– Ты знал, что еврейский акцент, разговор «по-раввински», картавость и прочие языковые особенности не заложены у евреев генетически? – спокойно спросил Натан, не отрываясь от книги. – Ты такой ограниченный и стереотипный, – поднял глаза на Белавина и отчеканил: – Ди-но-завр.

– За-ну-да, – передразнил его Белавин и подошел ближе. – Почему ты еще здесь?

– Я был уже на пути к крытому корту, но, – Натан поднял ракетку и направил ее на Белавина, сощурив глаза, – меня остановил Даниил и сказал, что Горский попросил собраться всех в гостиной. – Натан развел руками. – И вот я здесь. Но все это время я был один, поэтому решил немного почитать.

– Опять… Почему я всегда должен делать то, что говорит Горский? У меня же выходной сегодня, – досадно цокнул и нервно прокрутил ракетку в руках Белавин. – Мы хотели поиграть в теннис.

– Хм, потому что его отец крупный акционер компании твоего отца, и без него ты бы не смог крошить трюфель в свою рисовую кашу? – Натан очаровательно улыбнулся, наслаждаясь сладкой маленькой победой. Потешаться над Белавиным – особый вид наслаждения.

– Добро пожаловать в тысяча шестьсот сорок девятый. – Белавин с тихим вздохом опустился на широкий подлокотник кресла, оперся ракеткой об пол, затем свободной рукой прикрыл обложку книги и глазами пробежался по названию. Натан вздернул брови и поджал губы, посмотрев в глаза Белавину с удивлением. Тот лишь усмехнулся и раскрыл книгу на прежних страницах. – И о чем она, о раввин?

– Тебе правда интересно или просто скучно?

Белавин тихо рассмеялся, потрепав друга по волосам. Натан терпеть не мог, когда его трогали так бесцеремонно и, как ему казалось, без должного уважения, словно он какой-то глупый щенок, но Белавина это не останавливало. Наоборот, он любил делать что-то назло. Назло Натану.

– Есть разница? – заметив, что на лице Натана стали проявляться тени обиды и злости, Белавин шутливо ударил того кулаком в плечо. – Не злись, – в знак искренности своих слов аккуратно поправил растрепанные волосы друга, укладывая пальцами мягкие пряди.

– «Красота ослепляет, а слепого легко обокрасть», – с чувством прочитал Натан. – Это история об одиноком синологе, который очень любил книги. На самом деле тут все представлено достаточно карикатурно, гиперболизировано. Персонажи словно слепы к тому, что происходит в их жизни. Их мир нелеп, ужасен и искажен, – Натан закрыл книгу, положив ладонь на обложку. – Сложно так просто сказать, о чем книга. Хоть роман и получил Нобелевскую премию – не каждому понравится. Достаточно неприятно читать. Но все зависит от восприятия самого читателя.

– А тебе она понравилась?

Не успел Натан ответить, как в гостиную ворвался Емельянов и стремительно направился к книжным полкам слева от камина. Раздражительность и некую нервозность было сложно скрыть: он беспорядочно водил пальцами по корешкам книг, то и дело выуживая некоторые из них и возвращая обратно. В какой-то момент он остановился, озадаченно склонил голову к плечу, а затем вытащил пару увесистых томов. Аккурат за книгами стояли припрятанные им ранее односолодовый виски и стеклянный стакан. Роман облегченно выдохнул и удобно сел на пол возле камина.

– Продолжайте, – Емельянов заметил заинтересованные взгляды и немой вопрос в глазах. – Не обращайте на меня внимания, – вымученно улыбнулся и резким движением опрокинул в себя виски, на мгновение задержав обжигающую жидкость во рту. Сморщился и крепко стиснул челюсти.

Емельянов всегда держался особняком – никогда не обсуждал свои проблемы с другими старостами, несмотря на то что они были знакомы около четырех лет; не спрашивал советов; не делился своими переживаниями; не рассказывал о своих отношениях. Будучи в хорошем настроении, он редко был серьезен – много шутил и не любил сложные разговоры. Когда настроение было плохим, он предпочитал просто не разговаривать и побыть наедине со своей музыкой, а иногда с алкоголем.

Натан не был с ним близок. Если быть честным, никто из старост не был с ним близок, не считая Горского.

