И наконец последний вопрос, быть может, самый важный: а что, если бы Трепов отличался ангельским характером и административным обаянием? Если бы он по ошибке приказал выпороть Боголюбова, а Засулич все равно выстрелила бы в него? Что тогда? Неужели вопрос оправдания Засулич — это чисто ситуативный вопрос превосходства личного обаяния молодой женщины над неприятной личностью престарелого самодура?

Что же имел в виду знаменитый русский юрист Анатолий Федорович Кони, который, еще до возвращения удалившихся на совещание присяжных заседателей в зал суда, сказал, что, в случае оправдания, это будет «самый печальный» день русского правосудия? Вряд ли то, что больше ни одно дело о политических преступлениях не будет передано гражданскому суду, как это впоследствии и случилось.

Анатолий Федорович был человеком умным и, похоже, дальновидным. Он обратил внимание на неестественность поведения подсудимой, на то, как она «заводит глаза» и всячески «рисуется». Видно, не такой уж невинной овечкой была она, даже если хотела только хорошего и согласна была на смертный приговор, что каким-то непонятным образом, казалось бы, должно доказывать ее нравственную чистоту. Возможно, он понимал, что оправдательный приговор будет расценен радикалами как общественная санкция на террор, как общественное оправдание экстремизма в качестве метода политической борьбы, что в итоге и случилось. А может, Кони имел в виду, что суд присяжных просто испортит подсудимой жизнь своим неуместным оправдательным приговором — девушка готовилась пройти героический путь до конца, то есть готовилась умереть, превратившись в жертву борьбы за справедливость, а теперь ее оставят жить на свете и маяться от незнания, куда же себя деть. Как верно заметил ее сподвижник С. Кравчинский: «Ведь нельзя же каждый день стрелять в градоначальников», — впрочем, возможно, он это написал о самом себе и собственных терзаниях.

Как бы ни был прозорлив Кони, но Трепов был такой скверный, а политические заключенные в тюрьмах так страдали, а истинные русские интеллигенты только впервые были публично поставлены перед выбором — сочувствовать или не сочувствовать террору… Словом, вердикт присяжных был едва ли не предопределен.

Конечно, оправдательный приговор Засулич был юридическим нонсенсом: как же она могла оказаться не виновна, если она преднамеренно стреляла в человека? Юридический нонсенс одновременно обернулся юридическим и моральным тупиком: ведь Трепов тоже был виноват и подлежал наказанию. Что было делать? Присяжные разрешили дилемму по-своему — если Трепов не подлежит суду, то они вправе оправдать виновную. В результате оправдательный приговор спровоцировал волну терактов. Может быть, «надругательство над человеческим достоинством» и сделалось «не так возможным», но человеческая жизнь определенно обесценилась, попав в зависимость от политических планов радикальных партий и террористических организаций. Так, например, когда 1 марта 1881 года убивали царя, попутно покалечили и убили еще несколько человек, и это был уже ожидаемый, а не случайный для народовольцев результат. Что уж говорить о беспредельном разгуле терроризма в России в начале XX века, когда были позабыты все границы дозволенного, еще недавно хоть в чем-то сдерживавшие боевиков «Народной воли»…

Так что же в этой ситуации возможно было сделать? Пожалуй, ближе всех к истине подошел Федор Михайлович Достоевский, присутствовавший на суде и переживавший все происходящее. Достоевский был противником оправдательных приговоров — нет, не из-за жестокости натуры, а из глубокого убеждения, что преступнику нельзя говорить, что он не виновен. Его можно простить и отпустить, но в его душе следует сохранить чувство вины, ведущее к покаянию. Поэтому мнение Достоевского по поводу возможного, но в тот момент еще не вынесенного, приговора было похоже на евангельское «иди и впредь не греши» — он предложил вердикт: «Иди, ты свободна, но больше не делай так…»

Общество, снявшее с Засулич вину и ответственность за покушение на человеческую жизнь, в тот момент не осознало, что речь идет не только о конкретной ситуации, не только о несчастном арестанте, жестоком градоначальнике и самоотверженной девушке, но и о том, так сказать, «что нас ждет». Ибо оно, общество, позволив кому-то наказать одного, пусть скверного и не слишком уважаемого, сделало допустимым и примерное наказание любого другого, вне зависимости от его нравственных качеств.

