Ребе показалось, что, по сравнению с американскими торговыми стандартами, процедура была до странного примитивной: покупка за наличные, без всяких формальностей, никакой упаковки и кассового чека. Да и кассы никакой не было — продавец достал сдачу из ящика под прилавком. Он даже не сказал посетителю «Спасибо», хотя когда ребе это произнес, автоматически ответил «Bevakasha» — «Пожалуйста».
Ребе Смолл продолжал неторопливо разгуливать по городу, останавливаясь поглазеть па витрины и машинально переводя цены в израильских лирах в американские доллары. Он брел по извивающимся улочках, которые, казалось, никогда не пересекались под прямыми углами, и вдруг обнаружил, что оказался в торговом центре. Это был район узких переулков, переполненных лотками, с которых торговали фруктами и овощами, хотя попадались и рыба и мясо, и даже иногда галантерея и одежда; за лотками восседали арабы, бородатые евреи, женщины, и все они кричали, торговались, жестикулировали, предлагали свой товар. Встречались также лотки — предвестники супермаркетов, там можно было купить расческу, записную книжку, иголки, салфетки для лица и даже пальто — выбрать нужный размер среди полудюжины образцов на вешалке.
Ребе углубился в боковой переулок и вышел в жилой район, застроенный старыми, одно-двухэтажными каменными домами, в которых, очевидно, жили хасиды. Они уже начали возвращаться домой из своих магазинов или читальных залов, чтобы готовиться к субботе. В открытых дворах играли дети. Мальчики были гладко выбриты, за исключением свисающих по бокам пейсов. На макушке у них были шапочки, которые они придерживали во время бега, чтобы не потерять. Девочки играли отдельно в прыгалки или классы. Временами доносился рев мотоцикла, странным образом не гармонирующий с общей атмосферой, и мимо проносился темноволосый смуглый юноша, чисто выбритый, но с модными длинными волосами, в пестрых брюках-клеш, подпоясанных низко на бедрах широким разукрашенным поясом.
Ребе не был уверен, что идет правильно, но не решался спросить об этом женщин, сидящих на крылечках: а вдруг им не положено разговаривать с незнакомцами? Но вскоре он вышел на широкую улицу с высокими современными многоквартирными домами, и место показалось ему знакомым. В самом деле, на следующем углу он увидел табличку «Яффа-роуд», а за ней, он точно знал, была улица короля Георга. К этому времени он подустал и рад был встретить маленькое кафе, где выпить чашку кофе.
В кафе в этот час было тихо и уютно, повсюду лежали журналы и газеты на французском и немецком языках, а также на иврите. Крошечные столики пустовали, за исключением двух-трех, где посетители погрузились в чтение газет. Ребе сделал заказ и выбрал себе дневную газету.
Передовица была посвящена последнему теракту: взрыву в жилом доме иерусалимского района Рехавия прошлой ночью. Погиб профессор агрономии из университета. Его жена и дети гостили у родственников в Хайфе, поэтому остались живы. Очевидно, у репортеров не было времени, чтобы собрать сведения о погибшем, сообщили лишь краткие данные из личного дела и поместили фотографию, взятую там же.
На второй странице была напечатана карта города. При виде нее ребе изумленно выпрямился: взрыв произошел всего через одну улицу от той, где они остановились. Вот что разбудило его посреди ночи — звук взрыва!
Представитель правительства считал, что это дело рук группы КАТ — Комитета арабского триумфа, которая двумя неделями раньше устроила взрыв на рыночной площади в Яффе; погибли два человека. В тот раз люди из КАТ сообщили полиции о взрыве за несколько минут до него. В другой раз они позвонили слишком рано, или же устройство не сработало вовремя, так что полиция смогла найти и обезвредить бомбу. Однако сейчас предупреждений не было.
На фотографии было показано взрывное устройство — маленькая прямоугольная коробочка, похожая на карманный приемник. С одной стороны был выключатель; при его повороте запускался механизм, час спустя приводящий в действие взрыватель. Текст курсивом предупреждал, что каждый, кто найдет такую коробочку, может предотвратить взрыв, вернув переключатель на место. Хотя это не обезвредит механизм, его спокойно можно будет брать в руки.
