Оливия запнулась и замолчала. Как на чужом языке рассказать о красоте Руанды, как описать предрассветный туман, волшебной дымкой спускающийся с пологих зеленых холмов? Или запах прогретой солнцем рыжей земли, по которой так упруго стучат босые стопы? Веселые крики и смех детей, гурьбой бегущих в школу. Тягучий звон колокола, который разносится воскресным утром, когда ты в голубом платье с кружевными оборками, крепко держа отца за руку, чинно шагаешь в церковь, улыбкой приветствуя соседей. Или дразнящий аромат только что выловленной, запеченной в горячих углях тилапии, завернутой в банановые листья, которую подают в уличных забегаловках на озере Киву. Где отыскать слова, чтобы описать полуденные грозы во время сезона дождей, которые в считаные минуты сменяет палящее солнце? Или ласковый ветер, заставляющий лес разговаривать на тысячу голосов? Сам Бог спускается на руандийскую землю, чтобы отдохнуть, приговаривала Старая Элоди, прикладывая ладонь ко лбу, чтобы окинуть взглядом плавные линии холмов, простирающихся до самого горизонта.
– Расскажи нам про достопримечательности Руанды.
– Достопримечательности? – машинально переспросила Оливия. – В Руанде красивая природа: холмы, озера и леса. И там живут гориллы.
В классе раздались смешки. Оливия растерянно обернулась на учителя. Это была сущая правда: горные гориллы были главным и едва ли не единственным туристическим аттракционом маленькой африканской страны. Обеспеченные европейцы готовы были платить немалые деньги, чтобы поглазеть на черных медлительных исполинов в естественной среде обитания – окутанных туманами тропических лесах на склонах древних потухших вулканов.
– Ну что ж, достаточно, м-м-м… Каремера, – сказала госпожа Стайн, сверившись с классным журналом, прежде чем впервые произнести ее странную, неудобную фамилию. – Садись.
И Оливия, заливаясь краской, заняла единственное свободное место за последней партой. Учительница улыбнулась, призывая класс быть снисходительнее к сверстнице, которая прибыла в цивилизованный мир из самого сердца дикой Африки. Оливия опустила глаза, кожей чувствуя уколы насмешливых взглядов и мечтая, чтобы поскорее раздался звонок и все забыли о новенькой.
В первое время одноклассницы, не скрываясь, посмеивались над неуклюжим произношением Оливии и грамматическими ошибками, которые она, волнуясь и запинаясь, допускала даже в простых конструкциях. Госпожа Стайн слушала ее чтение, утомленно потирая виски и прикрывая глаза, словно ее мучила жестокая мигрень. В шумных коридорах колледжа Оливию, замкнутую и молчаливую, провожали настороженные взгляды и шепотки. И лишь когда в конце семестра в холле вывесили списки воспитанниц по успеваемости, все ахнули: «необразованная дикарка» Оливия Каремера оказалась в первой пятерке, с самым высоким в классе баллом по французскому. Даже английский подтянула, хотя это и стоило ей немалого труда.
Английской речи в Руанде практически не было слышно – разве что в Кигали, среди беженцев-мусульман, которые скитались в поисках лучшей доли. Отец с братом переходили на английский во время острых перепалок, когда им не хотелось посвящать мать в суть спора. Оливия первые английские слова выучила по книжкам с яркими картинками, которые отец привозил из поездок на научные конференции за рубежом. А французский, наравне с народным киньяруанда, всюду был в ходу еще с колонизаторских времен. Объясняться на киньяруанда непросто: речь руандийцев изобилует старинными поговорками и выражениями, относящимися к незапамятным временам. Простые слова, складываясь в предложения, внезапно обретают совсем иной смысл. Старая Элоди говорила, что киньяруанда создан для гимнов и песнопений, торжественных и прекрасных, как пылающее закатное небо. Но когда однажды Лаура из любопытства спросила у Оливии, как будет звучать на ее родном языке какая-то фраза, та лишь беззвучно пошевелила губами, не в силах выдавить ни звука, – горло сжало стальными обручами. Киньяруанда стал проклятым языком. Языком ее ночных кошмаров.