А что же Вера Засулич? После суда она эмигрировала в Швейцарию. В 1879 нелегально вернулась в Россию, где вместе с Плехановым вошла в партию «Черный передел». В1880 вновь эмигрировала в Швейцарию, работала в организации «Красного креста «Народной воли»», сходилась и расходилась с мужчинами. В 1879 ненадолго нелегально съездила в Петербург, после чего опять вернулась в Швейцарию. Отошла от народничества и в 1883 году оказалась в числе основателей группы «Освобождение труда», попав, таким образом, в пионеры социал-демократического движения. Переводила понемногу Энгельса и Маркса, а в 1890 году, вместе с другими членами «Освобождения труда», вошла в редакции «Искры» и «Зари». Впоследствии примыкала к меньшевистской фракции. В 1905 после октябрьской амнистии вернулась в Россию и перешла на легальное положение. Больше в градоначальников не стреляла, а в Первую мировую даже поддерживала социал-шовинистов. Во время Февральской революции была в рядах меньшевистской фракции «Единство». Октябрьскую революцию и Советскую власть не приняла. Умерла в 1919.

Не то чтобы жизнь ее выглядит скучной, но чувствуется в ней какая-то маета, какой-то, что ли, избыток лишних движений. Может, и вправду, Засулич не знала, куда себя деть, с тех пор как присяжные пустили ее, такой, какая есть, без покаяния, на все четыре стороны?

Жизнь террориста на свободе, полная опасностей (в том числе для окружающих) и постоянной внутренней готовности к жертве, в чем-то и для кого-то, вполне вероятно, может служить заразительным примером, маяком, мерцающим в глухой ночи обыденности, — мир вокруг занят лишь прозябанием или ежедневной хищной погоней за прибылью, а здесь задается совсем иной параметр бытия, насквозь пропитанный (хоть отжимай) бодрящей революционной романтикой. Вот только беда: не все революционеры принимают смерть на эшафоте или оказываются, вместе с выбранной жертвой, в клочки разорванными собственной бомбой. Некоторым выпадает на долю после просиявшего над ними звездного часа проходить еще длинное, очень длинное испытание жизнью. Почему-то о таких героях революции говорится не в пример меньше, нежели об их товарищах, принявших за свой самоотверженный демарш быструю и в каком-то смысле оправдывающую их смерть.

По делу «Шевырева-Ульянова», готовивших покушение на государя императора Александра III 1 марта 1887 года, в числе прочих фигурантов проходил и Михаил Васильевич Новорусский. Он был приговорен судом к пожизненному заключению, провел в Шлиссельбургской крепости 18 лет и был освобожден по амнистии в октябре 1905 года. После освобождения Новорусский служил ассистентом на кафедре анатомической химии в Вольной высшей школе Н. Лесгафта, на студентке которой и женился. Когда школа закрылась, работал в Подвижном музее учебных пособий, а после революции стал директором Сельскохозяйственного музея в Соляном городке и водил экскурсии по Шлиссельбургской крепости. В 1925 году в должности директора музея он и умер. На похоронах его, по свидетельству современников, присутствовало «пол-Ленинграда». То есть, если позволить себе грубое обобщение, революционная биография Новорусского состоит из двух примерно равных частей: сначала он сидит в заключении, потом водит экскурсии по местам своего заключения. Как говаривал один петербургский шестидесятник, жизнь удалась. Такова вкратце история этого революционера. Теперь заглянем в нее подробнее.

Будучи выходцем из духовного сословия, в 1886 году Михаил Новорусский закончил Петербургскую духовную академию и был оставлен при ней в качестве «профессорского стипендиата». В том же году Новорусский вступил в Новгородское студенческое землячество, а то, в свою очередь, вошло в союз землячеств, имевший целью создание кассы взаимопомощи, библиотеки, а также «выработку сознательных революционеров». Вот-вот, именно «выработку» и именно «сознательных».