О трагическом событии писали многие газеты, и ребе прочитал их все. В одной приводилось высказывание военного эксперта по взрывным работам. «Это не очень мощная бомба, — заявлял он как профессионал, — и взрыв направлен только в одну сторону».
Сосед пострадавшего утверждал, что, по его мнению, жертва работала над чем-то, что могло принести большую пользу арабским фермерам.
В передовицах яростно нападали на террористов и их психологию, заставлявшую подло атаковать невинных граждан.
Ребе вернул газеты на место, заплатил за кофе и вышел из кафе, с трудом сдержав порыв бежать домой и обыскать квартиру в поисках маленькой черной пластиковой коробочки. Интересно, знает ли Мириам о взрыве, напугана ли она, а если не знает, стоит ли ей говорить? Но по дороге он понял, что она наверняка знает, ведь они с Гиттель пошли в магазин, а там полно людей, которые могут говорить об этом. Правда, разговор будет вестись на иврите, но Гиттель поймет, расскажет Мириам и успокоит ее, если надо.
Было уже два часа, люди на улицах спешили, словно опаздывали на важную встречу. Магазины закрылись или закрывались, их владельцы тоже куда-то спешили. Только на углу шла торговля цветами, но и там продавец торопился обслужить трех-четырех покупателей, которые нетерпеливо ждали своей очереди. Ребе присоединился к ним и купил букет гвоздик. Затем пошел домой.
Дома были Мириам и Джонатан, Гиттель уехала.
— Ури обычно приходит домой на выходные, — объяснила жена. — Естественно, она хочет быть дома и его встретить. Я предложила, чтобы она попробовала связаться с ним через военных и пригласить его в Иерусалим, а не в Тель-Авив, но думаю, даже ей это не под силу.
— А она пыталась? — спросил ребе.
— В общем, нет, я полагаю, ей это кажется непатриотичным — беспокоить военных по пустякам. Армия здесь — святое.
— Похоже на то, если она даже не пыталась, — сухо заметил ребе.
— Но у нее доброе сердце, Дэвид.
Он удивился.
— Ну, разумеется. Я считаю, она чудесный человек, и не против ее опеки. Она из рода покровительниц, от Деборы до Голды. Такова традиция. Во всех местечках и городках, пока мужчины учились, женщины заправляли делами. — Он улыбнулся. — И у тебя это слегка заметно, правда. Жаль только, что Гиттель не отпразднует с нами нашу первую Субботу в Израиле. — Он протянул ей цветы и поцеловал. — С праздником.
Ребе хотел спросить, слышала ли она новость, но в комнату вбежал Джонатан.
— Папа, я был в саду, и буду туда ходить каждый день с Шолем с нижнего этажа.
— Прекрасно, Джонатан. — Он погладил сына по голове. — А как тебе понравилось в саду?
— Все хорошо, — и сын добавил: — Знаешь, ребята там совсем не умеют бросать мяч, а пинают его ногами.
— Очень интересно, — он хотел сказать больше, спросить сына о новых товарищах, узнать у Мириам, как она провела день, но не мог: слишком устал.
— Я обошел весь город…
— Почему бы тебе не прилечь, Дэвид? Я уже поспала, — призналась Мириам, — и чувствую себя прекрасно.
— Я так и сделаю. — Он поколебался. — Ты слышала о…
Она быстро обернулась, чтобы взглянуть, не слышит ли Джонатан.
— Да, но сейчас не будем это обсуждать. Иди поспи.
Не успел он снять ботинки, как заснул. Когда Мириам разбудила его, казалось, прошло всего несколько минут.
— Вставай, Дэвид. Сегодня наша первая Суббота в Иерусалиме, нужно сесть за стол вместе. К тому же не хочу, чтобы Джонатан так поздно лег.
Ребе вскочил.
— Который час?
— Семь часов.
— Но вечерняя служба уже прошла.
— Я не посмела будить тебя, ты так крепко спал. Это все долгий перелет, еще не перестроились наши биологические часы.
Он встал и умылся холодной водой. Освежившись, вошел в комнату и увидел, что стол уже накрыт, свечи зажжены, а его цветы стоят в вазе в центре. Ребе сел во главе стола и наполнил праздничную чашу.
