На месте происшествия оказался Пастор, который теперь тоже был безработным. Пастор организовал доставку мастера на его квартиру. Патэ Тэйкку в мокрой одежде положили на самодельные носилки. По обоим сторонам носилок несли венки из еловой хвои, а Пастор вдохновенно пел псалом: «Ненадежна молодость…»

На мосту эту процессию повстречал начальник сплава. Разобравшись в чем дело, он захохотал.

— «Теперь он уже недвижен», — продолжал петь Пастор. Затем он осведомился, кто ему заплатит за труды — наследники несомого или компания? В конце концов, начальник сплава вручил ему пятерку, принимая во внимание, что Пастор подобрал подходящий для случая псалом.

Когда Патэ Тэйкка пришел в себя, ему стало так стыдно, что он немедленно попросил начальника сплава перевести его куда-нибудь подальше от этого порога. Он уже не напоминал о своем изобретении. Он был слишком подавлен, чувствовал себя слишком уставшим. Он ведь считал себя теоретически сведущим в том, что приносят с собой машины и изобретения в условиях данного экономического строя. Он даже прочел в свое время лекцию обладателю волчьего тулупа, сопровождая того по зимнему лесу. Однако на деле, на собственном опыте, все оказалось совсем иначе…

Его перевели на другую работу, причем на более высокооплачиваемую. Руководство компании отнюдь не собиралось бросаться хорошими, способными работниками.

Но покидая Рантакоски, Патэ Тэйкка был далеко не в веселом расположении духа: он видел за собой чудовищно большую и зловещую тень, которая падала от изобретенных им сооружений.

Снова зима, снова снега и новые леса. Много старого и мало нового, как в переизданном учебнике. Здесь, в лесной глуши, на белых страницах зимы отпечатывались те же черные буквы, только шрифт очень износился и дух книги устарел.

Мировая экономика была поражена болезнью. Машина скрипела, останавливалась и вертелась вхолостую. Эта тяжелая болезнь дошла и сюда, в далекую снежную глушь: ведь в мире никто не живет в одиночку.

Что это за болезнь? Как лечить ее? Видимо, даже умные головы не могут прийти к общему мнению. На свете так много исцелителей, знахарей, неужели они ни на что не способны или, быть может, их не пускают к постели больного?

Даже здесь в далекой глуши вдруг пахнуло больничной койкой. Зарплата стала ниже, еда хуже, все изнурительнее становилась работа для тех, кому удавалось найти ее. А найти работу могли далеко не все и им приходится туго: врач уходит, целительный бальзам иссякает и больной становится все раздражительнее.

В стране произошло много необычного. Люди, словно озлобленные болезнью, натворили немало бед. Измучившись, изнервничавшись, они бросаются из крайности в другую, вымещают злобу на своих ближних. Рабочих избивали, убивали, вталкивали в машины и «катали» по стране^[4]. Не жар ли это, не бред ли? Какой прок от винтовок и дубинок, от катания на американских автомобилях и ура-патриотических выкриков, от того, что с непокрытыми головами горланили песни? Хотя почему же: приверженцы коммунистических идей утихомирены, их газеты прикрыты. Теперь они лишены возможности провозглашать, что современный экономический уклад и общественный строй отжил свое время, прогнил, неизлечимо болен, что он корчится и уже стенает на смертном одре… Это последние припарки! Пилите доски, заготавливайте гвозди для гроба!

А буржуазная пресса трубит, что все зло от социализма и большевизма. Социализм проник уже всюду и отравил весь организм капитализма, вызвал в нем воспалительные процессы. Что Советский Союз продает все товары по бросовым ценам, ниже себестоимости, чтобы досадить буржуазному миру, подкопаться под него, вырыть ему могилу. Учти дескать и ты, лесоруб, в своем зимнем лесу, что коммунистическое правительство Советского Союза и тебя хочет заморить голодом! С этой целью оно продает несметные количества древесины по невероятно низким ценам, сбивает цены на лес. Приходится урезать зарплату, закрывать деревообрабатывающие предприятия.

Но читателям остается только удивляться: неужели Советский Союз вдруг стал таким могущественным? Ведь более десяти лет твердят о том, что он вот-вот рухнет. Неужели его промышленная мощь теперь сотрясает весь старый мир?

