Слушая иронические замечания Хэдли, Рэмпоул позволил своим мыслям плыть по течению. Он видел отсветы пламени на неровных рядах книг, заполнявших полки, и слышал шорох снега об оконные стекла за портьерами, дружелюбно усмехаясь про себя. В этом прекрасном мире его не тревожило ничто. Хотя так ли это? Подвинувшись в кресле, Рэмпоул посмотрел на огонь. Именно когда ты устраиваешься так удобно, разные мелочи выскакивают как чертик из табакерки и начинают тебя беспокоить.
Преступления! Конечно, они тут ни при чем. Всему виной старания Мэнгена приукрасить события, обогатив их мрачными красками. Тем не менее…
— Я гроша ломаного не дам за то, что говорит Гросс, — заявил Хэдли, хлопнув ладонью по подлокотнику кресла. — Вы, кажется, полагаете, что, если автор педантичен и аккуратен, его слова всегда можно принимать на веру. Но в большинстве случаев буквы на обгоревшей бумаге не проявляются вовсе.
Рэмпоул прочистил горло.
— Между прочим, — сказал он, — слова «три гроба» что-нибудь означают для вас?
Внезапно наступило молчание, на что и надеялся Рэмпоул. Хэдли с подозрением уставился на него. Доктор Фелл озадаченно моргал над черпаком, как будто для него эти слова смутно ассоциировались с сигаретой или пивной. Потом в его глазах мелькнули искорки.
— Хе-хе-хе! — произнес он, потирая руки. — Хотите нас помирить? Или вы имеете в виду что-то конкретное? Что еще за гробы?
— Ну, я бы не назвал это преступлением… — Рэмпоул замялся, а Хэдли присвистнул. — Но это странное дело, если Мэнген не преувеличивает. Я хорошо знаю Бойда Мэнгена — он пару лет жил напротив меня. Он хороший парень, много странствовал по свету, но обладает чересчур кельтским воображением. — Рэмпоул снова сделал паузу, вспоминая смуглое, привлекательное лицо Мэнгена, его медлительность, сочетающуюся с легко возбудимым темпераментом, его щедрость и добродушную усмешку. — Сейчас он в Лондоне — работает в «Ивнинг бэннер». Я столкнулся с ним утром на Хеймаркет. Он затащил меня в бар и поведал всю историю. А узнав, что я знаком с великим доктором Феллом…
— Чепуха! — прервал его Хэдли, внимательно глядя на Рэмпоула. — Переходите к делу.
— Хе-хе-хе! — с удовлетворением усмехнулся доктор Фелл, неравнодушный к грубой лести. — Заткнитесь, Хэдли. Звучит интересно, мой мальчик. Ну?
— Вроде бы Мэнген большой поклонник лектора или писателя по фамилии Гримо. К тому же он по уши влюблен в его дочь, что делает Мэнгена еще большим почитателем старика. У Гримо и некоторых его друзей вошло в привычку посещать паб около Британского музея, и несколько вечеров назад там произошло нечто, потрясшее Мэнгена куда сильнее, чем могли бы потрясти обычные причуды какого-нибудь психа. Когда старик разглагольствовал о трупах, встающих из могил, или на столь же веселую тему, в комнату вошел странный тип, который начал молоть вздор о себе и своем брате, якобы умеющих покидать свои могилы и парить в воздухе, как соломинки.
Хэдли с отвращением фыркнул и ослабил внимание, но доктор Фелл продолжал с любопытством смотреть на Рэмпоула.
— Все это звучало как некая угроза профессору Гримо. Под конец незнакомец заявил, что его брат вскоре нанесет профессору визит. Самым странным было то, что, хотя Гримо и бровью не повел, Мэнген клянется, что он позеленел от страха.
— В Блумсбери и не такое услышишь, — проворчал Хэдли. — Ну и что из того? Старик, трусливый как баба…
— В том-то и дело, что нет. — Доктор Фелл задумчиво нахмурился. — Вам не кажется это странным, Хэдли, потому что вы незнакомы с Гримо, а я хорошо его знаю. Хмф! Продолжайте, сынок. Чем это закончилось?
— Гримо ничего не сказал. Он обратил это в шутку, дав понять, что у незнакомца не все дома. Когда тот удалился, в паб вошел уличный музыкант и заиграл «Смельчака на трапеции». Все засмеялись, и ощущение реальности сразу восстановилось. Гримо улыбнулся и сказал: «Ну, джентльмены, наш оживший труп должен быть проворнее этого смельчака, если надеется влететь в окно моего кабинета!»
