— А как же фальшивое лицо, мадам? Вам это не показалось немного странным?

— Я не видела никакого фальшивого лица! Вы заметили, что в нижнем холле горит только одна лампа? Позади него был уличный фонарь, и я могла видеть только его силуэт. Он говорил так вежливо и передал карточку, поэтому я не сразу поняла…

— Одну минуту. Вы бы узнали этот голос, если бы услышали его снова?

Женщина шевельнула плечами, словно передвигая ношу на спине.

— Думаю, да. Но голос звучал приглушенно — очевидно, из-за маски. Ах, почему мужчины такие… — Она откинулась на спинку стула, и ее глаза без видимой причины наполнились слезами. — Я не понимаю таких вещей! Я обыкновенная женщина. Если кто-то причинил вам вред, вы подстерегаете и убиваете его. Потом ваши друзья идут в суд и клянутся, что вы были в это время в другом месте. Но вы не станете надевать размалеванную маску, как старый Дреймен с детьми в ночь Гая Фокса,[11] протягивать визитную карточку, подниматься наверх и убивать человека, а потом исчезать через окно, как это пугало! Это похоже на легенды, которые нам рассказывали в детстве… — Ее сдержанность сменилась истерикой. — Господи, Шарль! Мой бедный Шарль!

Хэдли терпеливо ждал. Женщина быстро взяла себя в руки, став такой же отчужденной и непроницаемой, как картина, стоящая напротив. Эмоциональная вспышка принесла ей облегчение, хотя она тяжело дышала. Было слышно, как ее ногти царапают подлокотники кресла.

— Значит, — заговорил Хэдли, — посетитель попросил вас передать карточку профессору Гримо и спросить, примет ли он его. Отлично. Насколько мы поняли, мисс Гримо и мистер Мэнген находились в гостиной возле парадной двери?

Женщина с любопытством посмотрела на него:

— Странный вопрос. Почему вы его задаете? Думаю, что да, я не заметила.

— А вы помните, дверь гостиной была открыта или закрыта?

— Не знаю. Но думаю, что закрыта, иначе в холле было бы больше света.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Когда этот человек передал мне карточку, я собиралась сказать: «Пожалуйста, войдите, и я узнаю», но вспомнила о Флее и побоялась остаться наедине с сумасшедшим. Поэтому я сказала: «Подождите на крыльце, и я узнаю» — и захлопнула дверь у него перед носом, чтобы пружинный замок защелкнулся, и он не мог войти. Потом я отошла к лампе и посмотрела на карточку. Она была пустой.

— Пустой?

— На ней ничего не было написано или напечатано. Я поднялась наверх, чтобы показать ее Шарлю и попросить его спуститься. Но бедный маленький Миллс рассказал вам, что произошло. Я собиралась постучать в дверь, когда услышала, что кто-то поднимается по лестнице позади меня. Повернувшись, я увидела его. Но я готова поклясться на кресте, что заперла входную дверь. Я его не испугалась! Нет! Я спросила, зачем он поднялся. Но я снова не увидела маску, так как он стоял спиной к яркой лампе на лестнице, которая освещает этот конец холла и дверь комнаты Шарля. «Мадам, вы не можете держать меня на крыльце», — сказал он по-французски, потом опустил воротник пальто и сунул шапку в карман. Я открыла дверь, так как знала, что он не осмелится причинить вред Шарлю, который одновременно открыл дверь изнутри. Тогда я увидела маску розоватого цвета, похожего на телесный. Прежде чем я опомнилась, он прыгнул внутрь, захлопнул дверь и повернул в замке ключ.

Женщина сделала паузу, словно завершила худшую часть повествования и теперь могла дышать свободнее.

— А затем?

— Я отошла, как велел мне Шарль, не суетясь и не устраивая сцен. Но далеко я не отходила — только спустилась на несколько ступенек, откуда могла видеть дверь этой комнаты, и не покидала свой пост, как бедный Стюарт. Это было ужасно! Я ведь уже не молода. Я стояла там, когда раздался выстрел, когда Стюарт подбежал к двери и стал колотить в нее, даже когда вы начали подниматься по лестнице. Но я больше не могла этого выносить. Я знала, что произошло. Когда я почувствовала, что теряю сознание, то успела добраться до моей комнаты у подножия лестницы. С женщинами иногда такое бывает. — Дрожащие бледные губы на лоснящемся лице раздвинулись в улыбке. — Но Стюарт сказал правду — никто не выходил из комнаты. Не знаю, как этот ужасный человек оттуда выбрался, но только не через дверь… А теперь, пожалуйста, разрешите мне пойти в лечебницу и увидеть Шарля!

