А что же будет в конце времени? Каким образом тогда будет действовать этот второй зверь? Как он поможет антихристу? Возможно, мы найдем ответ в ранней истории церкви? Помните, как начиналась церковь? Со свидетельства мучеников на арене Колизея. Смыслом всего была жертвенная любовь. Кто-то может сказать, что первые христиане были подобны агнцам, ведомым на заклание. И вот уже второй зверь представлен в образе двурогого агнца. Первые его действия подобны нежному агнцу, ассоциирующемуся с жертвой.

Но потом он говорит как дракон; агнец начинает рычать. Несовместимо, не правда ли? Но именно это произошло с ранней церковью. Помните Триумфальную арку Константина? Церковь стала покорителем, обрела могущество и власть. Она стала насаждать веру силой. И в конце концов заговорила голосом дракона, зарычала — она сама стала подобно императорскому Риму гонительницей.

Полагаю это может служить иллюстрацией того, что вскоре произойдет. Известно, что богохульствующая власть-гонительница будет действовать в конце времени. Но как она сможет покорить всех живущих на земле? Неужели такое возможно, чтобы верующих людей заставили поклоняться представителю сатаны? Да, возможно, ибо агнец говорит как дракон.

Церковь сама может попасть в особую ловушку и вести нас в царство сатаны. Она может стать новым культом поклонения императору, направив нашу веру к какому-либо могущественному руководителю-харизмату, покоряющему сердца масс, вместо сохранения верности Иисусу. И только Ему одному. Она может пытаться принудить к праведности. Она может пытаться покорить посредством гражданской власти, а не свидетельством веры.

Многие спрашивают: может ли такое произойти в наше время? Инквизиция творила свое страшное дело, но это было давно. Нам трудно представить, чтобы нечто подобное произошло сегодня.

Оказывается, римская церковь не единственная, кто питает слабость к власти. Протестантизм в США поднимает сегодня свой голос, что очень похоже на тот ужасный рев зверя.

Даже в этой демократической стране, которая освещает путь людям, жаждущим вздохнуть свободно, даже в этой стране, кажущейся благожелательным агнцем, слышны голоса нетерпимости, грубые голоса государственной религии.

Христианство переживает тяжелые времена перемен в душах людей. Мы чувствуем угрозу соблазнительного секуляризованного века. Кажется, сегодня Евангелию трудно влиять на общество. Мы теряем нравственные ценности. Сегодня многие хотят изменить закон. Мы говорим: может быть нас спасут молитвы в общеобразовательных школах, субсидируемых государством? Или: если бы избираемые нами государственные деятели были истинными христианами, почитающими Библию, можно было бы найти спасение?

Не может ли стремление решать духовные проблемы политическими методами привести к опасному, роковому моменту? Кое-кто открыто стремится реставрировать христианскую теократию в Соединенных Штатах и начинает проводить в жизнь, внедрять силой все социальные законы Ветхого Завета. Не может быть, чтобы мы не понимали истинный смысл наших искренних религиозных усилий.

Наша обязанность и наше право как граждан, являющихся христианами — стараться воздействовать на государственные законы. Но боюсь: многим это не под силу. Наш взгляд на то, что такое победа и торжество христианства, изменился. Вновь незаметно и вкрадчиво утверждается религия силы; возможность политических завоеваний уже маячит впереди. И люди говорят; мы устали нести свидетельство безразличному миру, мы хотим, чтобы наши голоса были услышаны. Мы готовы… рычать.

Все мы должны остерегаться рычащего агнца, потому что есть только две империи: империя, построенная на жертвенной любви, и империя, основанная на силе и завоеваниях. Скоро выбор человечеством одной из них разделит нас на два противостоящих друг другу лагеря.

Что касается меня, я остаюсь с теми, кто так красноречиво свидетельствовал в Колизее. Амфитеатр наполняло рычание зверя, требующего крови, но жертвенная любовь Христа придавала им силы.

