобы список работ Д. Г. Левицкого пополнялся вновь открываемыми произведениями его благоухающего таланта и буду признателен всем за указание ошибок, допущенных мною в обзоре творчества любимого мастера».
После заключения следует на двадцати страницах «Жизнь Д. Г. Левицкого», но она подписана не Дягилевым, прекрасно знавшим жизнь своего «любимого мастера», а В. Горленко: в отсутствии подписи самого Дягилева заключена трагедия великого человека в искусстве, умевшего прекрасно чувствовать, прекрасно мыслить, прекрасно говорить (но не в обществе) и заражать других своим огнем, зажигать в других огонь, но не умевшего писать…
И после выхода в свет книги о Левицком Дягилев не переставал работать над историей русской живописи XVIII века и в 1904 году поместил прекрасную статью-исследование о «портретисте Шибанове». Как и статья «О русских музеях», как и книга о Левицком, «Портретист Шибанов» Дягилева основательно документирован архивными материалами. Дягилев собрал множество сведений об историческом живописце Алексее Шибанове для того, чтобы прийти к окончательному выводу о существовании двух различных мастеров – исторического живописца Алексея Шибанова, произведения которого нам совершенно неизвестны, кроме находящейся в Академии художеств копии его работы с картины Гверчино «Св. Матфей», – и крепостного Потемкина портретиста Михаила Шибанова, автора знаменитого киевского портрета Екатерины II «еn bonnet fourré»[54], ее дорожного спутника Мамонова и двух портретов Спиридовых. Установив, что эти портреты принадлежат не Алексею Шибанову, которому он посвятил свою работу, Дягилев подошел к Михаилу Шибанову. «Здесь, – говорит Дягилев, – казалось бы, должно начаться исследование об истинном авторе знаменитых „шибановских“ портретов, но, к сожалению, сведений о жизни, художественной деятельности и работах живописца Михаила Шибанова у нас пока никаких не имеется, и разве лишь какая-либо счастливая случайность может натолкнуть на объяснение самой возможности появления и условий развития такого загадочного и крупного русского мастера».