Ей ответил доктор Фелл. Он стоял спиной к камину, словно феодальный барон, в черной накидке, под рапирами и гербом, с книжными полками и белыми бюстами по обеим сторонам. Но доктор не походил на ужасного Фрон де Бефа.[12] В съехавших на нос очках, он откусил кончик сигары, повернулся и бросил его в очаг.

— Мэм, — заговорил доктор Фелл, снова повернувшись, — мы не задержим вас надолго. Справедливость требует добавить, что я нисколько не сомневаюсь в ваших словах, как и в показаниях мистера Миллса. Прежде чем перейти к делу, я докажу, что верю вам… Вы помните, мэм, в котором часу прекратился снегопад?

Женщина с вызовом посмотрела на него. Очевидно, она слышала о докторе Фелле.

— Думаю, около половины десятого. Да, я помню это, так как когда я поднималась забрать кофейную посуду Шарля, то посмотрела в окно и увидела, что снег больше не идет. Разве это имеет значение?

— Очень большое, мэм. В противном случае ситуация была бы только наполовину невозможной… Но вы абсолютно правы — снегопад прекратился примерно в половине десятого. Верно, Хэдли?

— Да, — согласился суперинтендент, с подозрением глядя на доктора Фелла. Он привык не доверять его рассеянному взгляду. — Ну и что из того?

— Снегопад прекратился не только за сорок минут до того, как посетитель выбрался из этой комнаты, — задумчиво продолжал доктор, — но и за пятнадцать минут до его прихода в этот дом. Не так ли, мэм? Он позвонил в дверь без четверти десять? Отлично!.. Вы помните, Хэдли, когда мы прибыли сюда? Вы обратили внимание, что прежде, чем вы, Рэмпоул и молодой Мэнген вбежали в дом, на ступеньках крыльца и даже на тротуаре под ними не было ни единого следа? Я специально задержался, чтобы убедиться в этом.

Хэдли резко выпрямился.

— Верно! — воскликнул он. — Снег на тротуаре был нетронутым. Но… — Он бросил взгляд на мадам Дюмон. — И поэтому вы верите рассказу мадам? Должно быть, вы тоже спятили, Фелл! Мы слышали историю о том, как человек позвонил и вошел через запертую дверь через пятнадцать минут после прекращения снегопада, и все же…

Доктор Фелл открыл глаза и усмехнулся:

— Почему вы так удивлены, сынок? Если он вышел отсюда, не оставив следов, то почему не мог войти таким же образом?

— Потому что, по своему опыту с убийствами в запертых комнатах, я знаю, что войти туда и выйти оттуда — две большие разницы. Если бы я столкнулся с ситуацией, когда преступнику удалось и то и другое, это опрокинуло бы все мои представления о мироздании!

Мадам Дюмон побледнела и стиснула зубы.

— Клянусь Богом, я говорю чистую правду! — заявила она.

— И я вам верю, — отозвался доктор Фелл. — Не позволяйте суровому шотландскому здравомыслию Хэдли запугать вас. Он тоже вам поверит, когда я все ему объясню. Но я хочу предупредить вас, чтобы вы не пытались уничтожить эту веру. Я не сомневаюсь, что до сих пор вы говорили правду, но очень сомневаюсь, что вы скажете ее сейчас.

Хэдли прищурился:

— Этого я и боялся. Меня всегда пугает, когда вы начинаете выступать с вашими чертовыми парадоксами.

— Продолжайте, — сказала женщина.

— Хмф! Благодарю вас. Скажите, мэм, сколько времени вы были экономкой Гримо? Нет, я изменю вопрос. Сколько времени вы пробыли с ним?

— Более двадцати пяти лет. Когда-то я была больше чем экономкой.

Эрнестина Дюмон вскинула голову. Ее взгляд был настороженным, словно она смотрела из-за угла на врага, готовая к немедленному бегству.

— Надеюсь, вы дадите мне слово хранить это в тайне, — продолжала она. — Розетт Гримо — моя дочь. Она родилась здесь, так что вы можете найти запись в иностранном отделе на Боу-стрит. Но ни Розетт, ни кто другой об этом не знают. Могу я рассчитывать на ваше молчание? Это не имеет никакого отношения к делу.