Однако читателю лучше не задумываться над этим, потому как подобные мысли могут быть замечены, и тогда горячую голову быстро остудят ошеломляющей ездой на автомашине и ударами дубинки.

Для Патэ Тэйкки эта зима оказалась трудной. Он чувствовал себя как бы между двух огней. С одной стороны капитал, с другой — труд. Как угодить обоим?

Он видел живущих впроголодь рабочих, слышал их ругань, и ругался сам. Некоторые из рабочих прибегали к уловкам, чтобы увеличить свой заработок, например, плохо окоряли бревна. И Патэ Тэйкка вынужден был заставлять их переделывать работу и для него это было так же горько, как и для рабочего. Многие рабочие видели причину всех бед только в нем, мастере компании. На нем они срывали свое зло, проклиная его, господскую собаку, за глаза и даже в глаза. И это было досадно.

Однажды Патэ Тэйкке пришлось схватиться с Пастором, работавшим на его участке.

— Ты, Пастор, не первый раз окоряешь бревна и знаешь, что такая работа не годится. Переделать!

— К чертовой бабушке! Ты что, доволен, что тебя поставили выжимать пот из рабочего человека? Рабочего и в хвост и в гриву! Заработок стал ни к черту, а работай до седьмого пота! Это уж как пить дать. Или может ты хочешь отыграться на мне за то, что я уже однажды хоронил тебя со всеми почестями…

— Пастор, ты толковый парень и знаешь, что это не от меня зависит. Это исходит оттуда свыше, и я должен выполнять свои обязанности, как и ты.

— Но ты опустился до того, что стал господским псом. Ты закручиваешь гайки, выжимаешь из нас пот…

— Так же как и ты! Нами повелевают одни и те же побуждения: мы вынуждены либо унизиться и подчиниться, либо возвыситься и вознестись на своем ремне на верхний сук какой-нибудь сосны! Вот и весь выбор!

Пастор поостыл. Патэ Тэйкка предложил ему закурить, и они присели на бревна, которые Пастору предстояло окорить заново.

— Они еще пишут о принудительном труде в Советском Союзе… А у нас свобода — совать голову в петлю. Я вкалываю, как деды в старину, и, ничего не скажешь, на хлеб хватает! Один заработаешь — один и съешь. А кончится сезон, не будет работы, так черт его знает, останется ли в окончательный расчет на кружку бражки… Тут, брат, и такой безалаберный, как я, призадумается. Другое дело, если бы я знал, что и господам нашим приходится очень туго, что они не потягивают шампанское и не развлекаются с женщинами на мягоньких диванчиках. Не станешь же ты утверждать, что и наш работодатель не пользуется случаем?

— Да кто его знает! Наша компания, акционерные общества Финляндии, конечно, не целиком повинны во всех тяготах. Причина не в них, она кроется глубже. Но и они, безусловно, пытаются переложить как можно больше на плечи рабочих. Они знают, что масса людей не имеет никакой работы. А голод и дятла заставит долбить дерево, хотя под корой не всегда оказываются личинки…

— Да, лесорубов хоть отбавляй! И новые подрастают. Видно у нас спать ложатся, да не всегда спят. А вот рост промышленного производства не поспевает за производством населения…

Действительно приходилось удивляться, откуда только берутся лесорубы. Они все прибывали на участок, многие приходили на лыжах за сотни километров без пенни в кармане, голодные. Их принимали, хотя рабочих было уже больше чем достаточно. Бараки переполнились до отказа, и рабочие сами решили поговорить об этом с инспектором. Попадались и пройдохи, которые, получив аванс в несколько десятков марок, даже не приступали к работе, а втихомолку скрывались. Это отражалось на кармане мастера.

— Я слышал, — продолжал Пастор, — как вы однажды вечером беседовали с кассиром о развитии. Я уже тогда подумал, что развитие человека пошло не по тому пути. Если бы человек нес яйца, как птица, было бы намного легче. С этими симпатичными известковыми коробочками можно было бы свободно обращаться, свободно решать, сколько из них следует вызвать к жизни. А в такие времена, как сейчас, можно было бы сказать «стоп», поскольку известно, что предел уже достигнут. Но мы — млекопитающие, и детеныш родится живым. Хочешь не хочешь, а вскорми его, хотя в стране людей и без того девать некуда. Наше развитие пошло не по наилучшему пути…