После этого все разошлись. Но Мэнген решил выяснить, кто этот загадочный посетитель, который вручил Гримо карточку с именем «Пьер Флей» и названием театра. Поэтому на следующий день Мэнген отправился по указанному адресу, представившись репортером. Театр оказался захудалым мюзик-холлом в Ист-Энде,[7] где ставятся ночные варьете. Мэнген не хотел сталкиваться с Флеем. Он вступил в разговор со швейцаром у служебного входа, который познакомил его с одним из акробатов. Этот акробат бог знает почему называет себя Великий Пальяччи, хотя он ирландец, и притом довольно толковый. Пальяччи рассказал Мэнгену, что ему было известно о Флее.
В театре Флея называют Чокнутым. Никто о нем ничего не знает — он ни с кем не общается и уходит сразу после представления. Но иллюзионист он превосходный. Акробат не понимает, почему какой-нибудь менеджер в Вест-Энде[8] до сих пор не принял его на работу — разве только у Флея напрочь отсутствует честолюбие. Он специалист по суперфокусам — особенно по трюкам с исчезновением…
Хэдли снова фыркнул.
— Нет-нет, — настаивал Рэмпоул. — Насколько я понимаю, это не старые, затасканные фокусы. Мэнген говорит, что Флей работает без ассистента и что весь его реквизит может уместиться в ящик размером с гроб. Если вы знаете что-то о фокусниках, то можете себе представить, насколько это невероятно. Похоже, Флей вообще помешан на гробах. Великий Пальяччи как-то спросил его почему и получил неожиданный ответ. «Нас троих похоронили заживо, — с усмешкой сказал Флей, — но спасся только один». — «И как же вы спаслись?» — осведомился Пальяччи. «А я как раз один из тех, кто не спасся», — ответил Флей.
Хэдли потянул себя за мочку уха. Теперь он выглядел серьезным.
— Все это может оказаться важнее, чем я думал. Конечно, этот тип — сумасшедший. И если он вбил себе в голову воображаемую вражду к… Говорите, он иностранец? Я могу запросить министерство внутренних дел, и о нем наведут справки. А если он попытается досаждать вашему другу…
— Он уже пытался это сделать? — спросил доктор Фелл.
Рэмпоул пожал плечами:
— Начиная со среды профессор Гримо получает с каждой почтой по письму. Он рвет их, не говоря ни слова, но кто-то рассказал его дочери о происшествии в пабе, и она стала беспокоиться. И наконец, в довершение всего вчера сам Гримо начал вести себя странно.
— Как именно? — Маленькие глазки доктора Фелла не отрывались от лица Рэмпоула.
— Вчера он позвонил Мэнгену и сказал: «Я хочу, чтобы вы были у меня дома в субботу вечером. Кое-кто угрожает нанести мне визит». Естественно, Мэнген посоветовал обратиться в полицию, но Гримо не пожелал и слышать об этом. «Но, сэр, — возразил Мэнген, — этот тип безумен и может быть опасен. Неужели вы не собираетесь принять какие-то меры предосторожности?» — «Конечно, собираюсь, — ответил профессор. — Я собираюсь купить картину».
— Что-что? — Хэдли выпрямился в кресле.
— Картину, чтобы повесить ее на стену. Я не шучу. Вроде бы Гримо уже купил ее. Это какой-то мрачный пейзаж с деревьями и надгробиями, причем полотно такого размера, что наверх его поднимали два грузчика. Правда, я описываю картину с чужих слов — сам ее не видел. Она принадлежит кисти художника по фамилии Бернеби, который также является членом клуба и криминалистом-любителем… Как бы то ни было, такова идея Гримо о самозащите.
Рэмпоул подчеркнул последние слова специально для Хэдли, который вновь разглядывал его с подозрением. Потом оба посмотрели на доктора Фелла. Доктор дышал с присвистом, опустив на грудь двойной подбородок и стиснув рукоятку трости. Он молча кивал, глядя на огонь и тряся взъерошенной шевелюрой. Когда он заговорил, комната словно стала менее уютной.
— У вас есть адрес профессора Гримо, мой мальчик? — спросил он бесстрастным голосом. — Отлично. Прогрейте мотор вашего автомобиля, Хэдли.
— Но послушайте…
