— Пожалуй это так. Однако и у птицы, твоего идеала, дела обстоят не лучше. Она высиживает птенцов из всех снесенных яиц, вовсе не рассчитывая, хватит ли на всех корма.

— Ну, в таком случае остается только прибегнуть к прополке — к войне. Я, конечно, не ахти какой герой, мне не очень хочется, чтобы пуля или штык продырявили мое брюхо. Но если бы людей стало меньше, если бы многое оказалось разрушенным, если бы сельское хозяйство пришло в упадок, то появилась бы и работа, а с ней и заработок.

— Не так давно мы прошли через это чистилище. А надолго ли помогло?

Патэ Тэйкка встал на лыжи и отправился дальше, а Пастор остался со скребком в руке окорять бревна и размышлять о мировых проблемах.

Но дела Пастора были не так уж плохи. Он один и ему приходилось думать только о самом себе. В его речах по-прежнему сквозил неистребимый горький юмор. А как же смотрят на жизнь те, кто имеет семью? Ведь им едва-едва хватает на самих себя, а семьи, оставшиеся за сотни верст дожидаться хлеба, не получат ничего.

Патэ Тэйкка читал в газетах, что коммунизм и социализм будут начисто искоренены в стране. Но попробуйте уничтожить посевы, когда у них такая благодатная почва. Уж не надеетесь ли вы убелить этих лесорубов в том, что современный экономический строй хоть и мало, но дает им что-то, а вот коммунизм лишит их даже малого? Неужели эти люди станут собираться вечерами и вдохновенно, с непокрытыми головами горланить патриотические песни? Не нарушит ли их возвышенных чувств воспоминание о семьях, напрасно ждущих помощи?

Вряд ли жизнь кажется прекрасной возчику! Есть нужно обоим — и лошади и человеку, а заработок такой низкий, что и делить нечего. Вот и вынуждены лошадь и ее хозяин вечерами смотреть друг на друга:

— Так, так, дружок. Мы оба с тобой трудились сегодня в поте лица: кто же из нас будет есть?

Лошади оказались в незавидном положении. Правда, дела у них и раньше не обстояли блестяще, особенно на трелевке леса, где их всегда ждала непосильная работа и обжигающий кнут. Но раньше было достаточно корма, и это делало жизнь сносной. Лошадь — превосходный, прямо-таки образцовый работник. Она необычайно молчалива и терпелива, а если у нее и существует какое-либо мнение о своем житье-бытье, то она всегда держит его при себе, никогда не ропщет, не бастует, и если выбивается из сил, то просто падает. Это раб из рабов!

Но теперь лошади оказались как бы между жерновами. Расценки низки-значит надо грузить как можно больше и вывозить как можно больше. Расценки низки — значит их держат впроголодь, потому что возчик и сам должен есть. Особенно жалким зрелищем представлялась Патэ Тэйкке вывозка с дальних делянок. Число рейсов в день возрастает до предела, из лошадей выжимают все силы, до последней капли. Хоть надорвись, а тащи непосильную кладь. Возчики выходят из себя, ругаются и хлещут лошадей кнутом.

Патэ Тэйкка наблюдал неделю, другую. Он пытался смотреть на это с точки зрения мастера компании, с точки зрения затрат производства. В конце концов, за неимением лучшего, и это было неплохо: не будь этой работы, людям пришлось бы питаться одним свежим воздухом. И все-таки он пошел в конторку, размешенную в главном бараке, и позвонил в правление компании. Расценки на вывозку, по его мнению, непомерно низки, особенно на длинных расстояниях. Возчики загоняют лошадей. Если бы можно было хоть немного увеличить расценки, это скрасило бы здешнюю жизнь.

— Нет, нельзя, — отозвался вежливый голос. — Мы ни в коем случае не можем увеличить издержек на вывозку. Компания и так уже работает нерентабельно. Если нельзя вывозить по существующим расценкам, то нам просто-напросто придется оставить древесину в лесу. И потом — что-то вы слишком уж печетесь о лошадях. Ведь лошади не наши, а возчиков.