Заняв свое место за последней партой, Оливия оглянулась. Кажется, из-за разговора с директором она пропустила половину урока. Девочки в классе по цепочке зачитывали на английском фрагменты из «Ифигении» Расина для обратного перевода на язык подлинника – французский. Оливия перечитывала трагедию столько раз, что помнила текст почти наизусть. Стараясь не шуршать оберточной бумагой, она осторожно распечатала подарочный сверток и достала блокнот. Зеленый переплет, линованные листы благородного оттенка слоновой кости. Даже замочек с крошечным ключом. Она снова оглянулась по сторонам, но все одноклассницы были заняты заковыристым текстом.
Оливия твердым, округлым почерком вывела на форзаце свое имя, перелистнула и провела ребром ладони по сгибу. Ее рука в нерешительности зависла над листом. А затем буквы сложились в слова.
«Я точно помню день, когда была абсолютно, безоговорочно счастлива. 6 марта 1994 года. Мне исполнилось двенадцать. И я ела крокодила – в первый и, наверное, в последний раз в жизни. Танцевала так, что отбила пятки. И все были живы. И смеялись. А потом был ливень, похожий на библейский потоп».
Растревоженные воспоминания теснились, затуманивали взгляд, как ил, поднятый со дна медленной реки. Тем утром она проснулась, предвкушая день, полный веселья, сладостей и подарков. К тому же Марк твердо пообещал, что не пропустит празднования дня рождения младшей сестры. Так что даже напророченный в прогнозе погоды ливень не грозил испортить настроение – тем более что на небе не было ни облачка.
Когда полуденная жара спа́ла, в саду, прямо под раскидистыми кронами, накрыли длинные столы. Калитку пришлось подпереть камнем, потому что поток гостей не иссякал. Зная, как доктор Каремера любит свою маленькую дочурку, на празднование прибыли знакомые из отдаленных деревень и даже из Кигали. Гости собирались кучками, обсуждали что-то вполголоса, но, стоило кому-то подойти поближе, тут же смолкали. Приглушенный шепот, недомолвки, вздохи и уклончивые взгляды – Оливия давно подметила, что взрослые изобрели свой тайный язык.
Старый Стефан Нкурунгиза, который был почетным гостем на любом торжестве в деревне, первым разломил лепешку и произнес: «Благодарим тебя, Господи. Пошли здоровье и достаток всем в этом доме. Пусть посевы, брошенные после сезона дождей, обернутся богатым урожаем. Помоги труженикам избежать опасности в поле: пусть не ужалят их ни змея, ни скорпион, могучий владыка кустарников. Убереги их голени от порезов мотыгой и мачете. Пусть им сопутствует удача во всех добрых начинаниях. Пусть их жены рожают мальчиков – сильных и здоровых. Пусть соседи живут в мире и не делят ни скот, ни землю. Пусть вершится все так, как заведено с начала времен, и дети будут укладывать в землю своих отцов, а не отцы – детей».
Краем уха Оливия услышала перешептывания гостей о том, что старик уже теряет ясность ума, раз не нашел более подходящего случаю, веселого тоста для праздника. А Стефан Нкурунгиза, высказав все, что намеревался, опустился в плетеное кресло и с той самой минуты не произнес больше ни словечка и не съел ни крошки. Так и сидел, опершись на узловатую палку, и смотрел на танцующих и смеющихся гостей, покачивая головой – то ли с неодобрением, то ли просто от старческой немощи.
Коронным блюдом праздника стал запеченный крокодил. Его огромную безобразную тушу, подвешенную за веревки на длинном шесте, охотники принесли вчера на рассвете. Под бдительным надзором Годлив его уложили на огромном столе, ошпарили кипятком из большого алюминиевого чайника и короткими ножами выскоблили ороговевшие чешуйки – так, что он стал совсем белым, как альбинос. Даже зубы вычистили от илистого налета. Выпотрошили тушу и начинили брюхо овощами, смешанными с красными стручками жгучего перца, головками чеснока и щедро сдобренных приправами. А затем распяли ощерившееся чудище на толстых железных прутьях и запекали, приплясывая вокруг углей и весело распевая. Оливия наблюдала за этим с затаенным ужасом и отвращением.