– Ты в порядке? – спросил Натан, но был удостоен лишь коротким кивком. – Не знаешь, по какой причине сбор?

– Догадываюсь, – хрипло выдавил Емельянов после того, как проглотил еще одну порцию алкоголя.

– Из-за ночного инцидента?

– Какого инцидента? – удивился Белавин.

– Ты, Саня, словно в панцире живешь, – в гостиную вошел Игорь. Весь его вид говорил о том, что у него кипела работа в мастерской – художественный фартук и некоторые кисти в кармане, а также пальцы были испачканы свежей краской, на щеке красовалась черная клякса, волосы были собраны в короткий хвост на макушке – и он явно был недоволен тем, что его оторвали от работы.

Натан прикоснулся пальцами к своей щеке, не отрывая взгляд от Игоря. Повел бровями и кивнул в его сторону, указывая Дубовицкому на испачканное лицо.

Игорь тяжело опустился на диван. Раздраженно и беспорядочно стал тереть щеки рукавом уже испачканной рубашки, но лицо лишь сильнее измазалось в краске.

Дубовицкий был человеком сложным и простым одновременно. Его мысли и чувства были ясны как день. Он никогда не юлил, не искал сложных путей для достижения своих целей, был прямолинейным и открытым. Всегда говорил то, что думает на самом деле. Вместе с тем он был достаточно жесток, мало что смыслил в любви и здоровых отношениях, не имел совести и никогда не был знаком с чувством вины. Он полагал, что был отличным другом, но, честно говоря, о дружбе он знал ровно столько, сколько и о любви. По неизвестной всем причине держать его в рамках мог только Горский, что, в принципе, и послужило причиной их вымученных, сложных, но все же дружеских отношений.

Натан заметил, что сегодня Игорь был непривычно подавлен – усталые глаза распухли то ли от бессонной ночи, то ли от слез. В последнем, зная Игоря, Натан сильно сомневался, но искренне удивился такому предположению.

– Что я опять пропустил? Что произошло? – не унимался Белавин, вглядываясь в лицо каждого из присутствовавших, словно перепуганный филин, озиравшийся вокруг.

– Все собрались? – в гостиной показались Коваленский, а за ним Горский. – С самого утра Якунин нас самозабвенно и бесконечно «любил», – Коваленский показал пальцами кавычки и сел рядом с Игорем, подняв очки на лоб. Откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. – Хотя, если быть честным, то не меня, а в основном Свята. Я мимо проходил и попался под горячую руку. Как обычно…

Коваленский, по мнению Натана, был самым рассудительным и спокойным. Абсолютно неконфликтный человек, хотя на первый взгляд мог показаться достаточно отстраненным, а возможно, и вовсе враждебным. Он дольше всех был знаком с Горским, поэтому многие их окрестили лучшими друзьями. Но были ли они таковыми на самом деле, сложно сказать. Кауфман подозревал, что между парнями обоюдной дружбы нет, словно Горский просто позволял Коваленскому быть его другом. Так снисходительно и «великодушно».

Горский – абсолютно наглухо закрытая книга. Чаще всего при любом разговоре Святослав вел себя безразлично и безэмоционально. Натан никогда не мог понять, был ли тот заинтересован в разговоре, когда оживленно участвовал в дискуссии. Было ли ему действительно смешно, когда он изображал что-то наподобие улыбки. И было ли ему на самом деле грустно, когда он пытался сопереживать и сочувствовать. Натану казалось, что Горский из тех людей, кто не умел выражать свои чувства ни словами, ни поступками, поскольку сам себя понять не был способен.

– Это все из-за найденного трупа? – озвучил свою догадку Натан, наблюдая за тем, как Святослав отобрал бутылку у Емельянова и поставил на камин.

– Кто труп? Где труп?! – испуганно выкрикнул Белавин и вскочил с кресла.

Натан спокойно похлопал по подлокотнику кресла, подзывая друга сесть обратно, и вполголоса ответил: «Успокойся, сейчас все узнаешь».

– Между Игорем и…

– Игорь, – Горский не дал Даниилу договорить, голос его звучал холодно и отстраненно, достаточно резко, – ты в этом как-то замешан?