«Так, так, — размышлял Патэ Тэйкка. — Оно конечно, и вы прижаты к стенке. Но вы сидите там в своих кабинетах и видите только книги, сухие цифры, а не жизнь за ними. А я вынужден смотреть в глаза действительности. Цифры тоже могут рисовать мрачную картину, но живые существа являют собой картину еще более мрачную…»

И снова перед ним была та же картина. Обливающиеся потом люди и лошади, клубы выдохнутого пара, ругань, свист кнута. Когда-то все это выглядело величественным, возвышающим и успокаивающим зрелищем. Труд человека казался торжественным гимном в могучем зимнем лесу. Но теперь все изменилось. Голодный паек! Страну окутал мрак, людей охватило отчаяние! Патэ Тэйкка увидел, как одна из лошадей свалилась, кровь хлынула у нее изо рта, и лошадь подохла. Патэ смотрел на окровавленный снег, и в его памяти промелькнули слова из надгробной речи, которые он слышал еще мальчиком в ту зиму, когда произошло восстание: «Кровь героя окрасила снег Севера…» Но во имя чего пролилась эта кровь?… Уж не за «свободу» ли? А может, за жизнь? Смерть венчает героя! Вот она лежит, эта животина, тощая, взлохмаченная. Теперь ей все равно. Как ни хлещи ее, она уже не поднимется. Безутешный возчик так и сыплет проклятиями. Для него это большая потеря-теперь ему придется еще хуже. Эта смерть, эта кровь, окрасившая снег Севера, — напрасная жертва.

У Патэ Тэйкки созрело решение. Он встал на лыжи, отправился к главному бараку и позвонил ленсману^[5]. Он сказал, что по его мнению ленсману следовало побывать на делянках, что власти должны вмешаться и посмотреть, как здесь содержатся лошади, что делянки стали похожи на поле брани — лошади гибнут одна за другой.

Он сознавал, что говорить такое в черную телефонную трубку не очень-то пристало ему, представителю компании, что в ближайшем будущем эти речи могут привести к весьма неприятным для него последствиям. И все же говорил.

Ленсман обещал при первой же возможности побывать на делянке. И через несколько дней действительно прибыл. Это был словоохотливый молодой мужчина. Он пытался разыгрывать из себя шутника.

— Что, три рейса почти за десяток километров? Это явно сверх врачебных предписаний.

Он дал указание, что на этом расстоянии можно делать не более двух рейсов, в противном случае придется прекратить вывозку. Кроме того, он велел пристрелить двух лошадей, доведенных до последней степени изнеможения, но их хозяева обещали прекратить работу и уехать домой. Они сказали, что лошади, наверняка, выправились бы, если бы хватало корма и работа была не столь тяжела. И ленсман махнул рукой.

Распоряжение ленсмана означало, что вывозку леса с дальних делянок придется прекратить. Два рейса. Это значило, что либо возчик, либо лошадь должны научиться жить без пищи. Один из возчиков спросил, не может ли ленсман от имени властей найти какой-нибудь выход из создавшегося положения.

— Не могу. Моя обязанность в данном случае следить, чтобы лошадей не истязали непосильной работой. И это я делаю не с удовольствием, а с сожалением.

— Мы тоже вынуждены с сожалением сообщить, что здесь нам представлено только два удовольствия: голодать да работать. А этого у нас и дома хватает, во всяком случае голода.

Патэ Тэйкка позвонил в контору компании, что ленсман ограничил количество рейсов на длинные расстояния и что возчики собираются разъехаться по домам. Следует ли их задерживать?

Разговор был долгим. Договорились на том, что Патэ Тэйкка уговорит людей остаться еще на несколько дней, а контора компании направит человека ознакомиться с создавшимся положением.

Советник лесопромышленной компании Берг сидел в конторе главного барака напротив Патэ Тэйкки. Это был человек уже далеко немолодой. Его волосы поредели и отступили назад от лба и висков. Патэ Тэйкке казалось, что в этом человеке не меньше леденящего холода, чем лютой зимой в промерзшей земле, в которой даже после жаркого костра железный лом способен выдолбить всего лишь маленькую лунку.

— Значит, вы сами намекнули ленсману, что властям следовало бы вмешаться в дела компании на лесных делянках? Это несколько странно, не лояльное по отношению к компании поведение…

Патэ Тэйкка почувствовал себя беспомощным перед этим человеком. Он собирался выложить ему всю правду и заранее подобрал выражения, а теперь все заготовленные слова показались ему жалкими и смешными. Он долго молчал.