Мы должны быть непоколебимыми перед лицом соблазняющей религии силы. Мы должны решиться приобретать других любовью и только любовью. Надеюсь, что вы тоже стоите на этом священном основании в общении с теми, кто готов все отдать — отдать, а не взять — за Агнца Божьего. В мире нет более грандиозного монумента. Ни один храм, высеченный из мрамора, не может сравниться с красотой их жертвенной жизни.

Давайте присоединимся к ним. Ныне и навеки.

Греция, это колыбель демократии, внесла свою «лепту» в кровавые битвы. Один из самых серьезных конфликтов произошел в 1940-х годах, когда гражданская война расколола целую нацию, перенесшую все тяготы второй мировой войны. Этот конфликт — яркий пример величайшего столкновения двух империй.

Две противоборствующие группы предъявляли свои права на сердца и умы греческого народа, которые столько натерпелись во время германской оккупации. Коммунисты-партизаны боролись с правым партизанским крылом за контроль над деревнями, разбросанными в горах Греции. Каждая группа твердо решила править страной после окончания войны.

Коммунистическое движение, называемое Армией освобождения, заявило о своей защите бедных от тирании и несправедливости. У него было много сторонников.

Коммунисты обещали новый порядок, основанный на справедливости и равенстве. Они заявили, что поведут народ на борьбу против нищеты и унижения.

Коммунистам-партизанам и в самом деле удалось очистить свою территорию от грабителей, скрывавшихся в горах. Они установили строгие справедливые законы в тех деревнях, которые они контролировали.

Но постепенно эти справедливые законы превратились в закон мести. Вначале казнили только уголовников и предателей. Но потом партизаны стали стрелять в любого, кто осмеливался публично им возражать. Любой партизанский командир, контролировавший ту или иную деревню, сам решал, кому жить, а кого умертвить.

Одной из трагических жертв этого жестокого периода истории Греции была женщина по имени Элен. Много лет спустя ее сыну Николасу Гейджу, бежавшему в Соединенные Штаты, удалось в конце концов по кусочкам восстановить историю жизни своей матери.

Элен видела, что партизаны принуждают подростков ее деревни вступать в их отряды. Ходили слухи, что коммунисты собираются отправить детей в Албанию для «перевоспитания». И вот эта молодая мать решила спасти своих детей.

Элен составила план спасения. К несчастью, один из жителей деревни предал ее. Элен переправила детей в безопасное место, но ей самой спастись не удалось.

Когда местный партизанский командир Катис узнал, что Элен скрыла своих детей, он пришел в ярость. Ее допрашивали и применяли пытки.

Затем Катис собрал жителей деревни на «народный суд». Он прочитал длинное постановление о том, что Элен — известная фашистка и поэтому упрямо отказывалась отправить своих детей в «народную демократию». Он также обвинил ее в сопротивлении партизанам организацией побегов из деревни.

Когда соседи хотели сказать в защиту Элен, Катис лишил их слова. Он и два других судьи удалились на несколько минут для совещания, а вернувшись, объявили, что вина Элен неопровержимо доказана, и она приговаривается к смерти.

Через несколько дней эту женщину и еще нескольких приговоренных к смерти повели в горы, к месту казни. Элен шла, спотыкаясь, с трудом передвигая ноги, почерневшие и опухшие от пыток. Она была бледна, выглядела изможденной.

Но, как вспоминал один из жителей той деревни, прежде чем прозвучал выстрел, эта мужественная женщина нашла в себе силы, и страшный леденящий душу крик потряс горы: «Мои дети!»

Элен была только одной из многочисленных жертв таких людей, как Катис, которые стремились утвердить в мире свою версию справедливости любыми средствами.

Это трагичная, давняя история. В большинстве случаев страдания, которые человек причиняет человеку, исходят из желания установить справедливость, собственную справедливость. И вновь, и вновь закон справедливости превращается в закон мести.